Викторьен Соссэ - Дневник кушетки Страница 7

Глава третья

Мало-помалу, по мере того, как я становилась взрослее в обществе моего хозяина и его посетителей, несмотря на природную стыдливость, я приходила к убеждению, что вполне допустимо, в общем, чтобы мужчина обожал женщину и без зазрения совести ее обманывал. Ясно, что подобные мысли не сразу приходят в голову. Необходимо некоторое время; однако чувства меняются, и, когда обширный труд окончен, не приходится удивляться высказанным соображениям…

Вскоре я оказалась пассивной зрительницей одной сцены, о которой следует рассказать несколько подробнее.

В комнате в течение дня никого не было; бедная мебель уже начинала дремать в ночной тишине, как вдруг послышался за дверьми ужасный шум. Мы затрепетали от ужаса; и. прежде, чем комната осветилась, в нее вошли три женщины.

Они, должно быть, отлично знали, где находятся. Темень продолжалась всего несколько секунд: за ними следовал мой хозяин, который, по своему обыкновению, зажег все лампы и все свечи в доме.

– А теперь, что вы хотите пить? – спросил он у своих подруг.

– Шампанское!!

Далее все происходило, как по написанному: Лизетта, Мария и Марта, три куртизанки (все в высшей степени элегантные, одетые в кружева и лино, украшенные чудными драгоценностями, в больших шляпах, отделанных черными или белыми перьями, в шелковых чулках и перчатках из белой кожи), взяли каждая по подсвечнику и, следуя вереницей за моим хозяином, распевая во все горло застольную песню, направились к выходу, чтобы спуститься в погреб. Я себе ясно представляла эту ночную прогулку по лестницам, темным и влажным переходам подземного помещения, где в воздухе стоит запах вина, которое только и ждет того момента, когда его возьмут.

– Ну, в эту ночь мы уже не наскучим друг другу, – сказала высокомерная кровать.

– Я тоже полагаю, что он натворит много дел, – сказал маленький стул.

С их мнением вполне согласилось кресло: евнухи тоже иногда должны высказать свои соображения.

Что же касается меня, то я, еще не познавшая всей прелести и безумства оргий, ничего не сказала, но втайне уже приготовилась ко всему.

В торжественно освещенной комнате мы все походили на солдат, готовых к решительному бою.

Мы недолго оставались одни: с песней, шаг за шагом, в определенном порядке, неся в руках дымившиеся, как факелы, подсвечники, каждая с бутылкой в руке, женщины ввели моего хозяина в комнату. Потом все четверо остановились, чтобы пропеть последний куплет песенки.

Как только прозвучал последний стих, соседи, потревоженные несшейся через полуоткрытое окно песней, стали бросать нам несправедливые упреки.

– Это противно! – кричала старая женщина. – В этом шуме невозможно уснуть!

– Нужно будет завтра пожаловаться хозяину! – сказал сердито профессор университета, живший напротив.

– И это всю ночь они намерены развлекаться?.. – визжала маленькая проституточка с третьего этажа, прислонившись в одной рубашке к подоконнику и яростно жестикулируя. – Если бы это было со мной, меня бы давно за дверь вышвырнули! Но ему, этому господину, все можно!

– Вот пьяная компания! – закричала толстая дама, которая пользовалась во всем доме репутацией женщины, напивающейся для утешения два раза в день. Горе ее состояло в том, что сын у нее был кюре.

– Все это так безвкусно! – застенчиво промолвила кокотка с четвертого этажа, которая время от времени угождала моему хозяину.

– Если бы я был владельцем, – хриплым голосом провозгласил отец известной оперной певицы, показавшись в свою очередь с белым бумажным колпаком на голове, – то я бы показал этим мерзавцам, где раки зимуют.

– Бесспорно! – примкнув к этому хору, заметил возлюбленный кокотки с третьего этажа.

– Это поистине дом дебошей! – заметила одна старая дева, которая жила рентой, оставленной ей ее бывшим патроном, при котором она исполняла роль компаньонки.

– Впрочем, здесь те еще «штучки» живут, – буркнул профессор университета, панически боявшийся женщин легкого поведения и им подобных.

При слове «штучки» внезапно оскорбленные обитатели дома излили весь свой гнев на несчастного профессора.

– Вы им сами под пару, – сказала жилица с третьего этажа.

– Если вы выползете из своей конуры, то я уже вам кое-что покажу, – прибавил ее возлюбленный.

Брань приняла совсем иное направление; забыли о моем хозяине и об его подругах, и жильцы начали ссориться между собой.

Тогда в четырех окнах нашей квартиры поместились Лизетта, Мария, Марта и мой хозяин.

– Вы, рожи, еще не кончили трещать? – воскликнула Мария.

– Если так будет продолжаться, – сказала в свою очередь Марта, – я пойду за полицейским комиссаром.

– Они все с ума сошли в этом домике, – заметила, покачиваясь, Лизетта.

Что же касается моего хозяина, то он вздумал произнести речь:

– Милостивые государыни и милостивые государи, если б моя квартира была достаточно вместительной, я, чтобы прекратить разговоры, пригласил бы вас всех собраться у меня; ведь, если все жильцы одного дома имеют право развлекаться в компании друзей в подобный час, как это мы делаем, то нужно подумать и о жильцах соседних домов, которым это ночное удовольствие может быть не по вкусу. Я должен, однако вам заметить, что вы себя неблагородно ведете; вы нарушаете общественное спокойствие, и эти дамы, почтившие меня своим приходом, после того, как я их уверил, что живу в порядочном доме, теперь должны особенно разочароваться при виде этого мерзкого зрелища. Чтобы забыть всю эту историю и чтобы покориться тому старому французскому обычаю, по которому все во Франции оканчивается шутками, я вам предлагаю спеть хором нашу прелестную песенку…

И прежде чем соседи пришли в себя от изумления, мой хозяин и его три дамы затянули свою застольную песню. А далее произошло нечто невероятное: женщины в одних рубашках, мужчины в колпаках, старые дамы, молодые девушки – во всех окнах без исключения – все в один голос после куплета затянули припев!

Дело шло превосходно, как вдруг появились два дворника, вконец разбуженные и одуревшие. И как им было не одуреть, когда они увидели всех своих сорок или пятьдесят жильцов, поющих в два часа ночи, в одних рубашках, возбужденных, радостных, счастливых, похожих на помешанных!

В этот момент моего хозяина осенила поистине счастливая мысль; он вынул несколько су из своего кармана и по одной монете начал бросать во двор. А жильцы хлопали в ладоши и разражались безумным хохотом. И так как все люди ведут свое происхождение от обезьян, то им присущи подражательные способности: отовсюду полетели к молодцеватым дворникам монеты; дворники, вероятно, полагали, что это сон. Они смотрели безучастно на падающий дождь медных кружков, не думая даже их поднимать.