Чудовищная правда (ЛП) - Найт К.А. Страница 61

Когда мы наконец добираемся до столика, он усаживает меня, целует и обещает вернуться.

Катон идет к очереди и встает сзади, заставляя меня ухмыляться. Несмотря на то, что Катон разговаривает, он оглядывается на меня и подмигивает.

— Он счастливее, чем я его когда-либо видела.

Я подпрыгиваю от голоса, раздавшегося рядом со мной, и оборачиваюсь, видя его брата, сидящего за моим столиком с подносом наперевес и кивающего головой в сторону Катона.

— Я рад, что вы оба в порядке. Мы получили известие, когда вы перебрались обратно за стену, но я не мог успокоиться, пока не увидел его.

— Мне жаль. Мне следовало попросить его навестить тебя вчера вечером, — отвечаю я. — В конце концов, ты же его семья.

— И ты тоже. Ты его вторая половинка, и ты на первом месте. Я не виню его за это. Я просто рад, что он в порядке... что вы оба в порядке, — признается он, наблюдая за мной. — Я по скотски с тобой поступил. Прости меня, Талия. Правда. Как я могу ненавидеть того, кто делает единственного родного для меня человека таким счастливым?

Сглотнув, я мягко улыбаюсь ему.

— Спасибо, но он единственный, кто делает меня счастливой. Я никогда не была счастлива за стеной. Не думаю, что вообще помню, что такое быть счастливой.

— Мне знакомо это чувство. — Он кивает, внимательно наблюдая за мной. — Я бы хотел, чтобы мы стали друзьями.

— Мне бы этого хотелось, и я знаю, что Катону тоже. — Я протягиваю руку для пожатия, но он берет ее и прижимает к своей груди, а затем к моей, над моим сердцем.

— Так мы принимаем извинения, — объясняет он, и я киваю.

— Спасибо, я запомню. — Я дорожу их уроками. В конце концов, теперь это мой дом, и я должна усвоить их обычаи.

— Вы оба в порядке? — спрашивает он.

Я оглядываюсь на Катона и вижу, что он кивает в ответ на слова монстра, но его глаза обращены на нас, и он хмурится.

— Ты в порядке? — произносит он.

Я улыбаюсь.

— В порядке. — Я снова поворачиваюсь к его брату. — Мы оба будем в порядке.

Он снова кивает, и в животе у меня громко урчит, напоминая, что я давно не ела. Брат Катона приподнимает брови, а затем смеется.

— Люди забавные. — Он берет что-то похожее на хлеб или пирожное и протягивает мне.

Я не смею сказать, что подожду Катона, не тогда, когда он так добр, поэтому принимаю дар и откусываю. Я жую с отвращением, на вкус он напоминает черствые сухарики.

Брат Катона хихикает над моим выражением лица.

— Ты привыкнешь. Это полезно для исцеления и здоровья.

Несмотря на то, что вкус похож на картон, я глотаю его. В животе полегчало, и, кажется, у меня появилось больше энергии, так что я улыбаюсь.

— Спасибо.

Он пожимает плечами, как будто это пустяк, и я наклоняюсь к нему с лукавой ухмылкой.

— Теперь, когда мы стали друзьями, хочешь рассказать мне все смешные истории из детства Катона?

Он со смехом откидывает голову назад, и я присоединяюсь к нему, оглядываясь, чтобы увидеть, как Катон улыбается так широко, что его лицо может лопнуть, и мое сердце наполняется таким счастьем, что я не знаю, что с ним делать.

⁓

— Куда мы идем? — Я хихикаю, позволяя ему тащить меня за собой.

— Увидишь, — только и говорит он, ведя меня через город. Мы оказываемся перед зданием, которое стоит, но это ничего не значит. Мы входим в открытую боковую дверь, пыль и грязь повсюду, но чем дальше мы идем по коридору, тем чище он становится, проходя через полуразрушенные задние помещения, пока мы не пересекаем огромный черный занавес. Сначала здесь темно, но потом внезапно загорается свет, и, обернувшись, я вижу Катона у выключателя. Повернувшись вперед, я выхожу на деревянную сцену и ахаю.

Сцена! Я на сцене театра!

Слева от сцены расположены сиденья и трибуны, а наверху — ложи. Некоторые из них развалились, но все равно красиво. Филигранные украшения — золотые и красные, в тон сиденьям, а сцена — из темного дерева.

В центре стоит пианино.

Не просто пианино, а сверкающий черный рояль Yamaha GB1, такой же, как у моей мамы.

— Катон. — Я смотрю на рояль на сцене и сглатываю, когда он делает шаг ко мне.

— Я знаю, что ты скучаешь по игре, и знаю, что ты скучаешь по своим родителям, и что тебе больно играть после их смерти, но я подумал, что если мы будем играть вместе, то это будет не так больно. — Он протягивает руку, и она слегка подрагивает. Как я могу не вложить свою руку в его? Он подводит меня к скамейке и садится, стараясь не сломать ее, пока я ухмыляюсь. Подняв крышку, я нервно провожу руками по клавишам. — Я давно не играла, наверное, я ужасна.

— Мы оба можем быть такими. — Он бьет по клавишам, издавая ужасающий звук, и у меня вырывается смех. Катон всегда знает, что сказать, чтобы я почувствовала себя лучше. Я начинаю напевать случайные песни, и он присоединяется. Звучит ужасно, и это заставляет меня хихикать, но потом я снова берусь за дело, мои пальцы летают по клавишам уверенными движениями, рожденными годами практики.

Музыка поглощает меня, и я даже не замечаю, что он больше не играет. Я одна на скамейке, глаза закрыты, и я играю песню, которую написала моя мама. Музыка уносит меня вдаль, и я вспоминаю ее тепло рядом со мной, как ее руки танцуют по моим, когда она улыбается мне.

Чистое счастье бурлит во мне, и когда последняя нота затихает, я открываю глаза и смотрю на Катона.

— Спасибо тебе, — шепчу я. — Спасибо, что вернул мне маму.

— Всегда. Ты можешь научить меня?

Слова перекликаются с теми, что я просила у мамы в детстве, и я сглатываю, когда мое прошлое и настоящее сталкиваются. Она бы его полюбила, думаю про себя, монстр он или нет. Я похлопываю по скамейке и, как моя мама, начинаю учить его, передавая через него ее память.

Через нас.

Катон быстро учится и, несмотря на свои огромные размеры, аккуратно обращается с клавишами. Когда у него все получается, он гордо смотрит на меня, и я влюбляюсь в него еще сильнее, чем прежде. Он видит мое выражение лица и наклоняется ко мне.

Прижимаясь к моим щекам, он нежно целует меня.

— Вспоминать прошлое — это хорошо, но также хорошо и создавать новые воспоминания, чтобы преодолеть грусть. — Он ухмыляется, и я замираю, когда Катон снимает закрывает крышку рояля укладывает меня на нее.

— Катон, — предупреждаю я, но он не обращает на меня внимания, стягивает с меня штаны и плотно прижимается между моих ног, заставляя меня вскрикнуть от внезапного натиска.

Подняв голову, он злобно ухмыляется.

— Вот это музыка, — мурлычет он.

— Ты злой... — слова заканчиваются криком, когда он покусывает клитор.

— Хочешь попробовать еще раз, пара? — дразнит он, обхватывая мои бедра и просовывая в меня свой язык. Мой голос эхом разносится по сцене, как музыка, клавиши сжимаются под нашим весом, посылая случайные всплески песни.

Схватив Катона за голову, притягиваю его ближе, пока он не сменил язык на пальцы, лаская мой клитор, пока я не кончила ему на лицо. Засмеявшись, он облизывает меня, прежде чем взобраться по моему телу, оттаскивая меня подальше от пианино, и становится на колени на скамейке, чтобы приблизиться достаточно близко, и поцеловать меня, прижимая член к моей киске.

Трещина.

Катон исчезает, когда скамейка рушится под его весом, отправляя нас на пол. Я смотрю на него сверху вниз, не в силах сдержать смех, рвущийся с моих губ. Ухмыляясь, он тоже начинает смеяться, глядя на расколотое дерево вокруг нас.

— Думаю, я запомню это на будущее. — Он смеется, а я смеюсь еще сильнее. — Не смейся над своей парой, Талли. — Катон дуется, и впивается когтистыми пальцами в мой бок, щекоча меня и заставляя биться в истерике на сцене.

На сердце и в душе у меня так легко, светло, как никогда прежде, когда рядом со мной моя пара.

— Пожалуйста, прекрати! — В конце концов призываю я, и он, возвышаясь надо мной, ухмыляется.

— Мне снова хочется поиграть на пианино, — говорю ему, и он смеется, целуя меня.