Андрей Неклюдов - История одного признания Страница 6

А на другой день, когда я снова лежал с завязанными глазами, мне почудилось нечто необычное… В самом разгаре игры кожей живота я ощутил что-то скользкое, складчатое, твердое…

– Что это?

– Не знаю, – замялся я. – Еще разочек.

– Хватит.

– Что это было?

– Молчи. Перевернись.

Заминка, шорохи… И – осторожные ласкательные касания на самой верхушке головки, скольжение вниз, к паху.

– Твой язык? – неуверенно произнес я после паузы.

– Правильно.

– Я угадал? – продолжал я сомневаться.

Я уже знал касания ее языка, его трепещущие движения, его извивы, его ложбинку в осевой части. Сейчас ощущение казалось новым.

И как в самом начале, у меня возникло подозрение, будто в комнате есть кто-то еще. Чьи-то посторонние глаза ощупывали мое голое тело. Чье-то дыхание присоединялось как будто бы к звукам дыхания Олечки. И даже якобы чьи-то касания… Интересно, и у Оли бывают такие же ощущения? Но спрашивать у нее я почему-то не решился.

7

Мы никак не могли остановиться, продолжая встречаться вновь и вновь. Но все чаще, все навязчивее – в тех случаях, когда я лежал с завязанными глазами, – у меня возникало ощущение, будто мы не одни. Так, однажды мне почудился смешок, в другой раз я готов был поклясться, что пока Оля, сидя на мне верхом, скользила вперед-назад по моей груди, чьи-то руки (Оля заверила, что ее) поигрывают моей мошонкой. И я не выдержал: нарушив уговор, я сорвал повязку с лица.

… Я сразу узнал его, хотя после пребывания в темноте обычный свет в комнате резанул глаза.

Он почти не изменился: те же русые, только более длинные волосы, нежная кожа на лице, голубые лучистые глаза, черные ресницы и брови; лишь ростом он существенно отличался от того тихого смазливого школяра. Да пожалуй еще рот его стал как будто немного шире и плотнее. Словом, это был он, ее братец.

Он смотрел на меня, ничуть не смущаясь, улыбаясь ее, Олечкиной улыбкой. Сама Олечка, голая, с румянцем на щеках, сидела рядом на полу и пытливо смотрела на меня. Я чувствовал себя точно оплеванным. Одно дело – лежать в чем мать родила перед желанной женщиной, а другое – перед особью одного с тобой пола, который вдобавок, пользуясь твоей незрячестью, забавляется твоими гениталиями.

– Вы решили надо мной подшутить? – спросил я, едва сдерживая гнев.

– Нет, – ответила она без улыбки, и в глазах ее вновь был холод.

– Тогда почему здесь он? – раздраженно кивнул я на Толю.

– А разве тебе было плохо? – склонила она голову к плечу, скользя по нему волосами. – Его присутствие ничего не меняло. Это тоже входило в игру. Мы же не оговаривали, что можем использовать в нашей игре, и иногда я вместо своей руки или языка подсовывала тебе его руку или язык. Ты не угадывал…

– Неправда! – возразил я. – У меня были сомнения, но ты всякий раз убеждала меня, что это твои пальцы и твой язык.

– Потому что иначе бы ты прекратил игру. Ведь так?

– Конечно! Потому что с самого начала имелось в виду, что мы будем играть вдвоем.

– Он – это все равно что я! – резко бросила Оля.

– Это заметно, – хмыкнул я. – Это заметно было еще в школе, но как-то не до конца осознавалось… эта небесная голубизна.

И я взглянул на брата. В глазах того – ни обиды, ни протеста. Он присел рядом со мной на краю дивана, смотрел своими ясными невинными глазами и молчал.

– Да, он не такой как все, – упрямо проговорила сестра, и я почувствовал, что за брата она пойдет на многое.

– Может, выпьем? – неожиданно открыл рот обсуждаемый братец.

– Да-а уж, – протянул я. – Самое время.

На столике возвышалась початая бутылка итальянского вермута (мой презент). Выпили. Мое негодование как-то незаметно начало таять, и все происшедшее стало принимать в моих глазах некую комическую форму. Я даже улыбнулся, представляя, какой эффект вызвал бы мой рассказ об этом приключении у моих приятелей. Вот уже было бы хохота!..

– Прости меня, – вдруг проговорила Оля и провела рукой по моей щеке (я уже почти не сердился и потому ответно погладил ее по волосам). – Я думала, что втроем нам тоже будет неплохо.

– Втроем? А до этого у вас было вдвоем? – грубо пошутил я. И, оказалось, попал в самую точку. Оля опустила взгляд в бокал:

– Я должна тебе признаться, Сережа… Я давно живу одна. Одиннадцать лет я одна. С мужем мы прожили – смешно сказать! – всего полгода и развелись.

– Это тот самый длинноволосый хлыщ? – вспомнил я.

– Нет, ты его не видел. Он был неплохой парень, но… немного грубый… И главное – ничего не хотел менять. И никогда не хотел говорить на эту тему. Были у меня после этого мужчины… С одним прожили почти год… А тут еще с Толиком такие дела… Я тебе все это говорю, потому что мы с ним заранее договорились, что если все откроется (а так оно бы и случилось в конце концов) – ничего от тебя не скрывать. А уж как ты это примешь… В общем, я знала, что он встречается с парнями. И мне казалось, что это можно поправить, что это оттого, что ему не встретилась подходящая женщина, как я не встретила подходящего мужчину. Мне подумалось, что я смогу ему помочь… Я с детства чувствовала свою ответственность за него. Я хотела помочь ему раскрыть в себе мужскую силу. «Толик, – говорила я, – я докажу тебе, что женщины способны ласкать не хуже самых ласковых мужчин». И мы придумали, чтобы не смущать друг друга, вот эту повязку.

– А я-то, пень, дивился: какая удачная повязка! Прямо как по заказу!

– Да, мы играли примерно в ту же игру, что и с тобой. Только не угадывали предметы. Просто один ложился, а другой ласкал его.

– Но это же инцест! – не удержался я.

– Нет. У нас не было ни одного… акта… в обычном понимании. Но я всегда при этом находила полное удовлетворение, и он со мной… почти полное. Скажу тебе честно: до тебя ни один мужчина не мог дать мне того, что давал мне Толик.

– Отлично! – неожиданно для самого себя воскликнул я. – Он замечательный, я тоже. Так продолжим игру втроем! Как ты и хотела. Раз уж начали – пойдем до конца. Признаюсь, твой братец мне тоже всегда нравился.

Я залпом допил вино, снова натянул повязку и улегся на прежнее место.

– Нет, – Олина рука стянула с меня повязку. – Теперь лягу я.

И она распласталась на тахте. И вдвоем с ее братом мы вдвоем ласкали, дразнили, пытали ее, эту странную хорошенькую женщину, страстно откликающуюся на наши прикосновения. Игра стала сложнее и напряженнее.

– Что это?

– Губы.

– Чьи?

– М-м-м… Толика.

– Хм, верно. А это чья рука?

Но как-то незаметно игра сделалась немой. Мы все трое слились в долгом, бесконечно долгом, трижды усиленном блаженстве.

… Домой я уходил со странным ощущением чего-то нового в себе. Как будто обнаружился еще один орган чувств, до сих пор дремлющий (или еще один половой орган, мысленно усмехнулся я). «Может быть, именно так и начинается смена сексуальной ориентации? – спрашивал я у себя. – И я заделаюсь гомиком? Нет, кажется, меня по-прежнему влекут женщины и тяги к собратьям по полу вроде бы не замечается, хотя, если честно… и Толик не вызывает у меня отвращение как сексуальный объект».