Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая Страница 14

— Эй, кто там?

— Осторожно, сын мой, — прозвучал в ответ чей-то голос, — не убей по ошибке благочестивого слугу Божьего!

— А, это вы, монах! Отлично! Тогда седлайте-ка поскорей свою лошадку и следуйте за моей тенью, а то времени у нас в обрез!..

— Ах, сын мой, — с укоризной в голосе вновь заговорил францисканец, позвякивая бубенцами своей лошади, к которым примешивалось щелканье четок. — Вот уж час, как я вас тут дожидаюсь! Я несся сюда как оглашенный, дух перевести и то времени не было, даже вся селезенка распухла! А вы, я вижу, не очень-то торопились, ехали как на прогулке! И вот теперь вы не оставляете мне даже времени прочитать «Отче наш» и сразу гоните снова в путь!

— Так вы же уже часок отдохнули! Неужели вам мало?

— Ну и ну, сын мой, так не пойдет! Мне дали эту лошадь и сказали, чтобы я отправлялся к роднику у холма Морн-Фуме и ждал вас там, дабы услышать из ваших уст какое-то важное известие насчет моей митры!

— Так оно и есть…

— А куда же вы меня везете?

— Тысяча чертей! Ну и любопытны же вы, отец мой! За этот грех вы трижды прочитаете «Отче наш», и, думаю, сделаете это от всего сердца, когда узнаете, что именно за вашей митрой-то мы с вами сейчас и отправимся!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лефор отправляется на поиски корабля

Тройной перезвон большого бронзового колокола, висевшего на толстенной ветке дерева перед входом в просторный, построенный в колониальном стиле дом, созывал рабов к трапезе.

Вокруг сразу же воцарилось какое-то почти радостное оживление, то тут, то там раздавались громкие крики, звучал смех. Не прошло и пары минут, как весь двор заполнила добрая сотня негров, мужчин, женщин и детей, они бежали в невообразимой суматохе, спеша и расталкивая друг друга. Все были голые или почти голые.

Как только они собрались, каждый со своей миской из выдолбленной тыквы или половинкой калебасы, стуча по ним деревянными ложками, тут же двое негров гигантского роста и телосложения принесли огромный дымящийся котел, этакий медный чан с закопченными от дыма боками.

От него шел запах вареной муки и пыли, однако это не помешало рабам, точно оголодавшим животным, сразу броситься к котлу, чтобы поскорее получить свою порцию.

Снова раздались крики, завязалась драка, послышались обрывки фраз на каком-то гортанном, варварском, непонятном языке. В суматохе едва не опрокинули котел. В этот момент во дворе появился надсмотрщик с кнутом с короткой ручкой, не больше половины расстояния от плеча до локтя, но с хлыстом из перевитых кожаных ремешков такой длины, что позволял надсмотрщику, не сходя с места, отстегать негра в доброй дюжине шагов от него. Он принялся наугад размахивать своим кнутом, снова раздались испуганные крики, кто-то застонал от боли.

В этот момент двери дома растворились, и на пороге показался плантатор.

Это был Лафонтен. На голове большая соломенная шляпа с загнутыми на глаза полями, одет в камзол из грубой ткани и штаны, укрепленные для прочности заплатами из кожи дикой свиньи. На ногах у него красовались широченные сапоги, которые держались пониже икр с помощью кожаных шнурков.

Он стоял, засунув руки в карманы штанов и суровым взглядом обводя эту взбесившуюся, словно свора собак, толпу.

Потом спустился и подошел поближе в надежде, что одно его присутствие, которое обычно производило устрашающее впечатление, хоть он отнюдь не слыл самым жестоким хозяином на острове, поможет утихомирить оголодавших негров. Однако в тот момент какой-то негритенок, вышвырнутый из толпы рабов, подкатился прямо к носкам его сапог.

Молниеносным движением он схватил его одной рукой, приподнял над землей и другой рукой влепил такую затрещину, что мальчишка совершенно обалдел от неожиданности.

Потом Лафонтен сделал знак надсмотрщику, который тут же подбежал.

— Скажи им, — приказал он, — если не перестанут шуметь, то котел унесут назад и они останутся без обеда!..

Надсмотрщику пришлось несколько раз щелкнуть хлыстом, чтобы добиться тишины, после чего он на понятном рабам жаргоне повторил угрозу хозяина…

Лихорадочное возбуждение стало понемногу спадать.

Однако в этот самый момент откуда-то со стороны дороги раздался чей-то громкий веселый голос:

— Похоже, отец мой, мы подоспели прямо к обеду! Вот уж повезло так повезло! Но пусть меня холера задушит, если нам придется хлебать это варево!

Лафонтен повернул голову, поднял глаза, и лицо его тотчас же приняло кислое выражение, красноречиво говорящее о сюрпризе весьма неприятного для него свойства.

— Черт побери!.. — вполголоса выругался он. — Не иначе как этот разбойник Лефор объявился!..

Это изуродованное лицо, этот шрам, а главное, внушительная фигура убедительно свидетельствовали, что это мог быть только Лефор, и никто другой!

Настроение плантатора ничуть не улучшилось, когда в нескольких шагах позади бывшего пирата он увидел голову монаха, покрытую серым колпаком, таким маленьким, что из-под него выбивались пряди совершенно седых волос. Кровь вдруг прилила к его вискам. Ибо теперь он узнал и монаха, это был тот самый францисканец, который с одинаковой сноровкой, усердием и готовностью умел пользоваться как распятием, так и пистолетом!

Лафонтен усилием воли стер с лица гнев, однако не сделал ни шагу навстречу непрошеным гостям, дабы все же дать им понять, сколь мало удовольствия доставляет ему их появление.

Лефор уже спрыгнул на землю, теперь его примеру последовал и монах. Оставив свою лошадь, уже пощипывающую травку, бывший пират тяжелыми, неспешными шагами направился к дому, с веселым любопытством наблюдая, как негры уплетают свою жалкую жратву.

Порядок уже окончательно восстановился, и слышалось лишь чавканье множества ртов, будто здесь одновременно кормили огромную свору собак.

Пошел в сторону дома и монах. Однако передвигался он с явным трудом, согнувшись в три погибели и держась рукой за поясницу, и при каждом шаге лицо его искривляла болезненная гримаса.

— Мессир Лафонтен, примите мои нижайшие поклоны! — зычным голосом обратился к нему Лефор. — Да хранит Господь ваш гостеприимный дом и да дарует он ему процветание!

— Здравствуйте, сударь, — только и произнес ему в ответ колонист. — Догадываюсь, вы голодны и остановились у моего порога, чтобы перекусить в дороге, не так ли?

— Перекусить, поспать, поговорить и все остальное! — ответил Ив.

И, обернувшись в сторону францисканца, добавил:

— Ну, монах, где вы там запропастились, давайте-ка поживее сюда!.. Ничего себе рожи вы строите, и это проделав всего какую-то жалкую пару десятков миль! Советую вам, не мешкая, привести себя в надлежащий вид, ведь ваши приключения только еще начинаются, а если вам так уж хочется нацепить на себя митру, то для этого придется кое-чем и пожертвовать!

— Отец мой, добро пожаловать в это скромное жилище, — обратился к нему Лафонтен. — И вы тоже, Лефор. Оно в вашем распоряжении так долго, как вы того пожелаете…

— Спасибо! — ответил Лефор, первым Входя в дом. — Но, надеюсь, мы недолго будем докучать вам своим присутствием, нам ведь с вами не потребуется много времени, чтобы уладить все дела, не так ли…

— Уладить дела? — с встревоженным видом переспросил его колонист. — А разве у нас с вами есть какие-то дела, которые нам надо улаживать?

Однако, к несчастью для него, на Мартинике, как и на всех островах Карибского моря, существовали неписаные законы, которых никто не мог преступить. Колонист, отказавшийся разделить с путником кусок хлеба, пустить его под свою крышу и предоставить ночлег, покрыл бы себя бесчестьем с той же неизбежностью, что и человек оскорбленный и отказавшийся от дуэли.

— А как же, и еще какие важные! И заметьте, какое у меня великодушное сердце, я ведь приехал к вам, несмотря на оскорбление, которое вы всего пару недель назад прилюдно нанесли мне в суде! Я готов все забыть, сударь, ради богоугодного дела, которое нам предстоит совершить…

— Во всяком случае, я слышал, как вы говорили о митре… — заметил плантатор. — Вряд ли можно найти более богоугодное дело, ведь речь идет о митре…

— Не надо торопиться, дружище, — заверил его бывший пират, устало опустившись на стул и покачиваясь на нем, не спуская насмешливого взгляда с монаха. — Мы еще с вами об этом поговорим, и даже прежде, чем опустится ночь…

— Не хотите ли что-нибудь выпить? — предложил Лафонтен. — Насколько я понимаю, вы проделали немалый путь. Должно быть, вас мучит жажда…

— И жажда, и голод, и все остальное! Надеюсь, дружище, у вас здесь найдется приличная кровать?

— Даже две, — ответил Лафонтен, — две отличные кровати, ведь вас двое, не могу же я допустить, чтобы кто-то из вас ночевал на дворе…

— Да будь у вас всего одна, это все равно ничего не меняет. Ведь у этого монаха такие повадки, что не успеет он лечь в постель, как тут же вскакивает и принимается шарить по баракам в поисках какой-нибудь негритяночки, с которой можно весело провести ночку!