Элизабет Эштон - Альпийская рапсодия Страница 2

Ивлин натянула на руку перчатку и вздохнула.

— О Гарри, Гарри, — вслух произнесла она. — Почему я не погибла вместе с тобой?

Солнце безучастно смотрело на нее с вышины. В кустах громко запел дрозд. Ивлин до глубины души тронул его чистый звонкий голос. Из глаз девушки тихо полились слезы. Скоро она уже безутешно рыдала. После несчастного случая она почти не плакала; ее душа словно застыла. Но сейчас что-то в ярких красках весны, в пробуждении природы после зимнего сна затронуло струны ее сердца и растопило лед, сковывавший ее душу.

Неожиданно шуршание камешков на тропинке нарушило тишину; белка сразу взлетела на ближайшее дерево, рыжей молнией мелькнув среди веток, а ящерица быстро юркнула под камень. Кто-то спускался вниз по тропинке.

Скоро он появился — высокая стройная фигура, тирольская шляпа на светловолосой голове, простая рубашка с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, загорелое лицо, ноги в удобных горных ботинках.

Мужчина замер в изумлении при виде плачущей Ниобеи на камне. Ивлин была в короткой черной юбке и белой блузке; ее густые черные волосы были заплетены в косу, перекинутую через плечо; светлая кожа девушки еще не успела загореть. Ее неподвижная фигура представляла собой настоящую симфонию белого и черного цветов.

— Добрый день, фрейлейн, — мягко произнес незнакомец и что-то добавил по-немецки.

Ивлин вздрогнула и подняла на него полные слез глаза. Погруженная в свои печальные мысли, она не заметила, как он приблизится к ней. Девушка встретилась с взглядом самых синих глаз, какие ей когда-либо приходилось видеть. Этот человек явно не был местным крестьянином или туристом, совершающим восхождение в горы. Несмотря на простоту одежды, держался он с большим достоинством, а строгие черты его лица говорили о благородном происхождении.

— Ich verstehe nicht, — сказала Ивлин. — Englische[1].

Теперь пришла очередь мужчины удивляться; он в изумлении уставился на девушку.

— Наверное, я сплю, — пробормотал он по-немецки. Потом, оправившись от неожиданности, он вынул из заднего кармана брюк сложенный носовой платок и протянул девушке.

— Позвольте мне предложить вам это, — по-английски сказал он. — Я знаю, что дамский платочек мало пригоден для вашего состояния. — У него был приятный голос образованного человека, с чуть заметным акцентом, а его речь была несколько книжной. — Вы плачете, потому что ушиблись, или, может быть, вы заблудились? — поинтересовался он, продолжая пристально вглядываться в ее лицо.

Ивлин взяла платок, не замечая его внимательного взгляда, и машинально вытерла лицо. От платка пахло лавандой.

— И то и другое, — печально ответила она.

Незнакомец удивленно поднял брови.

— В самом деле? Но вы же совсем недалеко от города. Вам нужно было только пойти по этой тропинке, и она вывела бы вас на дорогу. Но если вы ушиблись, может быть, вы не в состоянии идти? — Он взглянул на легкие белые босоножки Ивлин. — Ваши туфельки очень красивы, но они непригодны для прогулок по горам. Вы подвернули лодыжку?

Помимо своего желания Ивлин рассмеялась. Ей показалось весьма забавным искреннее беспокойство незнакомца по поводу несуществующего ушиба.

— Простите, я ввела вас в заблуждение, — сказала девушка. — На самом деле я в полном порядке. Это просто… — Ее голос сорвался, и настроение изменилось. Она опять стала отчужденной и печальной. — Я пришла сюда, чтобы побыть в одиночестве, — объяснила она.

— Плохо, если человек ищет одиночества, чтобы плакать, — сказал незнакомец. Он посмотрел на пестревшую цветами траву. — Не возражаете?

Не поняв его намерения, она только пожала плечами, и он устроился на траве у ее ног.

Ивлин инстинктивно отпрянула. Она всегда замыкалась в себе при встрече с незнакомыми людьми, а этот человек, кажется, намерен остаться здесь надолго. Сначала девушка хотела уйти, но потом передумала. Ей нечем будет занять себя, если она уйдет, а этого человека она сможет быстро поставить на место, если он станет чересчур любопытным.

— Я поднимался на Райтершпице, — сказал он. — Довольно долгий путь.

— Это гора над нами? — спросила Ивлин без всякого интереса.

— Да, но она не самая высокая, к тому же я схитрил. Я поднялся по канатной дороге, а потом прошел пешком от Росшутте. Там еще много снега.

— Наверное. — Ивлин не обращала внимания на снег, хотя в ясную погоду вершины были хорошо видны. Непроизвольно ее взгляд остановился на стройной фигуре незнакомца, расположившегося на траве. Он был очень привлекательным молодым человеком, но Ивлин мужчины больше не интересовали. Ей было непонятно, почему он заговорил с ней. Скромно одетая, с заплаканными глазами она вряд ли могла ему понравиться.

Незнакомец надвинул шляпу на глаза, чтобы защититься от солнца, но из-под ее полей продолжал разглядывать девушку.

— Вы остановились в Зеефельде? — спросил он. — Мне кажется, я вас где-то видел.

— Маловероятно. В городке полно туристов, а я избегаю шумных сборищ.

— Может быть, это было не в Зеефельде.

Ивлин настороженно взглянула на него. У нее не было желания встретить того, кто мог знать ее раньше.

— Я уверена, что мы не встречались, — твердо заявила она.

— Могу я узнать ваше имя?

— Конечно. Риверс. Иви Риверс.

Он был явно разочарован.

— Мне оно незнакомо.

— Ничего удивительного. Я никогда в жизни вас не видела, — настойчиво подчеркнула девушка.

— Пожалуй, вы правы. У вас какое-то горе? Почему вы сидите здесь и плачете?

Ивлин не хотела рассказывать ему свою историю: Очень жаль, что он застал ее в минуту слабости, но это не дает ему право лезть ей в душу.

— Это касается только меня, — холодно заметила девушка.

— Я слишком назойлив? — Он очаровательно улыбнулся. — В такой чудесный день никто не должен плакать. Жизнь — такое счастье и надо радоваться.

— Я так не считаю, — яростно воскликнула она, — и я предпочитаю дождь, а не солнце.

Незнакомец сел и, сдвинув шляпу на затылок, с осуждением взглянул на Ивлин.

— Но, фрейлейн Риверс, такое заявление смахивает на богохульство! Бог дал нам прекрасную землю, деревья и цветы, чтобы утешать нас в невзгодах. Солнечный свет — такое великое богатство, от него нельзя отказываться. Вы молоды, ваши чувства живы, вас окружает прекрасная природа, вы не терпите лишений. Разве за все это вы не должны благодарить судьбу?

— Когда так много людей лишены всего этого… почему же вы не закончили свою расхожую фразу? — обиженным тоном произнесла она. — Неужели вы думаете, что подобные размышления могут кого-нибудь утешить в минуты личного горя?

— Это должно помочь.

— Ну так вот мне не помогает, а если я захочу услышать проповедь, то я пойду в церковь.

Легкий румянец выступил на щеках Ивлин, ее черные глаза засверкали. Хотя она испытывала лишь возмущение, но все же этот человек сумел вывести ее из уже привычного состояния апатии. Результат был поразительным: безжизненная статуя вдруг ожила.

— Значит, вы ходите в kirche[2]? — спросил он, и девушка покраснела, потому что на самом деле не была на службе со дня своей трагедии, считая, что Бог покинул ее.

Его взгляд был чуть насмешливым, но скоро в нем появилось восхищение. От внимательного взгляда незнакомца не ускользнуло ни изящество благородного овала ее лица, ни выразительность ее черных глаз, оттененных длинными ресницами.

— У вас была любовь, и вы ее потеряли? — предположил он.

Опустив глаза, Ивлин печально произнесла:

— Мое сердце умерло.

Незнакомец спрятал легкую улыбку. Ему случалось и раньше слышать подобные утверждения от девушек, которые через несколько месяцев выходили замуж за кого-нибудь другого.

— Сердце не может умереть навсегда, — мягко сказал он и указал на цветы на лугу. — Каждую зиму эти цветы умирают, но весной они появляются вновь. Ваше сердце еще оживет.

— Я не хочу, чтобы это случилось, — страстно воскликнула Ивлин. — Я не хочу опять страдать.

— Да, но такова жизнь. Лучше страдать, чем находиться в летаргии, а если существует страдание, то существует и блаженство.

— Не для меня. — Она прижала руки к груди. — Мне больше никогда не суждено испытать блаженство. — Теперь перчатка на руке Ивлин стала заметна, и незнакомец с любопытством посмотрел на нее.

— Никогда — слишком категоричное утверждение, фрейлейн Риверс. Могу я узнать, сколько вам лет?

Погруженная в свои переживания, Ивлин машинально ответила ему.

— Двадцать пять! — воскликнул он. — Это же не возраст! Ваша жизнь еще не достигла полного расцвета. Поверьте мне, фрейлейн, вы еще узнаете счастье, если перестанете цепляться за свое горе. Это же трусость.