Алан Беннетт - Вторая молодость миссис Доналдсон Страница 7

— Я имел в виду ваши… проблемы.

— А нет никаких проблем.

— Да? — Парфитт задумался. — Так вы не по этому поводу пришли?

— Нет. Я насчет колена.

— Насчет колена? — просиял Парфитт. Про колени он много чего знал. Колено было как нельзя кстати. — Какое именно колено? Давайте-ка посмотрим.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Баллантайн. — Тут дело не в колене.

Сказал он это почти ласково — учитывая обстоятельства.

— Мы поблуждали вокруг да около, но в конце концов добрались до сути.

— Я бы сообразил, — жалобно протянул Парфитт, — только она совсем не похожа на мужчину.

— А мы разве знаем, — сказал Баллантайн, — кто это на самом деле? Можем только верить ему/ей на слово.

Парфитт никак не мог понять, чего же от него хотели.

— Мне что, нужно было ее осмотреть?

— Нет, осмотреть нужно было колено, — терпеливо ответил Баллантайн.

Он вышел вперед и сел.

— Вам нужно помнить, что в наше время «пол» — понятие относительное. Пациент может оказаться трансвеститом, транссексуалом, а может, он еще не определился. Это к делу отношения не имеет. Как они одеты, как выглядят — все это к заболеванию, с которым они пришли, никакого отношения не имеет. От пациента, — он улыбнулся миссис Доналдсон, — может плохо пахнуть. Его или ее тело может просто вонять. Но и это не ваше дело. Если хотите лечить тех, кто не воняет, идите в хирургию — перед операцией больных моют.

Уселся он между Парфиттом и мнимым Дьюхерстом, подозревавшим, что это представление в том числе и для нее.

— Не забывайте, что вы врач, а не полицейский или священник. Вы должны принимать людей такими, какие они есть. И еще помните: вы, конечно, знаете о заболевании больше, чем пациент, но болен-то пациент, и именно поэтому он обладает тем знанием, которого у вас нет. Да, вы разбираетесь в данной проблеме, но это не повод чувствовать свое превосходство. Ваше знание делает вас слугой, а не хозяином.

Баллантайн сидел на краешке стола, болтал ногами и скромно поглядывал на собравшихся. Проповедь, которую выдал под конец дня их обычно бесстрастный и даже язвительный руководитель, студентов огорошила и поэтому проняла. Одно то, что их назвали врачами, было наградой. Они словно получили право думать о себе лучше, чем им обычно позволялось, и кое-кто даже вспомнил, что это не просто профессия, а призвание.

Кое-кто, но не Парфитт.

— Так мне колено осматривать?

Баллантайн вздохнул.

— По-моему, вам лучше оставить колено в покое. Ну, разве что он/она вас себе на это колено положит и хорошенько отшлепает. Благодарю вас, миссис Доналдсон. Очередная номинация на «Оскара».

— Тебе все самое вкусное достается, — сказала Делия. — Я бы тоже такое сыграла, только мне поручают одни эндогенные депрессии…

Миссис Доналдсон, мысли которой теперь постоянно крутились вокруг истории в спальне, уже подумывала, что ее раскованность (которая, впрочем, выражалась лишь в уступчивости) идет именно отсюда — ведь на занятиях она научилась быть не собой. Не будь этого опыта, она бы не согласилась так легко на столь, честно говоря, возмутительное предложение. Однако эту трактовку она отмела на том основании, что «она не из таких». А из каких же? Теперь она и сама затруднялась ответить на этот вопрос.

Оглядываясь назад, она понимала, что занятия в больнице, хоть и не давали большого простора для фантазии, в каком-то смысле расслабили ее, подготовили к тому, чему предстояло случиться, неожиданным образом побудили ее к открытости, хоть открытость и была напускной, да, собственно, и не была открытостью вовсе. Она играла роль и дома, и на работе — тут она себя не обманывала. Училась изображать что-то, в то время как прежде, когда был жив муж, если она что и изображала, то только вежливость. До нынешнего времени она ничего не изображала, как говорят нынче, «на упреждение».

Молодые люди были при ней откровенны в спальне, поэтому неудивительно, что они вообще стали вести себя более свойски, Энди в особенности. Он часто ходил без рубашки, а порой и без джинсов, и хоть Лора и была поскромнее, оба нисколько не смущались.

Миссис Доналдсон это нравилось, поскольку создавало домашнюю атмосферу (хоть и не такую, какая обычно царила в ее доме). Но однажды Гвен приехала без предупреждения и застала в кухне Энди, который, оставив Лору в спальне, спустился в одних трусах сделать себе тост.

— Я готова была сквозь землю провалиться, — заявила она матери, — а ему хоть бы хны. Взял хлеб с вареньем, сказал «Привет» и пошел наверх. Она что, тоже так себя ведет? Расхаживает по дому полуголая? Трусы у него — одно название. Я думала, таких уже не носят. Наш Джастин плавки ни за что не наденет. Перешел на боксеры. — Поскольку Джастин был немногим симпатичнее своей матери, миссис Доналдсон совершенно не хотелось думать на эту тему.

— Они здесь живут, — попробовала напомнить она.

— Позволь уточнить: они здесь снимают жилье. Все из-за этой больницы. Ты как начала туда ходить, стала какой-то… расхлябанной.

— Расхлябанной? — переспросила мать.

— Что бы папа подумал? Ты всегда была такая скромница.

— Ну, они хотя бы музыку не заводят, — сказала миссис Доналдсон. — Вот заводили бы, тогда было бы на что жаловаться.

— А мне кажется, — сказала Гвен, — пусть они в спальне занимаются, чем хотят, но ты имеешь полное право требовать, чтобы по дому они ходили одетыми.

— Дресс-код ввести? Они же здесь живут.

— Так же как и ты.

— Мне с ними веселее, — сказала мать.

— Что значит «веселее»? Им всего по восемнадцать. — На самом деле им было по двадцать, но миссис Доналдсон решила, что уточнять нет смысла.

В отношениях с жильцами все было по-прежнему — разве что приличия теперь соблюдались не так строго. Разумеется, только ими. Это Лора могла спуститься вниз почти раздетая — Лора, но не миссис Доналдсон. Она отлично понимала, что ей за рамки выходить не следует. Нужно вести себя соответственно возрасту.

С тех пор как она стала работать со студентами, молодежь ее больше не пугала, да и не особенно — если не брать в расчет квартирантов — интересовала. Она замечала, что кое-кто вполне привлекателен, но они так робели, ставя диагноз или осматривая ее, что впечатления не производили.

В более спокойной обстановке (например, когда поблизости не было Баллантайна) они держались дружелюбно, относились к ней как к родной бабушке, из тех, про которых говорят «еще ого-го» (ее выражение) или «клевая старушка» (их выражение), но всегда чуть снисходительно. Она была как натурщица, с которой сравнила ее Гвен, — вроде бы есть, а вроде и нет: одна оболочка, по которой изучали симптомы заболеваний.