Камиль Лемонье - Самец Страница 24

Он не отвечал. Это молчание ее очень смутило. Она хотела бы говорить без конца, чтобы не подать повода, что видит его озабоченность, но запуталась в своих словах и повторяла несколько раз одно и то же:

– Да, да, не следует презирать стариков.

Они приблизились к лачужке.

– Подожди меня здесь, – сказала она, – я только опорожню мою корзинку.

Она ускорила шаги, оставив его на дороге. Он видел, как она толкнула дверь, и почти в то же время длинная фигура женщины подала ему знак подойти к порогу. Но так как он ей не доверял, то только смотрел на нее и не трогался с места. Тогда женщина вышла на дорогу и на этот раз ясно поманила его рукой:

– Вот как, – сказал он себе, – сама Куньоль зовет меня, быть может, она мне хочет добра!

Он вспомнил о разных странных занятиях старухи, и смутная мысль, что она могла бы быть им полезной, промелькнула в его голове. В ответ он помахал в воздухе шляпой и спокойно маленькими шажками, вошел в избушку.

– Это ты что ли с Жерменой пришел? – сказала она. – Почему же не войдешь? Это ее домик собственный, и двери его всегда раскрыты для ее друзей.

Она косила глазами в их сторону, подмаргивала из-под своей косынки, скрывавшей седые космы волос. Ее сухая длинная спина, как у куницы, колебалась под заплатанной, опрятной одеждой. У нее была жилистая желтая кожа, как у всех живущих в лесу женщин, и ее широкие резкие движения как будто перекашивали все ее тело. Ей показалось, что лицо парня напоминает ей кого-то. Она с любопытством разглядывала его.

– А я ведь тебя где-то видала! Так же вот, как сейчас. Только уж не помню, где и когда.

Она внезапно всплеснула руками и, воскликнув, что узнает его среди тысячи, что он – Ищи-Свищи, что ей показывали его один раз, и она назвала кабачок, куда зашла выпить с другими женщинами, когда он проходил мимо. Он вспомнил об этом кабачке. Да, в этом месте у него был хороший товарищ. И он улыбнулся. Старуха сказала, наконец, что никогда не видала такого славного и красивого парня и прибавила:

– Да, Жермена, славный парень у тебя.

Корзинку поставили на стол. Жермена вынула оттуда по порядку: ветчину, хлеб и картофель. При каждом движении Жермены старая Куньоль делала восклицания, хлопала в ладоши, сыпала благословениями.

– Благослови тебя, Господи! Ты обо всем позаботилась, дочь моя! Да воздастся тебе на этом свете и на том по делам твоим. На этот раз бедная Куньоль не умрет с голоду. Я пойду в часовенку до сумерек и помолюсь там всем угодникам Божьим за твое спасенье, милостивица ты моя. Мне ничего уж больше не надо. Одну только старую одежду, никому не нужную, чтобы было в чем преставиться. Стану теперь ждать моего смертного часа, дочь моя, и буду благословлять тебя, красавица. Эх, эх, родная ты моя, мочи во мне совсем не стало, – трудно без можжевелочки и пищу принимать! Можжевелочка одна мне теперь утешенье. Пусть Господь вознаградит того, кто меня немножечко угостит ею. Спасибо Жермене, что не забывает меня, но ведь не может же она обо всем догадаться. Только бы вот малость денежек, самую бы чуточку, самую бы крохотную чуточку, а ведь сколько бы уж радости было у глупой бедной старушки.

Она сопровождала свои слова улыбкой, и в однообразном и тягучем голосе слышались униженная мольба и смирение.

Жермена вытащила из кармана серебряную монету. Ищи-Свищи, с своей стороны, также вынул из кошелька несколько медяков. Затем, бросив их на стол, прибавил:

– Вот тебе, гостинец, старушка!

Она осыпала их потоком благодарностей, пожелала им вечно любить друг друга и, скрестив руки, шевелила беззвучно губами, шепча молитву, склонив набок голову и возведя очи к небу. Минуту спустя она осенила себя широким крестом, горячо произнеся вслух последние слова, которые выходили как бы из глубины ее существа. Проделав это, она указала им глазами на комнату, стулья, кровать.

– Я буду припирать дверцу за собой, когда вы будете приходить, а сама пойду в лес.

Краска бросилась в лицо Жермены. Она выпрямилась, холодная и полная презрения.

– Куньоль!

Ищи-Свищи, напротив, радовался этой возможности встречаться с нею в лачужке, защищенной от всех глаз, где их никто не стал бы искать. Он засмеялся про себя недобрым смехом при виде негодования Жермены, которое противоречило его мыслям. Жермена направилась к двери. Он пошел за нею. Старуха продолжала сыпать на них с порога благословеньями. Они шли так, не говоря ни слова, некоторое время. Наконец, он остановил ее:

– Жермена!

– Что?

Она не обернулась.

– Посмотри на меня.

Она повернулась к нему. Он указал глазами на лачужку Куньоли и улыбнулся.

– Не правда ли, она свихнулась…

Жермена странно прищурилась, и ей припомнились рассуждения старухи, сопровождавшиеся смешными жестами. Она принялась смеяться порывисто и нервно. Он обвил ее рукой вокруг талии и тихонько увлекал к кустам. Она продолжала смеяться, повторяя:

– Ах, эта Куньоль!

Когда ее нервы успокоились, она подумала, что старушка, быть может, сказала так, по доброте души. Не поймешь этих стариков; у них много странностей.

Она заговорила о той поре, когда жила ее мать, и Куньоль ходила на ферму. Ее звали, когда корова должна была отелиться. Она хорошо знала животных. Несколько раз ходила и за больными, как сиделка. Она даже повивала ее матери при рождении младшего брата. Эти рассказы уносили ее в воспоминаниях к прошлой поре.

Она видела себя девочкой, одинокой в доме лесничего Мокора. Она выросла в глубине холодной тени, и счастья не знала. В сущности, и теперь она его не знает. Ей многого недостает; она должна была бы выйти замуж, когда была молода. И назвала имена женихов, которым отказала.

– Я так была глупа!

Порыв нежности охватил ее. Ищи-Свищи прижал ее к себе и промолвил искренно, от чистого сердца в припадке нахлынувшего чувства.

– Правда? Ты несчастлива?

Она подняла глаза. Оба глядели, улыбаясь, друг на друга, и он поцеловал ее. Она не противилась.

Тропинка вела среди густой чащи зелени. Он раздвигал ветки, которые за ними вновь сплетались с шелковым шелестом и порой хлестали по спинам. Небольшие сучочки застревали в волосах Жермены. Иногда ее платье зацеплялось за ветки. Они шли среди запахов сырой земли под бледной зеленью листьев. Сквозь сетку ветвей виднелись клочки голубого неба, словно сияющие отверстия.

Как в тот самый день, когда она с Селиной шли через лес на праздник, так и теперь она испытывала оцепенение в мыслях и во всем теле. Окружающее предательски убаюкивало ее. Но в особенности действовало на ее душу глубокое безмолвие леса. Эта тишина как бы усыпляла ее, призывала отдаться всем телом и чувством и жить, жить, как живут деревья, полнотою сил. В первый раз она нашла природу прекрасной и Бога – великим, и от избытка чувства у нее вырвалось восклицание: