Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн Страница 39

Вот такой, после того как я была допущена на мистерии женщин, мне представлялась и духовная сущность Бельрива. Он был не просто величественным замком, но перекрестком времени, где сходились два великих потока жизни. Воплощением одного были труды и надежды барона. Этот могучий поток, образованный упорными стремлениями всего человечества, мчался в будущее. Отец олицетворял ум, познание, открытия, мощь революционного порыва. Зигзаг молнии, смело выбранный им для родового герба, выдавал его неистовую мечту о силе, которая может принести миру свет — или огонь, который его уничтожит. Хотя он называл эту силу Разумом, она не имела ничего общего с холодной математической точностью. Это была страсть Души, которая способна из благородных побуждений смести все, что противостояло ей. Внешне, для всего мира, Бельрив был домом отца. Здесь устраивались грандиозные суаре и пышные приемы, на которые съезжались лорды, блестящие дамы и литераторы. Таким он виделся тем, кому выпадала счастливая возможность толпиться на его бархатистых лужайках, любоваться сиянием люстр в его окнах и скоплением гостей в залах. Но теперь я знала свой дом куда лучше. Даже когда замок снизу доверху заливал свет люстр, он был лишь крохотной точкой света среди бескрайней ночи и безмолвия. Отцовский остров Просвещения был окружен темными лесами и таинственными полянами, существовавшими там изначально, более древними, чем даже кости тех королей варваров, на которых он стоял. Эта окружающая тьма была вторым Бельривом — Бельривом матушки, рекою, что текла из глубин земли, неся в себе память о первобытной жизни. Отец держал путь вперед, ведя корабль цивилизации к неведомым континентам. Матушка была хранительницей древних источников. Только эти двое вместе, ищущий поток и река памяти, составляли настоящий Бельрив.

Временами у меня возникало искушение назвать один поток всецело мужским, другой женским. Но это было не так. Ибо вновь и вновь я на себе испытывала отцовскую доброту и нежность. И даже более того, замечала в матушке присутствие мужского остроумия. Ее интеллект был как талант ума; но он сглаживался тем, другим потоком, проявлявшимся в ней в виде сердечной привязанности. Как мне вскоре предстояло узнать, это равновесие, как свойство характера, она хотела воспитать во мне, а еще больше в Викторе, который, часто казалось, с головой бросался в поток познания. Ее намерением было соединить обе реки в счастливом союзе. Этот свой план она начала приводить в действие почти сразу после ночи моей инициации.

Начать с того, что в последнее время барон был очень кстати занят неотложными коммерческими делами и потому месяцами отсутствовал дома. Поскольку он работал не в своей резиденции в городе, до которого было больше двух часов на лодке при попутном ветре, для меня в основном оставалось тайной, чем он занимался. Я знала, что он торгует по преимуществу золотом, которое доставлял большими партиями на кораблях в крупнейшие торговые центры Европы и далеко за ее пределы. Но я не представляла, насколько далеко, пока однажды, незадолго до своего отбытия в продолжительную поездку, он не взял Виктора и меня с собой в контору своего банка на рю Гранд. «Франкенштейн и сын» помещался в нескольких укромных комнатах, где с дюжину чрезвычайно сосредоточенных людей сидели, уткнувшись в биржевые сводки и гроссбухи. Примечательней всего, на мой непосвященный взгляд, была огромная карта, занимавшая целую стену, на которой были проставлены числа и линиями соединены места, где барон совершал деловые операции. Впервые я увидела, как широко в мире распространилось имя нашей семьи. Ибо куда бы ни заносила барона коммерческая необходимость, это место отмечалось на карте крохотным флажком с гербом Франкенштейнов. «В июне мне нужно быть здесь… в сентябре — здесь… а в декабре — вот здесь», — говаривал барон, втыкая новые флажки в очередные города. Флажки уже покрыли всю карту Европы от Португальского королевства до равнин Московии. Одно из путешествий пронесло герб Франкенштейнов аж до самого Нила и Великих Пирамид, другое — до земель Великой Порты и сказочных городов Багдада и Самарры.

— Разве можно торговать с мусульманами? — поинтересовалась я, вспомнив лекции о Крестовых походах.

— А почему нет? — возразил он, — Золото язычников не хуже любого другого. К тому же, — добавил он лукавым шепотом, — султана надуть куда проще, чем любого банкира-христианина… включая меня самого.

Но в последнее время его интересы устремились в новом направлении: за Атлантику, на далекий запад, где американские колонии недавно подняли мятеж против Георга IV, короля Англии. Рассказывая о предстоящей поездке, он воткнул флажки в города с названиями Нью-Йорк и Бостон.

— А вокруг этих аванпостов, — заявил он, обводя рукой остальную часть континента, — дикая земля. Пустыни, горы, дикари с раскрашенными лицами. Века потребуются, чтобы принести цивилизацию в эти забытые Богом края.

— Так ли необходимо отправляться в такую дикую страну? — спросила я.

— В этот раз, дитя, я еду не из соображений коммерции. Я не ожидаю вновь увидеть золото, которое послал в Новый Свет, да у меня и нет желания возвращать его. Оно потрачено на продолжение дела месье Вольтера, а для всякого просвещенного человека это достаточное вознаграждение.

Мне это было понятно. Как матушка дала мне книгу Руссо, так барон настаивал на том, чтобы я изучала произведения Вольтера, его любимого героя. Я должна была читать «Опыт о нравах и духе народов и об основных фактах истории» и каждый вечер за обедом отчитываться о прочитанном. Барон часто встречался и беседовал с фернейским мудрецом, которого называл «выдающимся социальным философом нашего времени». И когда, за несколько лет до моего появления в Бельриве, пришло известие о смерти Вольтера, барон, который не мог сдержать слез, дал тотчас обет стать верным апостолом великого мыслителя. Насколько я понимала, храбрые колонисты, укрепившиеся на лесистых берегах Америки, восстали против Британии, защищая свои свободы; в глазах барона это был удар по тирании, который Вольтер одобрил бы. Виктор тогда рассказал мне, как барон помог восставшим отстоять свою независимость: он отправил им корабль с грузом золота, чтобы они могли купить оружие, став таким образом поборником революции. Теперь, когда восстание закончилось победой, его пригласили посетить страну, рождению которой он способствовал, дабы воздать честь его заслугам перед нею.

— А вот здесь, — продолжал барон, втыкая флажок в город с названием Филадельфия, — как раз на границе с индейцами — поверите? — живет самый блистательный после Вольтера ум нашего времени.