Катрин Гюннек - Модистка королевы Страница 20

Так Мадам в первый раз стала матерью. Правда, которую не часто встретишь в мемуарах.

Не в тот ли момент я так остро почувствовала, как сильно мне не хватает маленького? Несомненно, тогда. Мне было почти тридцать — возраст, когда уже не так-то просто завести ребенка, но мадам Антуанетта и Арман показали мне другой путь. И я этот путь запомнила.

В мальчугане было что-то, что заставило его новую маму отказаться от черного и вообще от мрачных тонов одежды и украшений. Моя королева стала более веселой, более живой. Мы продолжали размышлять над новыми нарядами, продолжали выдумывать. Все стало как раньше.

Глава 12

Первое лето маленького Греза при дворе прошло как полет скворца. Быстро и красиво. В голубой утренней дымке, в жарком золоте солнца, которое столько раз поднималось и опускалось, в то время как меня слепило лишь золото муслина и вышитого атласа. Моим единственным горизонтом, линией всей моей жизни была работа, всегда работа.

Подведя итог своей жизни на тот момент, я была вполне удовлетворена результатом. Я знала королеву, она знала меня и даже любила. Сильные мира сего относились ко мне с почтением, а успех моего дела был поистине нереальным. Что касается дел сердечных, то мой мушкетер был далек от того, чтобы оправдать мои ожидания, но я по крайней мере убедилась, что все мужчины таковы. Аде разделяла эту точку зрения. Любовь, скрипка и розы… это встречается разве что в романах для мечтательных глупышек. Мне было тридцать, я была в меру счастлива и думала, что знаю жизнь.

Большую часть времени я проводила между Парижем и Версалем, но все чаще стала выезжать за пределы Франции. Каждое утро было наполнено многочисленными встречами. Самые известные имена королевств Франции и Европы, самые красивые женщины, самые великие актрисы… Люди утонченные и требовательные, привлекательные и отвратительные — все они доверяли только моим рукам.

Кто-то считал мои туалеты скромными, кто-то экстравагантными, кто-то эксцентричными. Пока их еще не называли разорительной роскошью, «язвой эпохи», «бесстыдством женского вкуса»…

В общем и целом я всего лишь ловила дух времени и отражала его в чепцах. Я была певицей духа времени — вот кем я была. Украшательница, поющая о моде повсюду и на французском. Кто понимал это? Кто это еще понимает? И кто еще помнит это? Я все время слышу одни и те же упреки. Ничтожество, расточительность… Какой недостаток воображения!

Мои огромные чепцы продолжали наводнять пространство и загромождать головы женщин. Они были высокими, большими, напыщенными, необъятными.

— Они балансируют между архитектурой и ботаникой! — заявила Софи Арну, которая никогда за словом в карман не лезла, как и мадемуазель Рокур, ее новая страсть. Создание, будто предназначенное для того, чтобы с нее писали портрет. Она обладала чудесным голосом и пела в опере. Люди буквально дрались за право послушать ее. Франсуаза и Софи были, конечно, моими клиентками. Им нравились мои дерзкие шляпки.

«Архитектура», «ботаника»… я не знаю, но, возможно, все дело было в дерзости. Дерзости сочетать, как Ришар или Леду, предметы и цвета. Мои шляпки я строила с помощью лесов, на шпалерах, я украшала их цветами, помня о садах Антуана Ришара, о роскошных садах Антуана, об изобилии его цветников, о каскадах зелени, о его анемонах, туберозах, левкоях, нарциссах, о косматых дубах и магнолиях. Я думала также о птицах, о белых кроликах Трианона, о маленьких фиолетовых собачках. Так я без труда выдумала новый чепец — еж а-ля сурок, шляпку «спящая собака» и многие другие. Чепец а-ля скромная женщина, шляпка капризули…

Вот зачем я появилась на свет: чтобы выдумывать шляпки и чепцы!

С годами мода стала более сдержанной, она стремилась к чистой форме, и мне это скорее нравилось. Я рискую удивить вас, но, признаюсь, мне больше всего нравится простота, и я предпочитаю ее оригинальности и величию. Для меня простота — высшая элегантность.

В те годы мои туалеты едва ли стремились к умеренности и были действительно дорогим удовольствием. И они нравились Жозефу, старшему брату мадам Антуанетты. Он оценил их во время своего визита в Версаль.

— Этот материал просто прелесть, но он, должно быть, стоит целое состояние, — не в силах сдержаться, заметил он, косясь на платье сестры.

Ну и дурак же он, такой же, как и все, он, будущий император. Одевать королеву в дешевые тряпки означало бы оказать ей плохую услугу, нанести ее особе непоправимый ущерб, обречь на банкротство ателье и по меньшей мере две сотни торговых домов — и это без преувеличения. Вот как сильно мы зависели от одежды! Портниха, портной, модистка, белошвейка, красильщик, скорняк, торговец пухом и пером, мастер по искусственным цветам, вышивальщик, специалист по муслину, по газу, кружевница, булавочник и игольница, чулочник, суконщик, галунщик, торговец лентами, а еще басонщик, торговец поясами, кошельками, шляпник, тюбетейщик, перчаточник, парфюмер, сапожник, обувщик, цирюльник, парикмахер. Не говоря уж о старьевщиках и перекупщиках!

Что еще нужно, чтобы убедить австрийца!

Беседа о туалетах, сопровождавшая его отъезд, была очень оживленной, несмотря на присутствие дьяволицы Полиньяк. Мне отныне было приятно называть ее так. Мадам выбрала великолепные материалы для одежды, предназначенной для маленького Греза. Розовые, светло-желтые. Она не отходила от него ни на шаг.

Было что-то беспокойное в этом мальчугане. Может, его мрачный взгляд, немного резкие движения или упорное молчание, которым он себя окружил. Это был маленький принц с душой дикаря. Думаю, где-то очень глубоко в нем скрывалась тоска. Будто апатия Мадам покинула ее, чтобы переселиться в маленького Греза.

Во время очередной встречи королева игриво сказала, что готовит мне сюрприз. Я знала ее шаловливую улыбку. Я была заинтригована, но она не собиралась заранее приоткрывать тайну. На следующей неделе все прояснилось.

У меня достаточно оснований считать, что существуют тысячи способов любить, тысячи причин больше не любить и что в жизни будет еще не один нежно любимый мужчина. Я уже говорила, что я не лесбиянка и не бессердечный человек, но я и не враг своих желаний.

В доказательство привожу событие, произошедшее со мной много лет назад. Чудное дело, когда недостаток душевной гармонии породил гармонию телесную. Прекрасный язык тела, клянусь честью, я открыла для себя в тридцать лет благодаря самому сложному и самому забавному мужчине из всех, кого я когда-либо знала. И благодаря королеве, ведь это она направила его в мой салон!

Это произошло августовским вечером. Я, усталая, вернулась из Версаля. Мой «сюрприз» уже долго ожидал меня, держа в руке письмо с королевской печатью. Не помню, что я ответила, прочтя письмо. Вне сомнения, я была озадачена и смущена странной миссией, которую на меня собирались возложить. В ответ раздался взрыв хохота. Я только что познакомилась с Шарлем!

Мое сердце сжалось сразу, как только я его увидела. Почему — я этого так и не поняла. Я помню его печальный взгляд из-под полуприкрытых век, которым он пронзил меня, как клинком, и его голос, его прекрасный голос, его смех. Помню, как он стоял в моем салоне.

— Наконец! — сказала я себе, — наконец я увидела его! Этого экстраординарного человека, живую легенду…

Мадам прислала ко мне Шарля Д’Эона де Бомона[71], знаменитую личность, заинтриговавшую все королевство. Люди спорили, как называть его — «мадемуазель» или «месье».

Тогда он только что вернулся из Англии.

Маркиз де Бомбель утверждал, что его речь утомительна, тяжела и дурного тона. Он говорил, что голова у него работает, но выглядит он смешно. Маркиз ошибался лишь наполовину, позволю себе заметить. На Эона было так же приятно смотреть, как и слушать, и в тот первый вечер я внимала ему со всем рвением, на какое была способна. Хвастун Бомарше придерживался мнения, что внешность Эона выдает в нем в большей степени кавалершу, нежели кавалера. Нежные взгляды, которые Бомарше кидал на него… Я до сих пор убеждена, что он был не на шутку влюблен в Шарля-Женевьеву!

Эон пришел ко мне, чтобы поменять капитанскую драгунскую униформу на маленькое красивое платье.

— Сделайте из меня одну из ваших кукол, — сказал он, лукаво глядя на меня, пока я вертелась вокруг него, снимая размеры.

От него исходил приятный запах ванили и лаванды, и он очень хорошо говорил. У него был красивый голос, от которого бросало в жар.

— Измените меня! — просил он. — Не считая неба и короля, вы единственная, кто сможет осуществить мое волшебное превращение.

Это ведь Шевалье, сказала я себе. Чистосердечно признаюсь, что, сняв с него мерку, я облегченно вздохнула. Обмануть портниху невозможно… Я послала одну их моих девушек в Версаль, чтобы выбрать там тайных поставщиков. Цирюльник-парикмахер с улицы Паруас, брюнет, который предлагал качественную работу по сходной цене, мадам Барман, чтобы приготовить корсеты… Первое платье Шевалье уже прибыло, оно было целиком черное. Шарль примерил его сам, без моей подсказки, говоря, что не может утешиться после потери своих лосин от Фантен.