Бессмертная любовь (Нет голода неистовей) - Коул Кресли Страница 45

– Ты моя! – прорычал он, резко входя в нее.

Словно со стороны он слышал низкий рокот, вырывавшийся из его груди, взрыкивания, сопровождавшие каждое лихорадочное погружение его тела. Ее груди колыхались – и его взгляд притянули тугие, острые вершинки, влажные от его жарких поцелуев. Он почувствовал, как ее когти впиваются ему в кожу, – а жаркое давление в его члене все росло и росло. Эмма резко мотала головой.

– Моя!

Он обхватил ее за затылок и резко приподнял к себе.

– Отдайся мне!

Ее глаза стремительно распахнулись – и она снова содрогнулась в экстазе. Ошеломленные. Зеркальные. – Он почувствовал, как она сокращается вокруг его члена, вбирая его в себя.

Кончая, он громко закричал – и его семя ударило струей, изливаясь в нее, жарко, неукротимо. Лахлан еще успел заметить, как Эмма выгнула спину и раздвинула ноги еще шире, принимая его, словно это доставляло ей наслаждение.

С заходом луны, когда Эмма уже больше не могла кончать, она бессильно поникла. С последним судорожным стоном Лахлан рухнул на нее – но почему-то ей это не причинило никакого неудобства.

Спустя какое-то время он уперся в землю коленом и приподнялся, повернув ее лицом к себе. Лежа на боку, он убрал прядь, прилипшую к ее губам. Теперь, когда ночная лихорадка прошла, Эмма испытывала глубокую радость от того, что он сделал ее своей, – словно она ждала этого так же долго, как он.

Она легла на спину и потянулась, посмотрев сначала в небо, а потом на деревья, которые начинались сразу за краем поляны, на которой они лежали. Трава под ней была прохладной, прохладным был и воздух – но ей было жарко. Ее взгляд, казалось, не способен был отрываться от Лахлана надолго: она снова повернулась, чтобы заглянуть ему в лицо. Она ощущала связь со всем вокруг, так, словно она находилась на своем месте. Прежде это чувство всегда от нее ускользало.

Умиротворение затопило ее. Эмма до слез была рада тому, что Лахлан успел ее поймать – и что по-прежнему ее хотел. Она обнаружила, что ей хочется все время прикасаться к нему, словно она опасалась, как бы он не исчез. Теперь ей было непонятно, как она могла поступать с ним жестоко.

Она помнила, что была зла на него и потому попыталась убежать, но теперь не могла вспомнить причины.

Он смотрел на нее с благоговением.

– Я не хотел делать тебе больно.

– Боль была мимолетная. И я тоже старалась не сделать тебе больно.

Он радостно улыбнулся и спросил:

– Ты что-то слышала внутри себя? Ты знала такое… Она кивнула.

– Это было похоже на инстинкт, но такой инстинкт, который я полностью осознавала. Сначала меня это испугало.

– А потом?

– А потом я поняла, что он… не знаю, как это выразить… он управляет мной… правильно.

– А как ты ощущала луну?

– Это было почти так же приятно, как бег. Это было как… рай. Лахлан, я чувствовала запахи!

Его тело дрожало. Лахлан рухнул обратно на траву, притянув Эмму к себе так, чтобы она лежала у него на груди.

– Спи. – Его веки отяжелели, но он нашел в себе силы поцеловать ее. – Устал ублажать свою подругу. А ещё твоя уловка отняла у меня силы.

Теперь она вспомнила прошлую ночь и напряглась.

– Я просто отомстила тебе за твою уловку. Если он начнет ее наказывать за ее поступки…

– Да. Мне нравится, что ты ничего никому не спускаешь… – Он уткнулся ей в волосы и сонно добавил: – Ты меня учишь, Эммалайн.

И тут все возмущение, которое она испытывала из-за его действий (или заставляла себя испытывать, считая, что так на ее месте чувствовали бы себя другие, более сильные женщины), полностью испарилось. Она – бесхребетная рохля, это было совершенно ясно. Потому что достаточно было одной бурной ночи, каких-то пятнадцати оргазмов и пары благоговейных взглядов – и ей уже хочется вцепиться в этого сильного, щедрого оборотня обеими руками и всеми клыками и никогда его не отпускать.

Словно читая ее мысли, Лахлан пробормотал:

– Надо поспать. Но когда я восстановлю силы, то смогу дать тебе и это, – тут он двинул в ней все еще немного жесткой плотью, – и столько крови, сколько ты сможешь выпить. – Он ухмыльнулся. – Каждую ночь. Это я тебе обещаю. – Он поцеловал ее в лоб. – Отдохни немного.

– Но солнце скоро встанет!

– Я отнесу тебя на нашу кровать задолго до этого.

Ее тело в его объятиях было теплым и расслабленным – но ее мысли были полны панического страха. Да, ей хотелось полежать на поляне поверх него, у самой земли, которую они вспороли во время страстных совокуплений. Но поляна – как и автостоянка, футбольное поле или, не приведи Господи, долина – была смертельной ловушкой. Спать под звездами? Этого следовало избегать любой ценой! Ей отчаянно нужно было укрытие: густой полог, пещера или какой-то другой способ забраться под землю, подальше от солнца.

И все же потребность остаться с Лахланом была невероятно сильной и боролась с ее инстинктом самосохранения. Инстинкты оборотней, которые она получила от Лахлана, были прекрасными и мощными, но тут возникала одна проблема. Она-то – вампир.

Лахлан во сне повернулся, притягивая ее к себе. Одно колено он закинул на нее, а согнутой рукой прикрыл ей голову. Бережно. Он окружил ее собой. Так уже лучше. Может, стоило просто уступить?

– Моя! – тихо прорычал он. – Я скучал по тебе.

Да. Оказывается, она тоже по нему скучала!

«Уступи. Доверься ему».

Ее веки начали опускаться. А последней мыслью было: «Никогда не знала дня. И ночи…»

Глава 27

Лахлан лежал в постели и водил тыльной стороной руки вверх от пупка Эммы до ложбинки между грудями, а потом снова вниз. Он чувствовал, как воздух в спальне электризуется, и теперь, после прошедшей ночи, понимал, что это от нее.

Он не мог понять, как Эмма может по-прежнему его желать и почему она казалась такой довольной. Она превзошла все его ожидания: такая прекрасная, такая страстная! И он наконец сделал ее своей. Снова и снова. В свете полной луны она подарила ему невообразимое, ошеломляющее наслаждение – и ощущение глубочайшей связи их душ.

Она подарила ему все это, а он лишил ее девственности в лесу, уподобившись зверю, каким она его и считала. Он ворвался в ее нежную плоть. Ему казалось… казалось, что он заставил ее закричать от боли.

А потом он оставил у нее на шее огромную отметину. Она сама никогда не увидит его знака (на это способны только оборотни) и не почувствует его, но ей предстоит вечно носить на себе его безумное клеймо. При виде него оборотни всегда будут знать, что он потерял разум от страсти к ней. Или же они решат, что он оставил настолько яркую метку как чрезмерно враждебную угрозу другим самцам. И то, и другое будет правдой.

И несмотря на все это, казалось, что Эмма им довольна: она радостно болтала и с мечтательным выражением лица гладила его по щеке.

– Ты сегодня не пила. У тебя нет жажды?

– Нет. Почему-то нет. – Тут она широко улыбнулась: – Наверное, потому, что вчера я украла так много.

– Маленькая нахалка. – Он наклонился и прихватил губами ее сосок, заставив ее вздрогнуть. – И ты прекрасно знаешь, что я отдавал добровольно. – Он взял Эмму за подбородок и заглянул ей в глаза. – Ты ведь это знаешь, правда? Когда бы тебе ни захотелось пить, даже если я сплю, я хочу, чтобы ты утолила жажду.

– Тебе это правда нравится?

– «Нравится» – это не то слово.

– Ты бы восстанавливался быстрее, если бы я не пила твою кровь?

– Возможно, но выздоровление не было бы таким сладким.

Эмма не успокаивалась.

– Лахлан, порой мне кажется, что я – твои вериги. – Не дав ему времени возразить, она добавила: – Когда я в первый раз пила, ты спросил, не думаю ли я, что ты превратишь меня в оборотня. А ты мог бы?

Увидев, что она говорит совершенно серьезно, он напрягся.

– Эмма, ты ведь знаешь: ни одно живое существо не может перемениться, сначала не умерев. – Катализатором превращения у вампиров, упырей, призраков – всех волшебных существ – была смерть. – Мне надо было бы полностью обернуться, отдаться зверю, а потом убить тебя, надеясь, что ты будешь заражена и сможешь возродиться. – И тогда надо будет молиться, чтобы Эмма приняла в свое тело частицу зверя, и что он с рыком в ней проснется, но не окажется чрезмерно сильным. – А если бы ты выжила, ты провела бы под замком многие годы, пока не научилась бы управлять… одержимостью. У большинства на это уходило лет десять. А некоторые так и не обретали умения себя контролировать.