Николай Гейнце - Тайна любви Страница 19

Граф Владимир Петрович тотчас же написал Караулову длинное и горячее послание, в котором в самых витиеватых выражениях благодарил его за заботы об его жене и дочери.

Сам прибыть, однако, несмотря на отчаянные письма жены, в мрачных красках обрисовавшей опасность для жизни ребенка постигшей ее болезни, он, как мы видели, не торопился и приехал уже тогда, когда всякая опасность миновала и маленькая Кора, только с несколько побледневшими щечками, была окончательно возвращена к жизни.

Граф не хотел и слышать об отъезде своего друга в день его приезда, и Федор Дмитриевич волей-неволей должен был остаться в Киеве два дня, два тяжелых дня.

В первый же день, проведенный вместе с мужем и женой, он вполне убедился, что огонь их домашнего очага, который и светит, и греет в супружеской жизни, потух совершенно.

Граф, впрочем, и не старался скрывать холодность своих отношений к жене, и, оставшись поздним вечером наедине с Карауловым, дословно повторил свои жалобы, изложенные в письме, доставившем его другу столько горьких минут.

Он открыл ему раны своего сердца, но медицинская помощь была бессильна для их исцеления.

Граф снова погряз в омуте своей прежней жизни и окончательно погиб для семьи.

Он снова вращался в петербургском полусвете, считался коноводом «веселящихся петербуржцев».

Женщины снова овладели им, доведя его до болезни воли.

Если бы Караулов жил в Петербурге и имел хотя бы небольшое соприкосновение с представителями петербургского света, он узнал бы, что его друг граф Владимир был недавний герой пикантной истории, жертвой которой была одна молоденькая артистка, прямо с курсов пения попавшая в круговорот «веселящегося Петербурга». Ее звали Иреной.

Это был особого рода способ со стороны графа Белавина поощрять таланты.

Этой новой связью, наделавшей шум в Петербурге, он был обязан балетной Марусе, в число недостатков которой не входила ревность.

В описываемое время, впрочем, эта связь уже была в прошедшем — опереточная дива явилась на смену будущей оперной знаменитости, каковыми считают себя все ученицы курсов пения.

Проведя два дня, Федор Дмитриевич возвратился на свой служебный пост.

Он дал слово графу как можно чаще навещать «киевских богомольцев», как иронически назвал себя, жену и ее тетку граф Владимир Петрович Белавин.

— Как можно реже! — сказал между тем самому себе Федор Дмитриевич, когда поезд, уносивший его из Киева, двинулся.

Увы, при произнесении этих слов рассудка сердце его болезненно сжалось и он понял, что он не сдержит слово, данное графу.

Его стало тянуть в Киев, несмотря на то, что летом этот город не представлял ничего привлекательного. Жара и пыль отравляют существование его жителей.

Отчего же Федору Дмитриевичу казалось, что в Киеве прохладнее, нежели в его живописном селе, на берегу Днепра, который разливался в этих местах во всю могучую ширь, отчего киевский воздух представлялся для него пропитанным не пылью, а ароматом цветов?

Да просто потому, что в Киеве жила графиня Конкордия, которая овладела всеми его помыслами и была альфой и омегой его желаний.

Его тянуло, повторяем, в Киев, и он ездил туда довольно часто.

В доме Белавиных он испытывал то же двойное чувство, которое началось с момента встречи с графиней Конкордией в дамской комнате железнодорожной станции: наслаждение и страдание.

То, что было для него счастьем, таким счастьем при одной мысли о котором он терял голову и в нем бушевала вся кровь, другой человек принимал совершенно равнодушно, с презрительною холодностью.

Где он, Караулов, обрел бы величайшее земное блаженство, там граф Владимир Петрович Белавин не находил даже простого удовольствия.

Это было ужасно.

Отношения графини Конкордии между тем к доктору были искренни и задушевны. В его присутствии она, казалось, находила спокойствие, на ее губах играла улыбка, которая, как заметил Федор Дмитриевич, исчезала при его отъезде.

Симпатии любимой женщины, как он ни хотел в том разуверить себя, были на его стороне.

Это было мучительно сладко.

Во время этих пребываний в Киеве, Караулов сделал несколько новых знакомств.

В Киеве, между прочим, были тоже прибывшие из Петербурга супруги Ботт.

Муж — богатый человек, сын канатного фабриканта, композитор-дилетант, весь преданный музыке и ей принесший в жертву свое наследственное канатное производство, доставившее ему солидный капитал от его покойного отца. Ему было лет за тридцать.

Она — двадцатичетырехлетняя женщина, мать единственной дочки, принадлежавшая к категории тех пикантных дурнушек, которые умеют заменять недостаток красоты искусством нравиться.

Кто осмелился бы утверждать, что эта женщина дурна собою, когда ее большие горящие глаза, блистая из-под умело созданных искусных бровей, освещали лицо с неправильными чертами и улыбку пурпуровых губ, далеко не скромную, но и не неприятную.

Прибавьте к тому оригинальность туалета портнихи, умеющей создавать фигуру.

Словом, Надежда Николаевна принадлежала к числу тех женщин, которые сотканы из сплошного греха и соблазна и которые умеют носить так свои туалеты, что в самом скромном из них кажутся полуобнаженными.

С этой молодой женщиной подружилась графиня Конкордия, подтвердив французское правило, что крайности сходятся.

Кроме того, г-жа Ботт, как старшая летами, быстро приобрела над этим ребенком-женщиной, какова была графиня, неотразимое влияние.

Одиночество последних лет, на которое осудила себя Конкордия Васильевна, одиночество, которое было последствием соприкосновения с тем полусветом, в котором теперь снова вращался ее муж, сделало свое дело.

В молодой женщине таилась потребность общения, потребность поделиться мыслями и чувствами с другим живым существом, а потому весьма естественно, что первая встречная женщина, с виду не оставлявшая желать ничего в смысле приличия, сумела войти в доверие одинокой, оставленной мужем молодой дамочки.

Честная по натуре графиня Конкордия и на всех других людей смотрела сквозь призму своего внутреннего я, пока, конечно, не наступило явного разочарования, как было с ней в роковую ночь в ресторане Кюба.

Хитрая и осторожная Надежда Николаевна не давала повода к этому разочарованию, и сердце графини, созданное для привязанности и любви, открылось, как цветок под влиянием тепла, что задело, что это тепло не было солнечным, а лишь искусственным теплом оранжереи.

Теплота отношений к графине со стороны г-жи Ботт была действительно искусственная теплота оранжереи, хотя Конкордия Васильевна и не подозревала, что между ней и ее старшей подругой не существовало взаимности чувств, что Надежда Николаевна была по натуре холодной, расчетливой эгоисткой.

Вся жизнь ее была сплошным сухим расчетом, и самый выход в замужество, с места гувернантки в доме родственников ее теперешнего мужа, был искусно подготовленной ею коммерческой сделкой.

Графиня Конкордия в своей детской наивности и не подозревала возможности существования таких людей.

Она с наслаждением открывала своей новой подруге свою наболевшую душу.

Надежда Николаевна слушала внимательно, насторожившись.

Для нее не было ничего бесполезного, ничего такого, чем она бы пренебрегала.

К чему послужит ей доверие графини она сама еще не знала, но была уверена, что рано или поздно она извлечет из него пользу.

Таким образом, она узнала во всех подробностях отношения между графом и графиней.

Граф, по словам Конкордии Васильевны, был неисправимый ловелас, а, следовательно, для нее потерянный навсегда.

Надежда Николаевна искренно выражала свое сочувствие молодой женщине, хотя внутренно решила, что графиня страдает не от любви к мужу, а от оскорбленного самолюбия.

«Это надо принять к сведению, — сказала она себе. — Это несомненно! Какая такая любовь в браке, подобном их браку, через несколько месяцев после первого знакомства».

XIV. Разлука

В Киеве Белавины действительно пробыли около полутора месяцев.

Это было понятно со стороны графини и ее тетки, но граф, живший по наружности жизнью семьянина, представлял некоторую загадку.

Положим, петербургский летний сезон не представляет особой приманки для столичных виверов и представителей золотой молодежи, которые в большинстве покидают на это время берега красавицы-Невы, но душный и пыльный Киев мог быть тоже привлекательным и казаться чуть ли не раем только влюбленному доктору Караулову.

Был, оказывается, некоторый магнит, который удерживал графа Владимира Петровича около жены — этим магнитом служила Надежда Николаевна Ботт.

Своеобразная пикантность этой женщины, женщины-кошки, с плавными мягкими движениями этого грациозного зверька, с красными чувственными губами и многообещающим пушком над верхней из них, блестящими глазами не могла не обратить на себя внимание хотя и молодого, но уже сильно пожившего сластолюбца.