Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки Страница 7

– Я этого не заметил!

– Ага! не заметил? Но теперь ты знаешь, так извиняйся же!..

– Но я не знаю, кто вы?

– Ага! не знаешь кто я такой! Я – генерал Бальбу. Знаешь ты, кто такой генерал Бальбу?

– Не знаю!

– Отлично, так ступай же учить историю, скотина!

И я вышвырнул его из вагона, как цыпленка.

Святая Варвара!.. Нельзя же безнаказанно отдавливать ноги тем, кто создал Италию!

Эй, старуха, шампанского! Пей, милая, это тебя расшевелит… Теперь моя золотая свадьба! Пятьдесят лет службы – это не безделица… Черт… я, кажется, сегодня слишком выпил…

Разгорячившийся при этом рассказе генерал, щеки которого горели, как петушиный гребень, вдруг помертвел.

С дивана, на котором он сидел, донеслись ко мне странные звуки, словно выливалась жидкость из опрокинутой бутылки.

Я поняла, что что-то случилось, и спросила:

– Генерал, что с вами?

Глухой шум возобновился, и генерал так стремительно вскочил на ноги, словно его укусила змея.

И тогда я заметила, как из его панталон стекали на лакированные ботинки ручейки лившейся, как из внезапно открывшегося кратера, лавы. Я принялась звонить, что было силы, и, когда испуганная мадам Адель наконец вбежала, я указала ей пальцем на это исключительное зрелище. При виде дивана, подушек и ковров, превращенных в нечто вроде гидрографической карты, мадам Адель, любившая свою мебель, как скупой свое золото, совсем взбесилась.

– Sacrenom, mon general![4] – воскликнула она. – Вы ведь не на поле сражения у Кустоцы!

Старый солдат, еще продолжавший сидеть в кресле, словно ожидая перерыва, встал, проведя рукой по влажному от пота лбу, мельком посмотрел на ковер, на меня и мадам Адель:

– Мы, – ответил он взволнованным голосом, в котором гордость сочеталась с внутренней тревогой, – мы создали Италию…

Но он не мог продолжать, так как новый приступ заставил его схватиться руками за бока и сжать зубы в отчаянном усилии сдержаться.

21-е декабря.

Рождество приближается. Я жду его без всякого волнения, несмотря на все приготовления и болтовню моих товарок, которые уже целых две недели заняты бесконечными вычислениями, проектами, закупками и заговорами, точно провинциальные дамы в ожидании единственного в городке общественного бала.

Каждая начинает прежде всего с обозрения своих финансов; каждая чувствует почему-то необходимость иметь к этому дню больше денег, чем во всякое другое время; поэтому все стараются реализовать всю свою скопленную наличность и учесть признательность своих друзей и клиентов.

Со всех сторон я вижу журналы мод и поставщиков всякого рода.

Туалет был предметом забот в течение целой недели: качество, цвет, крой – все бесконечно долго обсуждалось; и все это делалось в ожидании великого дня, вернее, великой ночи, так как самый важный момент этого события отмечен именно в ночь на Рождество.

С шести часов вечера, согласно установившемуся обычаю, дом закрыт для всех и мы, как и все труженики, проводим эти двадцать четыре часа всеобщей радости в полном покое.

В девять часов начнется ужин, после которого последует бал.

Каждой из нас разрешено пригласить мужчину, избранника сердца, и любезно (употребляя это выражение в том смысле, какой ему придают актрисы, когда они поют с благотворительной целью) предложить ему после ужина и танцев наслаждения алькова… до шести часов следующего дня, когда торговля снова начнется.

Эти происходившие вокруг меня хлопоты мало-помалу расстроили мне нервы.

Почему? Рождество… Но разве это не такой же день, как и все прочие? Двадцать пятое, двадцать шестое декабря – что это мне говорит? Почему я должна одеваться с большей заботливостью и большей элегантностью? Для кого? О ком я должна думать? Кто обо мне думает? Кого я жду? Чего я жду?

Мадам Адель спросила меня:

– Ты что же, никого не приглашаешь?

– Кого я могу пригласить? Все имеют любовников, все думают, что они имеют единственного, все любят – но я нет: я имею тысячу любовников, но у меня нет «единственного». Разве я хотела бы иметь его? Зачем мне эти размышления? Почему я над ними не смеюсь?

Маркетта! Я – Маркетта, я… смотри-ка, у меня, кажется, не хватает смелости сказать, что я – проститутка!

22-е декабря.

Сутолока продолжается. Я вижу, как мои товарки входят и выходят с пакетами всевозможных размеров и форм; в их манерах и разговорах чувствуется какая-то лихорадочность, словно эти создания слегка помешались.

Они рассеянны, озабочены, веселы, смешны.

Они меня в самом деле смешат.

И говорят они совсем другим языком: как девочки, как хозяйки, как сестры, как невесты. Ни жаргона, ни сальностей, ни вульгарных шуток.

Они по горло заняты делами, поручениями, приготовлениями.

У всех в руках я замечаю книжки сберегательных касс и банковские билеты, скомканные и увязанные в носовые платки.

Все расспрашивают меня относительно купленных вещей и советуются о покупках предстоящих. Кора просила меня пойти вместе с ней, чтоб помочь делать покупки.

Я согласилась.

От сапожника мы отправились к корсетнице, от корсетницы в парфюмерный магазин, оттуда в магазин белья, к цветочнице и так далее.

Она входила и выходила как автомат, вся охваченная одной властной мыслью, не видя толпы, не замечая людей, не отвечая на улыбки, вызванные эксцентричным, выдававшим ее нарядом; она походила на невесту накануне свадьбы.

Мы вошли в магазин, где продавались трости, безделушки и художественные вещицы.

– Позвольте мне красивый мужской бумажник, – сказала она приказчику. А затем обратилась ко мне: – Посоветуй-ка, Маркетта, какой бы ты выбрала?

– Для кого это?

– Для него …

Она выбрала бумажник из красного сафьяна с серебряными углами, прекрасной работы. Выходя, она воскликнула, по-видимому, продолжая вслух свою мысль:

– Действительно, прекрасная вещь! Я сюда положу билет в пятьсот франков. Как он будет доволен! Бедняжка, уже месяца два, как я ему обещала… К Рождеству!

Я подумала о цене этих пятисот франков, которые собирались изо дня в день, чтобы быть выброшенными в один момент; я думала и о том человеке, который их возьмет, может быть, даже не поблагодарив. Мне хотелось увидеть чувство стыда в улыбке окружавших нас мужчин; но в ней, кроме цинизма, ничего не было.

Затем Кора зашла к ювелиру, где купила прелестнейшее женское колечко с рубином.

– А это для кого?

– Для тебя: ты мне третьего дня говорила, что тебе нравятся «маркизы»…[5] Ведь Рождество…

Неожиданный подарок меня так растрогал, что, благодаря Кору, я едва не расплакалась.