Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая Страница 111

— О мадам! — проговорил кавалер. — Я не жду от вас — никаких исповедей. Я явился сюда только затем, чтобы передать вам послание от вашего мужа, вот и все…

— Я знаю, — ответила она, — однако есть люди, чье мнение нам безразлично, а есть другие, чьим уважением мы дорожим. Вот вы, кавалер, как раз из тех. Именно потому, что вы явились в нужный момент, вы дали мне возможность остаться самой собой. Благодаря вам я избежала большой беды, за которую корила бы себя всю жизнь… Если бы вы вовремя не появились, я, наверное, даже не осмелилась бы более посмотреть на себя в зеркало! Однако все, что я говорю вам, возможно, ничего уже не может изменить. Должно быть, у вас уже сложилось обо мне представление силою обстоятельств, просто потому, что вы появились в момент преступной слабости с моей стороны, в момент слабости женщины одинокой, покинутой, предоставленной самой себе в этом климате, где люди, вещи и события обретают совсем иной смысл, иную ценность, чем у нас, где чувства делаются такими же знойными и обильными, как и сама природа… Да, у вас сложилось обо мне представление ложное и, конечно, не слишком-то благоприятное… Ах, сударь! Мне известно, что женщины вашей страны более холодны, во всяком случае, они лучше могут противостоять этому знойному солнцу, этой широте, которая придает всему такие нелепые размеры…

— Замолчите, мадам! — воскликнул кавалер каким-то вдруг переменившимся серьезным, резким тоном. — Замолчите, прошу вас… Вы ведь не знаете меня… Нет, вы не знаете, что за существо кроется за внешностью художника флота его величества, который рисует сцены битв и абордажей! За обличьем живописца идиллических сцен, о которых я говорил вам, скрывается самый развращенный человек на этой земле!

— Да полно вам, кавалер! Вижу, вы к тому же еще и мастер рисовать все в черном свете! Вам ни за что не удастся убедить меня, будто за той внешностью, какую я вижу сейчас перед глазами, действительно скрывается этакий злодей!

— Напрасно вы мне не верите… — как-то хрипло изрек он. — Если бы я еще не держал себя в руках, то принял бы ваши слова за вызов, и тогда, о Боже, дьявол, если мне будет позволительно произносить рядом эти два имени, ибо они равным образом присутствуют во мне, так вот, дьявол, да именно дьявол сделал бы с нами все, что захотел!

Мари продолжала смеяться. Однако уже не так непринужденно, как прежде, ибо тон, каким говорил этот молодой человек, взволновал ее и даже вселил какой-то безотчетный страх.

— Не пытайтесь напугать меня, — проговорила она. — Ибо вам это все равно не удастся. Я живу в краях, где страх должен быть неведом тем, кто собирается остаться там надолго. Так что полно вам, — продолжила она, снова обретя утраченную было веселость. — Ведь раз уж вам суждено так недолго пробыть на Мартинике, по крайней мере не оставляйте здесь о себе дурных воспоминаний. Кстати, когда вы намерены отплыть?

— Завтра после полудня, — ответил он все тем же тоном. — Мне удалось вырваться на несколько часов. Мы сделали остановку в Сен-Пьере, чтобы пополнить запасы пресной воды. Через два дня мы будем на Дезираде, а через два месяца уже в Шотландии…

— В Шотландии! — повторила Мари. — Подумать только, в Шотландии! Страна озер, холода…

— И где полно цветов, как в этом саду, — закончил он. — Но я не люблю Шотландию, она не подходит моему темпераменту. Должно быть, в жилах у меня течет французская кровь. Впрочем, в это же позволяет верить и мое имя. И кровь южанина, ибо я пылок, горяч и бесстрашен!

С минуту они оставались в молчании. Серое облако закрыло солнце, и внезапно все ослепительное сияние тропиков погрузилось во мрак. Мари посмотрела на небо. Оно было все усеяно какими-то мелкими барашками. Она знала, что это предвещает. Чередование света и тени. Скоро наступит вечер, и она вздрогнула от первых дуновений берегового ветра.

— Надеюсь, — проговорила она, — что вы не унесете обо мне слишком уж дурного впечатления. Пожалуйста, не судите обо мне по тому, что видели!

— Наши чувства обманчивы, — каким-то слегка нравоучительным тоном проговорил он. — Никогда нельзя знать наверняка, что звук рожка донесся из долины, ибо он с таким же успехом мог прозвучать и в горах. Не менее обманчивы и наши зрительные впечатления… Посмотрите, как присутствие солнца меняет все вокруг!

— Да, это правда… — как-то рассеянно проговорила она.

Она снова уставилась на небо. Ей было хорошо. Присутствие здесь, рядом, этого человека вырвало ее из утомительного однообразия, помогло отогнать печальные воспоминания, которые могли мучить ее после визита Лапьерьера. Из всех событий этого дня ей хотелось бы сохранить в памяти воспоминания об этом голосе, об этом тонком лице, об этих голубых глазах и светлых волосах.

— Что же мне следует передать вашему мужу? — спросил он.

— Он мне уже более не муж, — ответила она. — Он обманул вас. Наш брак расторгнут… Это все, что я могу вам сказать… Однако вы можете передать ему, что самое заветное мое желание, чтобы он забыл обо мне, как гоню от себя прочь мысли о нем я…

Он снова опустил голову, покусывая губы, с таким видом, будто размышлял над каким-то очень трудным вопросом.

— Становится свежо, — заметила Мари и повернулась в гамаке, собравшись подняться на ноги.

Но не успела она спуститься на землю, как тут же почувствовала крепкие объятья Реджинальда, который одним прыжком вскочил с места и обхватил ее с такой ловкостью, что она не успела даже шевельнуться. Его рот, буквально впившись ей в губы, не дал сорваться с них крику, который она сделала было слабую попытку издать.

Он прижимал ее к себе так крепко, что она могла считать у своей груди удары его сердца. С удесятеренной радостью ощущала она на себе те же ласки, которыми у Лапьерьера едва хватило времени осыпать ее тело. Уже со спущенным лифом, она все еще пыталась оттолкнуть от себя эту молодую мужскую силу, которая заставила ее подчиниться и наконец-то удовлетворила желание, разбуженное в ней губернатором, с нежностью овладев ею.

Они долго лежали обнявшись.

С той грубой внезапностью, как это всегда бывает в тропиках, упала ночь.

Мари немного отстранилась от него и одним дыханием, тихо повторила свои последние слова, которые произнесла немного ранее с надеждой, что он воспримет их как прощание:

— Становится свежо…

— Да, становится свежо… — согласился он. — Так что же, вы по-прежнему не знаете, кто я такой? И вы не боитесь меня?

Со счастливой улыбкой на лице она ответила:

— Нет, нисколько…

Тогда он отпустил ее и посоветовал:

— Вы и вправду можете простудиться, вы ведь так легко одеты. Возвращайтесь в дом…

Он взял ее за руку тем же жестом, когда почти силою заставил снова улечься в гамак, и сам отвел к дому…

Она с надеждой подумала о Жюли, которая должна была вот-вот вернуться. Однако он внезапно заметил:

— У моей лошади повреждено колено. Боюсь, она не сможет довезти меня до Сен-Пьера. Я поставлю ее в вашей конюшне…

Не отвечая на его вопрос, она проговорила:

— Моя служанка, Жюли, она скоро должна вернуться…

Будто разгадав ее мысли, он продолжил:

— Здесь, на островах, ведь принято останавливаться в домах местных жителей, когда не можешь возвратиться домой… Если бы я попросил вас приютить меня на ночь?..

Она посмотрела ему прямо в глаза. Ей хотелось бы поглядеться в них как в зеркало, будто в надежде увидеть, оставит ли проступок, который она вот-вот готова совершить, тот грех, на который она идет с таким наслаждением, следы на ее лице…

Однако проговорила:

— Уверена, что Жюли не замедлит вернуться. Она приготовит вам комнату… Вы можете переночевать здесь, кавалер.

Она приготовилась было позвать негра, дабы тот занялся его лошадью, но Реджинальд обнял ее за талию и поцелуем помешал говорить.

Теперь уже у Мари не было иного выбора. Не в силах противиться прекрасному шотландцу, она отдалась его воле, радуясь, что это он, а не Лапьерьер…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мятеж

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Кавалер де Мобре разбивает сердца

Со двора замка, откуда открывался вид вниз на Сен-Пьер и бухту, кавалер Реджинальд де Мобре смотрел на неподвижно стоящий на изумрудно-зеленых волнах «Редгонтлет».

Утро уже давно наступило. Солнце палило нещадно, и шотландец не без горечи думал, что корабль скоро уже поднимет якорь и ему никак нельзя опоздать. Душу переполняли сожаления, что придется так скоро покинуть этот приветливый дом. Он говорил себе, что с ним будет связано одно из самых прекрасных воспоминаний в его жизни и это воспоминание ничто уже не сможет стереть…

Он был готов к отъезду. Шпоры его блистали, лакированные сапоги были элегантно спущены на икры, парик старательно расчесан.