Дмитрий Рыков - Та, что гасит свет (сборник) Страница 12

Есть, конечно, и другие маленькие самолеты. Как-то срочно вылетел в Лион из Базеля, так это вообще уникальное путешествие — ни таможни, ни полиции, — собрались небольшой группкой у выхода на поле да пошли. В воздухе провели меньше времени, чем он добирался каждый день на работу. Но Череповец, Челябинск и прочие места обитания — ни фига не Базель. Поэтому лучше поездом.

А что? Покупаешь место в СВ, берешь верную подругу-бутылку, свежий «Джи кью» или «Эсквайр», засыпаешь — на следующий день уже на месте. А если еще и попутчик нормальный попадется, разговоришься — время пролетит совершенно незаметно.

По молодости лет Семен Степанович мечтал оказаться в одном купе с хорошенькой женщиной, но судьба над ним зло подшутила. Будучи женатым всего три месяца, он отправился в очередную командировку, и его попутчицей оказалась двадцатишестилетняя «почти модель», которую срочно из Москвы в Харьков вызвал муж. Супруг отправился туда на деловые переговоры, но его затащили на рыбалку, а он ничего не поймал и стал предметом насмешек. Но он-то бывалый рыбак, у него дома имеются какие-то супер-удочки, и вот теперь бедняжка везла их в Украину. Дама чертыхалась, кляла благоверного на чем свет стоит, выпила четыре бутылки пива, любезно предложенные Семеном Степановичем, съела оливки и стала выражать ему симпатию. Но Степаныч — кремень, постоянно выбегал в тамбур курить, а больше — проветриться и протрезветь. После одного из таких выходов соседка, наконец, заснула, и он возблагодарил небеса за то, что уберегся от соблазна. Как выяснилось, очень даже зря, так как всего через полгода по взаимному согласию со своей суженой он расстался.

Конечно, ему попадались разные попутчики, но больше люди нормальные, а иногда и полезные. Как-то раз ехал с представителем Свердловской области в Москве, разговорились, обменялись телефонами, так завязалось хорошее деловое знакомство.

Сегодня Семен Степанович, как обычно, пришел к поезду заранее, удобно устроился, разрезал на маленькие дольки пару яблок, достал походный набор — серебряную фляжку с коньяком и двумя стаканчиками, налил, сделал глоток, развернул «Коммерсант дейли» — красота! Через мгновение в дверь постучали, в купе вошел крепкого вида мужчина примерно одного с ним возраста. После взаимных приветствий он устроился напротив и кивнул на коньяк:

— Ну тогда у вас, наверное, нет салями!

Степаныч улыбнулся:

— Да, у меня нет салями. Извиняюсь за неправильный отзыв.

— Ерунда, — сказал здоровяк. — Но у меня кое-что есть. — Тут он достал из большого портфеля бутылку и поставил ее на столик. — «Хеннеси ви эс». Пойдет?

— Справимся.

— Домой?

— В командировку.

— А-а, понятно… — несколько разочарованно протянул спутник. — А я домой. Все, задолбала ваша Москва. Три дня на ногах, сил никаких нет. Все бегом, бегом, все равно ничего не успеваешь. Столько раз зарекался сюда ездить, но как помощников пошлешь — ничего не сделают, только время потеряешь.

— Свой бизнес? — Семен Степанович вложил в голос как можно больше участия.

— Свой, ну его к черту!

— И чем занимаетесь?

Крепыш погрустнел:

— Давайте как-нибудь потом, не хочу про дела. Мне бы выпить, да чуток расслабиться.

— Да кто ж мешает? — Степаныч налил коньяк во второй стаканчик. Раза в два больше, чем себе.

— Петр, — протянул руку попутчик.

— Семен.

— За знакомство.

— За него, — согласился Семен Степанович.

Здоровяк выпил, крякнул от удовольствия, повертел в руках стаканчик, почмокал губами.

— Как называется?

— «Эй и дор».

— Не слышал.

— Да нет, достаточно распространенный и точно не хуже известных брендов.

— Места знать надо?

— Точно.

— Ну нам, провинции, куда…

— Зато у вас спокойнее, душевнее.

Крепыш мотнул головой:

— Херня все это. Не перевариваю разговоры об особой русской душе и необыкновенной простоте и сердечности людей в провинции. Россия — страна победившего, нет, не социализма, — пролетариата. Везде грязь, убожество и скотство. Сколько людей ни воспитывай, все равно из каждого прет Клим Чугункин. Я Москву за ее ритм не люблю, слишком все быстро, остановишься — сожрут или растопчут. Что до людей, так сюда все не только худшие, но и лучшие стремятся.

— Грязи и здесь хватает.

— Верно. Зато честно. Ты — мне, я — тебе. Никакой сраной душевности. А у нас все поют о чистоте души, а сами ближнему за тысячу рублей глотку перегрызут.

— А разве где не так?

— Так, только лицемерия меньше. Давай на «ты»?

— Давай. Еще по маленькой?

— Да запросто. — Петр снял пиджак, повесил его на плечики, закатал рукава рубашки, резко двумя ладонями провел назад по волосам, взял стаканчик: — За нас!

— Желаю, чтобы все! — ответил ему Семен Степанович.

— Я ведь жил, — продолжил попутчик, хрустнув яблочком, — и за границей, и в Москве чуть-чуть, в Питере второе образование получал. В начале девяностых с Украины на север сахар и гречку возил — везде был, все видел. Кругом грязь и скотство, скотство и грязь. Народовольцы в позапрошлом веке тот же народ хотели переделать, тот, который сейчас по улицам бродит и бросает банки из-под пива на асфальт, находясь в трех метрах от урны, или в общественном транспорте в окружении детей матом рассказывает друзьям интересные истории. Чеховские мужики, пришедшие к инженеру требовать компенсацию за потраву и получившие ведро водки, и поныне нисколько не изменились.

— Ну я как-то, извини, далек от всего этого…

— Правильно. Вращаешься в определенном кругу. Работа, друзья — одни и те же лица. Ходишь в магазины с безупречным сервисом, передвигаешься на автомобиле, в метро не толкаешься, шансы хамство встретить — только если на гаишника нарвешься. Да и то, денег дашь — отвалит. У меня же производство, контингент такой — ого-го! Любой так называемый представитель из народа считает, что ему всегда кто-то что-то должен — раньше советская власть, в смысле государство, теперь — треклятые «скплутаторы». Целей в профессиональной деятельности три — дернуть что-нибудь, что плохо лежит, пораньше слинять домой и крепко нажраться после работы.

— Ну выпить, право, и я люблю.

— Выпить все любят. Только у пролетариев часто от этой любви рождается нежелательный ребенок — запой.

— От человека все зависит. Если человек захочет из подобной среды вырваться — кто ему помешает?

— Ха! А зачем ему вырываться? Дядя Вася к пятнице обещал на халяву трехлитровую банку самогона подогнать — вот быстрее бы неделя прошла!

— Однако вы не любите пролетариат!

— Нет, не люблю. Псевдоуголовная романтика, «тыканье» незнакомым людям, а то в мягкотелости заподозрят. «Хто», «хде», вместо «класть» — «ложить», вместо «положить» — «покласть». В книжном магазине, а человек, пришедший в такое место, по идее должен обладать каким-то интеллектом, слышу: «Поменяйте книгу — она у вас порватая»!

— Извини, конечно, но неужели тебя такие мелочи волнуют? Давай еще по полрюмочки?

— Это для тебя мелочи, потому что — экзотика. А я с этим каждый день сталкиваюсь. Как-то моя жена уехала — не помню куда — с младшеньким, ну а мы с дочкой пошли «тусоваться». Кино детское посмотрели, в парке на уточек в пруду полюбовались, ей захотелось кушать. В каких только супер-заведениях мы с ней не побывали, но для ребенка «Макдоналдс», этот ужас, — самое лучшее. Горячий пирожок, ванильный коктейль и игрушка — вот она, жизнь! Тем более, супруга ее туда не водит, потому что вредно, и правильно, но отцовское сердце от просьбы дочки сразу тает… Ну вот, оставил я ее одну за столом буквально на полминуты — руки помыть. Возвращаюсь — сидят рядом с нею два парня лет по двадцать пять, у каждого в руках — по алкогольному коктейлю «Ягуар». Я им — ребята, вы что это без разрешения за чужой стол сели? Они, причем в полной уверенности в своей правоте: «Да мы от девочки далеко сидим, че ты волнуешься, а других мест нет, вот мы и присели, че ты, прям, ну, блядь!» Я как мат услышал, вот была в руке трубочка для коктейля, еще в бумаге, по лбу его и треснул. Не больно, но ему обидно. Он взвился:

— Мужик, ты че, мы же ничё не делаем!

Дочка:

— Папа, пошли пересядем.

Я вижу, что ребенок просто боится, был бы сын, конечно, я провел бы им урок. А так…

— Ну давай, девочка моя, надо же спокойно поесть…

Пересели, она уже повеселела, повидлом из пирожка капнула себе на кофточку, оба смеемся, я достал влажные салфетки, вытер заодно и губки, взялись за руки, пошли на выход.

У дверей «обиженный», не вставая из-за стола, находясь ко мне спиною, хватает меня за рукав:

— Братан, послушай…

При ребенке! Уроды… Ну, рукав я высвободил, одновременно вывернув ему руку — как учили, — держу хаму кисть двумя пальцами, большим и средним, следующим действием должно быть: своей левой ладонью надавливаю ему на предплечье, и либо делаю ему вывих руки, либо ломаю кисть. Потом, для порядка, можно и головой о стол приложить. Но я же со своей лапочкой! Она же не поймет это, как «папа сильный, это хорошо», она просто перепугается до коликов! Так что руку его я отпустил да пошел. А ребята, наверное, сидели, радовались: напугали мужика, ух, какие мы! Была бы моя воля, собрал в стране всех молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати восьми лет и отправил в особые пункты по месту жительства. Для пятиминутного разговора. Тема — любая. Если в речи парня слышны слова «чисто», «типа», «короче», «слышь, ты», «зво́нишь», «реально», «братан» — сразу в газовую камеру. Как же генофонд улучшится! — И добавил после паузы: — Ух, надоело же все как! Давай еще по полрюмочки.