Уильям Вулфолк - Кино для взрослых. Плутовка Страница 28

Потом гости распределились по двое и предались сексуальным утехам, носившим в основном гетеросексуальный характер, за исключением двух пар — мужской и женской. Вскоре весь пятачок у бассейна был покрыт извивающимися телами.

Фаллон сказал в микрофон:

— О’кей. На сегодня хватит.

Опустился занавес.

Фаллон повернулся к Полу и Эду Сиранни.

— Вы видели достаточно, чтобы составить общее представление.

— Как тебе удалось заставить этих людей позировать? — полюбопытствовал Пол.

— Никак.

— Ты хочешь сказать, что это двойники?

Фаллон осклабился.

— Нет. Это они и есть, в том числе парочка таких, чей талант оценивается в миллион долларов. Все подстроил Генри Персиваль.

Генри Персиваль был легендарным магнатом шоу-бизнеса, который несколько лет назад контролировал одну из крупнейших студий Голливуда и пустил в ход всю свою власть, чтобы вместе с членами семьи захватить ключевые посты и на своей, и на конкурирующих студиях. Его младший брат стал продюсером студии, зять возглавил производство телефильмов, а жена заседала в совете директоров корпорации, владевшей прокатной сетью из трехсот кинотеатров.

— Вы не узнали Персиваля? — спросил Фаллон. — Это тот жилистый усатый коротышка, что трудился над азиатской красавицей. Странно, что вы не обратили внимания: она неподражаема!

— Когда это было снято? — спросил Сиранни.

— Три года назад. Генри Персиваль был в расцвете сил. Приглашение на одну из его вечеринок считалось монаршей милостью. Он знал, кто из голливудской элиты увлекается такими вещами, и тщательно подбирал гостей. Единственное, о чем эти люди не подозревали, это что их будут снимать скрытой камерой.

— Как тебе удалось раздобыть копию фильма?

— Он предназначался для частной фильмотеки Персиваля. На какой-то стадии производства кто-то сделал лишнюю копию. Ее-то вы и видели.

— Ты же не собираешься ее использовать?

— Почему? Рональд Ричардс говорит: правда — лучшее средство против клеветы. А это — правда.

— Если ты станешь прокатывать этот фильм, все эти люди бросятся в суд.

— Встанем на практическую точку зрения. В зале суда мы можем потребовать для них перекрестного допроса. Пусть подробнейшим образом опишут все, что там происходило. Представляете, как это раздует пресса? Судебный иск приведет только к одному: о том, что там творилось, узнают новые миллионы граждан.

Эд Сиранни мечтательно произнес:

— Какой бы из этого вышел полноформатный фильм!

— Эд, оставь нас на несколько минут, — попросил Фаллон. — Мне нужно потолковать с Полом.

Как только за Сиранни закрылась дверь, Фаллон сказал:

— Я не только собираюсь сделать на основе этой пленки полноформатный фильм, но и открыть им новую серию. Имея шестнадцатимиллиметровую камеру — сейчас делают такие, что свободно умещаются во внутреннем кармане пиджака, — можно снимать даже в уборной, не включая свет. Иди куда хочешь и снимай что хочешь — не обязательно оргии. Главный принцип — документальная съемка — родился еще до тебя. Мы тогда сняли фильм о «гей-клубах» в университетских городках. Один из наших хитов.

— Я видел.

— Нам нужен режиссер с богатым воображением — придумывать темы.

— Кто-нибудь есть на примете?

— Ты.

— Ты предлагаешь мне заняться постановкой?

— Если новая серия будет иметь успех — а это однозначно, — ты в два счета сколотишь состояние. Будешь получать проценты с прибыли.

Пол с трудом подавил в себе желание бросить ему в лицо: «Ты не все знаешь. Я торчу тут потому, что подрядился написать цикл статей о порнографических видеокассетах».

— Вряд ли у меня получится.

— Мне еще не доводилось видеть человека, который отказался бы от состояния. Подумай на досуге — и соглашайся.

— Сколько у меня времени на размышление?

— Несколько дней.

Очутившись в своем кабинете, Пол закрыл дверь, предварительно повесив табличку: «Не беспокоить». Новая задумка Фаллона шла гораздо дальше предыдущих, сметала все мыслимые границы. Новаторство заключалось в том, что будут снимать реальных людей в естественной обстановке. Не останется даже фигового листка художественности или ссылок на древнюю историю.

Это уж чересчур, сказал себе Пол. Я на это не пойду.

Загудел зуммер.

— Мистер Джерсбах? Это Хизер. Я увидела табличку на двери и не решилась войти. Но у меня для вас письмо. Поступило с нарочным.

— Кто его принес?

— Этот человек — из больницы. Письмо вроде бы от Фрэнка Мердока.

— Принесите, пожалуйста.

Через минуту явилась Хизер с коричневым конвертом.

Девушка сгорала от любопытства, но Пол сказал: «Все в порядке, вы мне не понадобитесь» — и она нехотя удалилась.

В коричневом конверте оказался другой, белый, с нацарапанными неверной рукой именем Пола и его координатами в «Конфиденциальных кассетах». К нему была приложена записка, отпечатанная на машинке.

«Уважаемый мистер Джерсбах.

Это письмо было найдено среди личных вещей покойного Фрэнка Мердока и адресовано вам, но не отправлено. Препровождаем его вам в соответствии с тем, что было нами воспринято как последняя воля умирающего.

Искренне ваш,

доктор Карл Линд».

Вот уже несколько недель Пол не вспоминал о Фрэнке Мердоке. Все это кануло в Лету. Однако, распечатывая конверт, он испытал угрызения совести.

«Дорогой Пол.

Раз двадцать я мысленно начинал это письмо, но потом откладывал. Я должен сделать это теперь или никогда, потому что скоро умру. Это может случиться в любой момент — и тогда письмо так и не будет написано.

На протяжении всех месяцев, что мы проработали вместе в “Конфиденциальных кассетах”, мы не были особенно близки, однако между нами возникло некое подобие духовной связи. В душе мы считали себя выше остальных. Возможно, вы, как и я, верили, что это — временная работа: вот-вот мы разбогатеем и сможем заниматься тем, к чему лежит душа. Я надеялся поставить свой последний настоящий фильм. А вы — судя по оброненной как-то реплике — стать преподавателем.

Мы были круглыми идиотами. Нельзя жить с безразмерной совестью, позволяющей делать то, что представляется предосудительным. Нельзя вечно притворяться — особенно перед самим собой.

Предвижу возражения, рождающиеся в эту минуту у вас в уме. Точно такие же аргументы я приводил в свое оправдание. Все это не имеет абсолютно никакого значения, если жизнь катится по наклонной плоскости. Я поставил одну или две стоящие картины, а потом поддался иным, корыстным мотивам: обеспечить истеричных жен, неблагодарных детей, алчных любовниц — одним словом, захотелось “пожить ”. Это стало началом конца. Стоит однажды поступиться принципами, и битва проиграна. Так-то.

Не знаю, достаточно ли внятно я излагаю свои мысли. Я невероятно устал. Интуиция говорит, что это — последний в моей жизни поступок, поэтому я хочу до конца высказать то, в чем абсолютно убежден. Будет ли от этого толк — зависит от вашей силы воли. Можете выбросить это письмо и забыть. Видит Бог, вы не обязаны прислушиваться к моим советам. Молюсь о вашем спасении, если еще не поздно. Человек должен думать не только о шкуре, но и о душе.

А теперь я повернусь к стене и не скажу больше ни слова.

Прощайте.

Фрэнк».

Глава 16

Лежа в постели, Ивен Хендершот читал газету «Нью-Йорк таймс», стоявшую перед ним на плексигласовой подставке. В колонке редактора говорилось о революции в видеобизнесе. Все, что производилось до сих пор, было так же невинно, как записанный Томасом Эдисоном на первый фонограф детский стишок «У Мэри была маленькая овечка». Однако, утверждала «Таймс», это новое средство массовой информации открыло новые горизонты. Только подумайте, захлебывался автор, какие здесь таятся возможности в деле образования и популяризации науки! Специалисты научились добиваться исключительной яркости изображения, благодаря чему преподаватель — лектор или руководитель семинара — может демонстрировать эти фильмы в светлом помещении, дополняя их комментарием из другого — например письменного — источника. Можно останавливать кадр, заключать часть изображения в рамку или как-то иначе выделять то место, на котором нужно заострить внимание, и возвращаться назад. С растущей доступностью кабельного телевидения в скором времени каждая семья сможет подключаться к базе данных и вызывать на домашнем экране страницы редких книг из крупнейших библиотек мира или картины, хранящиеся в прославленных музеях.

«… Но мы не находим оправдания использованию этих замечательных новых видеокассет в виде дисков с цветной закодированной информацией, которые не блекнут и обладают высочайшей прочностью, обеспечивающей им тысячекратное воспроизведение практически без износа, — мы не находим оправдания их использованию как средства широкого внедрения порнографии в быт. Как ни прискорбно, люди, стыдящиеся смотреть фильмы такого пошиба в кинотеатре, не стесняются получать их по почте и просматривать в уединении своих квартир. Это новое явление распространяется угрожающими темпами. Если так будет продолжаться, “жалоба Портноя” примет характер национального бедствия».