К.л. Паркер - Миллион запретных наслаждений Страница 61

Наверное, «мавзолей» — более правильное слово, но «усыпальница» звучит лучше. Так или иначе, это место последнего приюта единственных двух человек, которые по-настоящему любили меня, любили просто за то, что я есть. Один из них наверняка вышел бы оттуда только для того, чтобы отвесить мне звонкую оплеуху за то, во что я превратился.

— Хотите, чтобы я подождал? — спросил таксист, остановившись перед аллеей у подножия холма, которая вела к могиле родителей.

— Нет, не нужно, — ответил я.

— Уверены? Похоже, сейчас начнется дождь.

— Вот и хорошо, — пробормотал я, открывая дверцу машины. Во всяком случае, проливной дождь как нельзя лучше соответствовал моему настроению.

— Я не могу вас тут оставить одного, хотя бы не угостив чем-нибудь для согрева. — Таксист протянул мне коричневый бумажный пакет с запечатанной бутылкой «Хосе Куэрво». Любимое виски отца… Надо же.

— Спасибо, — сказал я, сунув ему еще один полтинник и взяв бутылку.

Поднявшись на холм к фамильной усыпальнице, я сел на мраморную скамеечку у входа. Вынул бутылку из пакета, отвинтил крышечку и щедро плеснул на землю. Не мог же я пить сам, не предложив старику.

Я сделал глоток, и обжигающая жидкость разлилась по горлу, заставив меня поморщиться, как в первый раз, когда в тринадцать лет впервые попробовал спиртное, стащив какую-то бутылку из отцовского бара. Тогда меня Дэвид подначивал. Мне очень не хотелось казаться маменькиным сынком, и я сумел сдержать кашель, надеясь, что Дэвид не заметит, — я был не таким уж крутым, каким себя выставлял. Смешнее всего то, что, когда пришла очередь Дэвида, он выкашлял все, что выпил. Я до сих пор помню, как он целый час после этого зажимал ноздри и жаловался, что печет.

Не удержавшись, я усмехнулся, сделал еще один большой глоток и опустил взгляд в землю. Чертов Дэвид. И чертов я.

Ночь, когда не стало моих родителей, до сих пор не изгладилась из моей памяти. Да и могли я ее забыть? Ведь это я убил их, а подобные вещи так просто не забываются. Может, не своими руками, но все равно виноват в их смерти был я. И это делало меня убийцей.

Мы с Дэвидом тогда были в отключке, как обычно напились в хлам. Мы пили виски, вернее, не пили, а хлестали, как воду. Зачем? Поспорили, кто быстрее выпьет бутылку до дна. Не запивая. Меньше всего мы думали об алкогольном отравлении или о том, что завтра у нас выпускные и нужно вставать на рассвете. Естественно, вести машину не мог никто. Родители возвращались из оперы, когда я позвонил им. Я всего лишь хотел, чтобы они прислали за мной водителя, но отец страшно рассердился, а мама разволновалась. Поэтому они и вознамерились сами заехать за нами.

Мы их так и не дождались. Какая-то другая пьяная скотина решила, что лучше самому сесть за руль, чем взять такси, и столкнулась с моими родителями на дороге лоб в лоб. Они погибли вместе, держась за руки. Я знаю, потому что был там: прибежал, когда услышал шум и увидел мигалки. Это случилось в трех кварталах от нас.

В ту ночь я победил в нашем с Дэвидом споре, но слишком дорогой ценой. Тогда был виноват я, но мать Дилейн? В том, что случилось с ней, не виноват никто, и особенно сама Дилейн. Она не была испорченным ребенком, родившимся на всем готовом и не задумывавшимся о том, откуда что берется. Она не была кретином с характером, для которого пить и трахать все, у чего есть приличные сиськи и аппетитная задница, — единственное приятное времяпрепровождение. Так почему ей пришлось так дорого платить?

Я, вздохнув, посмотрел вверх, на темнеющие над головой тучи.

— Скажи, что мне делать? — крикнул я, взмахнув в отчаянии руками, отчего в бутылке плеснуло виски. И в тот же самый миг дождевые тучи надо мной решили освободиться от груза.

Я получил ответ. Я должен ее отпустить. Ей нужно находиться рядом с матерью и отцом, однако легко сказать… Я снова поднес к губам бутылку, но, прежде чем жидкий огонь успел опалить язык, опустил ее, а потом швырнул на покрытый травой бугорок слева от мавзолея. Бутылка, упав на его вершину, скатилась вниз, большая часть содержимого разлилась, но не все.

Это было так символично, что я захохотал как полоумный. Дилейн — это дьявольское зелье, способное воспламенить меня и сжечь изнутри. Рядом с ней мой разум терял ясность, а мысли путались. Теперь она была свободна, но какую-то ее часть я всегда буду носить с собой. Ведь Дилейн Талбот не так-то просто исключить из жизни… По крайней мере, для меня.

Но я не мог. Я не мог ее освободить.

На кладбище я просидел еще долго после того, как зашло солнце. Может, даже несколько часов. Пока я предавался тяжким раздумьям, преисполненным к тому же чувством вины, время как будто остановилось. Я чертовски замерз, а зад и ноги вконец занемели от неподвижного сидения в одной позе. К счастью, дождь шел всего полчаса и я успел высохнуть.

На урчание в животе, на пересохший рот и на беспрестанно звонящий сотовый я внимания не обращал. Меня искали, я знал это, и можно было не сомневаться, что в самом скором времени Полли отправит по моему следу ищеек. Но одно имя, высветившееся на моем телефоне, меня заинтересовало. Дилейн.

Не буду врать, ничего на свете мне не хотелось так сильно, как ответить на этот чертов вызов. При первом же звонке я схватил трубку, какую-то секунду смотрел на нее, а на третьем звонке сжал так сильно, что она хрустнула. Но я не ответил. Что я мог ей сказать?

«Видишь ли, я нанял частного сыщика, чтобы покопаться в твоей жизни, просто потому, что я — любопытный сукин сын с большой склонностью во всем верховодить…» Проклятье, да она взбеленится, когда узнает, что я сделал. Это я, мать его, гарантирую. «И знаешь, что мне стало известно? Правильно. Я знаю, что ты продала свое тело, чтобы оплатить матери пересадку сердца, но я все равно буду продолжать тебя трахать, потому что тоже болен и мне тоже нужна помощь… Шоковая терапия для члена в больших количествах — то, что доктор прописал».

Да уж, такого точно не случится.

Телефон оповестил, что пришло текстовое сообщение, и я поднес трубку к глазам. Легкая дрожь прошла по груди, когда я увидел, что это от Дилейн. Палец машинально нажал «Прочитать». Часы в телефоне показывали десять. Черт, неужели я просидел здесь так долго?

«Ты где? Я совсем одна… в этой большой кровати… голая».

Голодный сукин сын в штанах тут же дернулся, когда я представил картину, которая и мне и ему была слишком хорошо знакома. «Заткнись. Это из-за тебя мы оказались по уши в дерьме, мелкий похотливый засранец», — выбранил я своего неразлучного друга.