Тимоти Финдли - Если копнуть поглубже Страница 17

Свобода.

И вот перед ним Джейн Кинкейд и другой вид освобождения, если, конечно, это действительно освобождение. Совершенно неожиданное. Поскольку главной проблемой Джейн было то, что она добровольно наложила на себя всевозможные запреты. Несмотря на пристрастие к спиртному и чрезмерное курение, она могла бы вести мастер-класс по самоограничению. Помимо прочего, после появления Гриффина она, похоже, не взглянула ни на одного мужчину. Ни малейшего намека. Даже на флирт. Доктор Фабиан начинал подумывать, уж не потеряла ли она вообще интерес к сексу. Вдобавок, судя по всему, Джейн освоила искусство совмещения материнства с работой вне дома, хотя, как было известно практичному доктору Фабиану, у нее имелся доход, который обеспечивал ей независимость, недоступную большинству других женщин.

— …он вошел в дверь. Тот мужчина, — продолжала Джейн. — В заднюю, ту, что с сеткой, на кухне. Было уже за полдень… Я сидела, как обычно, в голубом платье, со стаканом вина и сигаретой.

Джейн запнулась.

Нет, не в голубом. В голубом я была в другой раз. Когда его измарал Трой.

Фабиан наблюдал за ней. И мысленно отметил: надо запомнить «голубое платье».

— …думаю, все дело в металлической сетке — в отблеске солнца на ней, в духоте и дыме сигареты. Я даже не очень его разглядела — не поняла, кто он такой и зачем пришел (как Трой). Встала и пригласила: «Заходите». И он вошел.

Джейн закрыла глаза.

— Вам приходилось встречать, видеть или наблюдать человека, который беспредельно и абсолютно невинен? На самом деле невинен. Который не понимает, кто он и чем обладает. Абсолютно невинного? Совершенно? Именно такой человек стоял в тот день за дверью. Тот самый мужчина. Телефонист. Динг-дон. — Джейн невольно рассмеялась. — Меня словно молнией поразило. Я попятилась и села. Поневоле пришлось — не могла стоять. Знаете, это все настолько безумно и настолько нереально. — Она зажгла вторую сигарету, загасила первую и продолжала: — Он оказался передо мной. Светловолосый. Не такой уж высокий — пять футов девять дюймов, от силы десять. В выцветших, выцветших, выцветших — почти до белизны — джинсах, причем драных: на лодыжках, на коленях, на бедрах, на заднице, в паху, о господи, даже на карманах, словно он специально рвал, старался убить эти самые джинсы, так как они прятали от мира то, что не должны были скрывать. Лохмотья, поистине лохмотья. Но одетый в них человек не был… как это называется?.. Провоцирующим? Он никого не провоцировал — не предлагал: посмотрите сюда. На меня. Он только… он просто… просто был там. Стоял передо мной. Безо всякого выражения. И ничего, совсем ничего не отражалось у него на лице. Словно он только что вышел из-под душа и не нашел полотенца, чтобы прикрыться. Так и остался обнаженным. Совсем.

Доктор Фабиан отодвинул стул от стола и от Джейн. В саду за окном чирикал воробей.

— Я…

— Да?

— Не знаю когда, не знаю как, но через некоторое время мы заговорили. Я объяснила свою дурацкую реакцию тем, что приняла его за другого, и он извинился. Не хотел вас напугать, сказал он. Понимаете? Совершенно невинен. Я выпила немного вина и предложила ему пива. Но он ответил: Я на работе. А потом — не знаю через сколько минут — моя рука потянулась, вот так. И пальцы, понимаете, коснулись его руки. Вот и все. Потянулась и коснулась. Он уставился на меня. Нет, не уставился — наблюдал за мной. Заметил мою руку… мои пальцы. Но не отступил. Ни малейшего признака сопротивления — ничего подобного. Просто покорился, принял мое прикосновение, отдался ему. Я могла быть пулей убийцы… Могла быть…

Джейн подалась вперед и стиснула руки.

— Могла даже быть самой его смертью.

Из-за двери доносилось гудение компьютера «мисс государственной дознавательницы».

— Его кожа была такой мягкой, такой теплой — как у доверчивого ребенка, — Джейн запнулась. — Почему я должна об этом рассказывать?

— Потому что вы сами этого хотите.

— Да, да, может быть. Наверное, у меня нет выбора. В конце концов, я ведь добрая католичка.

— Правды не скрыть — так, кажется? Иначе дорога в ад.

— Не в ад. В чистилище. Это еще хуже. Почитайте Данте. Кроме того, я там уже побывала. Помните отца? Маму? Мою худосочную сестрицу Лоретту? И заблудших, изнеженных братцев?

— Я бы не стал называть это чистилищем, Джейн. Освенцим — чистилище. Сталинград — чистилище. Джим Джонс, принудивший паству к коллективному самоубийству[18], — чистилище. Вы называете чистилищем семью. Подождите, пока не попадете в настоящий ад!

— Ад — это все остальные люди. Не помню, кто это сказал.

— Сартр.

— Что ж, он был прав.

— Ад, моя дорогая леди, — не деградация семьи. Ад — это когда приходится расплачиваться за то, чего ты не совершал. Господи! Вы, чертовы католики, совсем сведете меня с ума!

Джейн улыбнулась.

Добро пожаловать в наш клуб, подумала она.

— Итак… вы коснулись его. Его.

— Да. Руки. Тыльной стороны.

— И?

— Он коснулся меня. — Джейн помолчала. — Точно так же. Вот здесь. — Она показала где, но не дотронулась до кожи, словно считала это место священным.

Теперь молчал доктор Фабиан. Что особенно потрясающего в прикосновении к руке?

— Никто ничего не сказал, — наконец продолжила Джейн. — Ни слова. Ни он. Ни я. — Она закрыла глаза. — Но я заметила, что у него эрекция. Почему? Я хочу спросить: «почему?» Потому что он дотронулся до моей руки? — Она вдохнула, выдохнула и снова посмотрела в окно. — На нем были белые трусы. «Белее белого» — откуда это? Из рекламного ролика? Белее белого и совершенно истертые — не толще рисовой бумаги. — Последовала долгая пауза, а затем прозвучало всего одно слово, но как целое предложение: — Съедобный.

— Съедобный? — тихо переспросил врач.

— Да. — Джейн проглотила застрявший в горле ком. — Я разглядела его сквозь одну из дыр. — И затем: — Позвольте мне выпить вина.

— Нет.

— О господи!

Она поднялась.

Доктор Фабиан взял со стола ручку. Он ни разу не видел Джейн Кинкейд в таком состоянии.

Дэниел теперь находился в боковом дворике. Он, видимо, перемещался вместе с солнцем — искал укрытие, когда его настигал блеск светила. Пес сделал три больших круга и улегся на кирпичи с решетчатым узором. Решетка. Снова чертова решетка. Исповедь.

Он развалился под скамейкой, на которой кто-то — наверное, Алли — оставил подушку и недочитанный роман. Умиротворяющая картина семейного благополучия: скамья в тени, красные кирпичи, ждущая книга, цветущие лилии, развесистое дерево — клен.

— Я никогда не считала пенис, эрегированный или нет, красивым. Если хотите знать правду, я вообще никогда не думала об этом. Женщины не такие. По крайней мере… Нет, не такие. Я хочу сказать, не такие, как мужчины. Нас привлекает другое: фигура мужчины — талия, задница, плечи. Может быть, руки. Да, руки. А главное — в совсем иной эстетике. Искренней улыбке. Отсутствии супер-эго. В чувстве юмора. В любви — страсти к чему-нибудь, кроме самого себя, — к езде на велосипеде, сидению на берегу озера, чтению, музыке — все равно. А пенис тут ни при чем. Знаете… это истинная правда. Я не смогла бы вам описать пенис Гриффа. — Джейн рассмеялась. — Не подвергался обрезанию — это точно. Но какого дьявола мне знать его размеры? Кому это интересно? Он есть, и все. Он…

— Я вас слушаю.

— Я хотела сказать, он мой. Но теперь я в этом не уверена.

— Неужели?

— Да. Но не об этом сейчас речь. Речь о другом человеке. О мужчине-ангеле — он был как Адам до фигового листка. И я внезапно почувствовала себя Евой. — Джейн улыбнулась. — А ведь я даже не побывала в том чертовом саду и не видела той чертовой яблони. Не говоря о…

— Змие?

— О, не надо быть настолько буквальным.

— Это ваши образы — не мои.

Джейн скомкала салфетку в ладони и посмотрела на нее.

— Белая, — прошептала она.

— Белая?

— Да. Белая и нежная. Его кожа. Его рука. Он сам. Очень хрупкий. Я чувствовала — стоит снова до него дотронуться — и он растает. И невольно вспомнила о Монике Левински… о ее проклятых узких трусиках, ее проклятом голубом платье, ее проклятых опытных коленях… и о чертовом Билле Клинтоне, который ей позволил себя иметь и вместе с собой весь мир… и весь мир наблюдал за ним. А он был такой красивый… этот телефонист… ангел. Такой чистый. Такой невинный. И так был готов получить и тут же потерять все. Но… Ничего такого не произошло. — Джейн встала, будто принимая приглашение на вальс. — Не забывайте, сэр, я леди. Я Ора Ли Терри из Плантейшна, штат Луизиана. «Пожалуйста, вашу руку, сэр, и ведите меня в круг танцующих» — так говаривала моя мать и рассчитывала, что я буду следовать ее примеру.