Ложные надежды (СИ) - "Нельма" Страница 23

Добронравов подпирает подбородок ладонью и смущённо улыбается, задумчиво чешет затылок, раздумывая над ответом. Когда у него не получается что-то мне объяснить, лицо всегда становится таким сосредоточенным, тяжелеет и словно покрывается плотным слоем светлой глины, подчёркивающей слегка массивный, расширяющийся на самом кончике нос, глубокую впадинку шрама, расположившегося аккурат между бровей и выступающий вперёд квадратный подбородок. В такие моменты и не скажешь, что ему всего лишь двадцать: тусклый, замутнённый взгляд светло-серых глаз и опущенные вниз уголки пухлых губ выражают усталость. Такую же хроническую, ничем не отгоняемую усталость от жизни, как у всех нас.

— Я знаю, Маш, какие это люди. Пару лет назад мы с друзьями тусили вечерком в центре города и стали свидетелями оглушительной ссоры между девушкой и парнем. Тот тащил её за волосы через всю площадь, она плакала и звала на помощь — конечно же, я решил вмешаться и помочь. Разбил парню нос, пока вырывал у него девчонку, но тот никак не желал отставать, а она утверждала, что он её непременно убьёт, если мы с друзьями уйдём. Мы поступили как нормальные люди: вызвали полицию и дали показания, с чувством выполненного долга разошлись по домам. А через пару дней меня вызвали в отделение по обвинению в нападении на того парня.

— Это оказался чей-то любимый сын?

— Племянник какой-то местной шишки. На суде та девчонка рассказывала, как я пьяный к ним полез и сломал нос её жениху. Год исправительных работ, штраф сорок тысяч и последовавшее за этим отчисление из университета. Мне сказали, что я ещё достаточно легко отделался и мне хотя бы мстить никто не стал. Но перспективы после такого… сама понимаешь.

Я понимала. И на примере нескольких друзей Паши, посещавших с ним когда-то секцию по боксу и к своему совершеннолетию уже имевших большие проблемы с правосудием, мне удалось наглядно увидеть, как быстро происходит окончательное разложение личности под воздействием неблагоприятных внешних факторов. Некогда обычные и даже приятные парни сгнивали от отсутствия реальных возможностей вернуться к нормальной жизни и косых взглядов окружающих, мгновенно сбрасывающих их в сточную канаву общества, где тело превращалось в труху скорее, чем клок бумаги.

Никто не спешил разбираться, оступились ли они по ошибке, стали жертвой обстоятельств или намеренно шли на риск, выбрав самый лёгкий путь достижения желаемого. Двери закрывались перед их носом с испуганно-агрессивным хлопком.

Я тоже не разбиралась, что из себя представляли те парни, по ошибке принимая за чистую монету все рассказы Паши о несправедливости и подставах от ментов. Ровно до тех пор, пока не пришлось прятаться от их дышащего водкой гнева за хлипкой дверью единственной комнаты нашей съёмной квартиры.

— И чем ты занимался после? — скептически интересуюсь, уже ожидая оправдательные речи о том, что иногда приходится идти против собственной совести, чтобы выкрутиться и выжить.

— Писал работы за бывших однокурсников, многие из них пытались мне помочь, как могли. Перебивался на разных подработках, но с судимостью ничего толкового не выходило найти. Я на самом деле еле концы с концами сводил, когда на меня вышел Кирилл Андреевич. Сначала мне предложили написать небольшую программу, но в обещанную оплату я не поверил, слишком уж нереально большую сумму указали в письме. Но решил рискнуть и не прогадал. Прошёл несколько этапов отбора, прежде чем он прилетел на личную встречу. Стыдно признаться, когда узнал, из какой он компании, визжал от счастья почти как девчонка, — на его светлых щеках выступает румянец, неравномерными малиновыми пятнами заползает на уши и шею. — Думаешь, я сейчас снова наступаю на те же грабли?

— Не знаю, Рома. Если бы я сама понимала, что здесь вообще происходит и кому можно верить, — тру пальцами виски, ругая свою вечную привычку думать о людях намного хуже, чем они того заслуживают. — У меня свои претензии к Кириллу, так что я вряд ли могу судить о нём непредвзято.

— Судить о человеческих качествах вообще тяжело. Иногда и те, кого всю жизнь знал, умеют неприятно удивить.

— И тем не менее он тебе очень нравится, — констатирую очевидный факт и ещё сильнее смущаю несчастного Добронравова, до сих пор не привыкшего спокойно реагировать на мою прямолинейность. Смотрю на него, а вижу перед собой совсем мальчишку, не обратившегося в веру цинизма и скепсиса даже после удара под дых, исподтишка нанесённого судьбой.

— Он отличный специалист. Прямо живое воплощение того, каким я представлял себе идеального начальника, на которого хотел бы работать. Он отлично разбирается во всей той технике, которой занимается его компания, и в технологиях конкурентов, в программировании, хотя мне сказал, что получил только экономическое образование. Это всё вызывает уважение, потому что ему точно не нужно вникать в такие детали собственных разработок, чтобы их продавать. И даже над этой программой он работал вместе со мной, сидел здесь ночами и помогал, чтобы лично убедиться, что мы всё учли.

— Или чтобы максимально освоить программу и суметь ей правильно воспользоваться, когда тебя выбросят из этого проекта, — говорю тихо и медленно, потому что собственные слова царапают горло наждачной бумагой.

Кто я такая, на самом деле, чтобы так рьяно судить о других и лезть со своими советами? Кто я такая, чтобы безжалостно топтать чужие надежды, пусть даже надежды эти будут насквозь ложными?

Кто я такая, чтобы жить в жестком коконе обиды и считать, что Кирилл со всеми будет поступать так же, как когда-то со мной?

— Да, я тоже думал о таком раскладе, — неожиданно признаётся Ромка и смахивает с экрана своего ноутбука несуществующие пылинки. — Тех денег, которые мне уже заплатили за эти полгода, хватило на первоначальный взнос по ипотеке, так что родители скоро переедут из нашего стрёмного старого дома в нормальную квартиру. Даже если кинут меня сейчас, этого уже более чем достаточно. Главное, чтоб не убили… А если Кирилл Андреевич не обманет и действительно возьмёт меня потом к себе в компанию? Я просто не могу упустить такой шанс, понимаешь?

— Понимаю, Рома. Я понимаю тебя как никто другой, ведь несмотря ни на что я тоже здесь.

***

Тепло касается моих губ чувственно и нежно, неторопливо ласкает сначала нижнюю губу, потом верхнюю, не пропуская ни одного миллиметра. Тщательно выцеловывает уголки, чуть надавливает на них влажным кончиком языка, хитростью заставляет меня приоткрыть рот и впустить его в себя. Дарит горький вкус коньяка и сигарет, от которого судорогой перехватывает дыхание.

От возбуждения грудь наливается и каменеет, соски болезненно ноют, требуя прикосновения. Но тепло движется вверх по щеке, поглаживает висок, проходится по покрытому холодной испариной лбу, откидывает в сторону пряди прилипших к лицу волос. Я чувствую запах леса: прохладный и сырой, настолько свежий, что им просто невозможно дышать. Под ногами похрустывает подстилка из мха, щедро припорошенного опавшей хвоей, и только увидев её я начинаю убегать.

Я бегу и задыхаюсь. Перед глазами мелькают мрачные, приглушённые цвета вечно царящего сумрака и мне очень страшно. Потому что на этот раз я окончательно потерялась.

Крик зарождается под рёбрами, тонкой вибрацией поднимается вверх, нарастает и набирает силу, но срывается с губ лишь тихим хрипом. Что-то тёплое и тяжёлое ложится на голову и вынуждает меня остановиться, успокоиться и ждать. Просто ждать, когда всё это закончится.

Просыпаюсь с ощущением внутренней тревоги, от которой сердце колотится в грудной клетке на пределе своей скорости. Кажется, уши слегка заложило, и я сажусь на кровати, тру ладонями лицо, прогоняя от себя образы ночного кошмара и слишком навязчивый кедровый запах, впитавшийся в кожу тёплым маслом.

Глаза моментально привыкают к темноте: с первыми шагами приближающейся зимы я напрочь забываю о существовании дня, ведь весь небольшой период царствования тусклого солнца на небосводе провожу в стеклянно-бетонной коробке офиса. Вот и сейчас плохо понимаю, сколько сейчас может быть времени и долго ли я спала, прежде чем очнуться от очередного муторного сна, одного из целой плеяды посещающих меня каждый раз, когда остаюсь ночевать в этой квартире. Здесь мне никогда не удаётся до конца избавиться от волнения, железной пружиной скручивающего нервы.