Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма" Страница 8

Всё внутри меня обрывалось, переворачивалось, взрывалось и дрожало от счастья и одновременно дикого страха испортить волшебный момент, первый настоящий шанс завести диалог с парнем моей мечты, внезапно заметившим моё существование в стенах одной с ним школы спустя всего-то год.

— Её пересадили, потому что они с Максимом прямо среди урока собачились, — насмешливо вставила Светка, пока я судорожно пыталась выдавить из себя хоть какие-нибудь слова, завороженно разглядывая как никогда близко стоящего ко мне Диму. Зрелище оказалось настолько увлекательным, что я даже толком не смогла разозлиться, что обо мне начали разговор в третьем лице в моём же присутствии.

— Серьёзно? С Ивановым? — искренне удивившись, переспросил Мистер Идеал, продолжая настойчиво смотреть прямо в глаза, словно пытался вытянуть из меня хоть какой-нибудь ответ, чем только сильнее смущал.

— Ему бы стоило умерить свой гонор, — наконец смогла произнести я, при этом неосознанно оглянувшись назад, исключительно из инстинкта самосохранения убеждаясь, что Иванова уже нет в кабинете. Конечно, он наверняка побежал к своему другу Славе, в эти паршивые дни неожиданно совмещённых уроков успевшему произвести фурор в лингвистическом классе и покорить Марго своим парижским диалектом (под которым, зная подругу, помимо особенностей французского произношения могли подразумеваться и огненно-рыжие волосы, и веснушки, и даже что-нибудь не укладывающееся в рамки приличия или с трудом влезающее в штаны).

— Да, с этим не поспоришь, — кивнул Романов и тихо рассмеялся. Смех у него был низкий, с приятной хрипотцой, очень волнующий и даже, пожалуй, возбуждающий.

И пока я в своей голове подбирала второй десяток восторженных эпитетов ко всему, касающемуся личности Димы, Светка успела перехватить его внимание обратно, вцепившись наманикюренными пальчиками в воротник рубашки и привлекая к себе для поцелуев. И чёрт бы с ней, потому что у меня, кажется, впервые за последние два года появилась та самая отчаянно желаемая маленькая искорка надежды на чудо.

***

Я сгорала от нетерпения в ожидании окончания уроков, усиленно прокручивая, в каких именно выражениях буду рассказывать подругам о своём разговоре с Димой. Это для нормального человека те жалкие две фразы, сказанные друг другу, не значили бы ровным счётом ничего, но для меня они стали чем-то невероятным и недосягаемым. Столько времени я пыталась хоть как-нибудь обратить на себя его внимание, и именно в тот момент, когда уже смирилась с неудачей и готова была окончательно махнуть рукой на бесперспективность своей детской влюблённости, он внезапно решил проявить заинтересованность, вышибив меня из равновесия на весь оставшийся день.

К сожалению, мне не удавалось забыть ещё и о том, благодаря кому моя мечта вдруг начала исполняться. Иванов, к счастью, полностью игнорировал меня на переменах, не пытался задеть, завести разговор или подкинуть очередную шуточку, что казалось очень странным, ведь именно тогда у него появлялась великолепная возможность продемонстрировать всем желающим, насколько легко получится меня унизить. Поэтому я внутренне напрягалась, стоило ему только оказаться где-то поблизости, так и ожидая подлого удара в спину наподобие того броска землёй, до сих пор вызывающего крайне неоднозначную реакцию, от глупого смеха до чувства глубоко уязвлённого самолюбия.

Последним уроком на сегодня стояла физкультура, даже после знакомства с Евгением Валерьевичем не способная стать хоть сколько-нибудь любимым предметом. Однако наш физрук не позволял отсидеться в раздевалке ни под каким предлогом, даже после скромных девичьих «у меня эти дни», зачастую оказывавшихся наглой ложью, заставлял переодеваться и присутствовать на уроке — то подносить играющим мячи, то протирать запылившиеся после предыдущих учеников маты.

— Итак, ребятки, раз уж вас сегодня так много, проведём репетицию сдачи нормативов, чтобы я мог сидеть, просто наблюдать за вами и ничего не делать. Начнём с подъема туловища из положения лёжа, потом отжимания, а я пока отойду к себе на пару минуточек, — как обычно бодро начал Евгений Вальерьевич, на ходу устанавливая в телефоне таймер на одну минуту, знакомый всем нам до пронзительной боли в животе, всегда возникающей на следующий день после подобных тренировок. — Итак, девочки работают, мальчики нежно держат их за коленки и повторяют счёт до пятидесяти.

Я уже начала выискивать взглядом Колю Остапенко, тихого и слегка зашуганного одноклассника, с которым мы, не сговариваясь, всегда работали в паре на физкультуре, полностью устраивая друг друга демонстративным молчанием. Только на первых двух уроках это выглядело странно, а потом — очень успокаивающе. Но раньше чем я успела заметить тёмную взъерошенную макушку, прямо передо мной как из-под земли вырос Максим с омерзительной плотоядной улыбкой-ухмылкой на губах, которой мог бы позавидовать сам Ганнибал Лектор.

— Я бы посоветовал тебе поторопиться, высшее звено эволюции, — лениво протянул Иванов, быстро кивнув в сторону запускающего таймер физрука и как бы невзначай уставившись в свои пафосные часы с логотипом надкусанного яблока. Мгновенно выйдя из оцепенения, я оглянулась, заметила уже лежащих на матах в изготовке одноклассниц, с грустью посмотрела на предателя-Колю, суетившегося вокруг закатившей глаза Светки и, понимая всю безвыходность своего положения, только наигранно обречённо вздохнула и покорно опустилась вниз.

Вряд ли хоть одни слова могли бы описать весь спектр испытываемых мной эмоций. Гнев, раздражение, смущение, неловкость, беззащитность, испуг. Сама ситуация казалась какой-то странной и нелепой, а Иванов, от которого я ожидала очередных оскорблений ещё в ту секунду, как начала качать пресс, лишь небрежно облокотился предплечьем о мои согнутые и подрагивающие от нервного напряжения колени, сначала ковыряясь в часах, а потом обводя задумчивым взглядом зал, демонстративно не глядя именно на меня.

— Ты вообще считаешь? — раздражённо спросила я, понимая, что вот-вот должен раздаться звонок об окончании положенного на упражнение времени, а этот придурок до сих пор любуется слегка обшарпанной шведской стенкой.

— Конечно же. Пятнадцать, — фыркнул Максим, так и не посмотревший на меня, а потому не заметивший, как я чуть не задохнулась от возмущения, поднимаясь тридцать девятый раз и всерьёз надеясь впервые за все школьные годы действительно честно сдать на отлично ненавистные нормативы. Ведь не должны были пройти даром приложенные ещё летом усилия к похудению.

— Ты настолько тупой, что так и не научился считать дальше пятнадцати?

— я откинулась спиной на мат и уперлась взглядом в потолок, осознав всю бессмысленность дальнейших попыток что-то сделать, когда мне в пару достался мелочный злопамятный засранец, готовый откровенно подставлять меня из желания насолить. В принципе, чего-то подобного я от него и ожидала, но всё равно стало обидно. — А, подожди, сейчас ты наверняка скажешь, что у тебя просто плохая память на числа?

— А чего это ты улеглась? — возмущённо спросил он, наконец соизволив перевести на меня взгляд и внезапно оставив последнюю фразу без ответа, дав слабую надежду на возможность всё же поставить его в тупик и выиграть в этой импровизированной войне.

— А сколько у меня шансов перевалить через отметку пятнадцать?

— Нисколько, — хмыкнул Иванов, прежде показательно оценивающим взглядом оглядев меня с головы до ног. Я только поджала губы, слушая весёлую трель телефона Евгения Валерьевича, извещающую об окончании отмеренного нам времени.

— Что тебе от меня нужно, придурок? — мой голос звучал обречённо и, наверное, немного жалко, как обычно мгновенно выдавая все внутренние переживания.

— Исключительно убедиться, что ты тоже барахтаешься на нижней ступени развития, а то, знаешь ли, не люблю тусить в одиночестве, — довольно ухмыльнулся он и совсем неожиданно вдруг начал наклоняться ниже, больно опираясь всем весом на колени, как-то пугающе пристально и серьёзно всматриваясь в моё лицо. Становилось очень не по себе, и я уже готова была выбросить белый флаг и попросить оставить меня в покое, когда Иванов так же внезапно остановился, угрожающе нависнув надо мной на почти интимно близком расстоянии и чуть сощурив глаза. — Ты что, сейчас заплачешь?