Мор Йокаи - Золотой человек Страница 3

Романтически идеализированная, идиллическая жизнь на фоне доброй, разумной и справедливой природы могла, разумеется, существовать лишь в поэтических мечтах. Выказывая тем самым удивительную наивность, Йокаи, однако, в этом отношении мало отличался от многих западных писателей, испытавших в той или иной степени влияние идей утопического социализма. Словно в подтверждение знаменитого лозунга Руссо «лучше земледелие, чем философия», он заставляет своих любимых героев превратить пустынный остров в чудесный, плодоносящий сад и создать трудовую коммуну по принципу свободного равенства и братства. Михай становится, если так можно выразиться, венгерским вариантом руссоистского героя, воплощением идеала Йокаи, его мечты о человеке — хозяине и преобразователе мира.

Удалась ли Йокаи попытка реализовать в художественных образах свой утопический идеал? Разумеется, не во всем, и если удалась, то лишь потому, что «прекрасный сон» все время переплетается с реальными фактами венгерской действительности, иллюзорная мечта в чем-то подчиняется художественной правде. Тереза и Ноэми никогда бы не попали на землю обетованную, если бы не иезуитство буржуазного законодательства и жестокость городских воротил, в минуту жизни трудную умывших руки и бросивших несчастную вдову с ребенком на произвол судьбы. Даже на острове они неизбежно соприкасаются с типичными представителями «темного царства» наживы и чистогана. Тихая, радостная жизнь матери и дочери давно была бы исковеркана подлым аферистом, если бы не покровительство «золотого человека», арендовавшего для них этот остров.

Образы Терезы и Ноэми противопоставлены другим героям романа и в то же время органически связаны с ними. Глубокая порядочность, доброта и чистота нравственного чувства роднит Ноэми с Тимеей. Однако за этими, казалось бы, столь похожими красавицами стоят два разных мира: Тимея скована сетью условностей, писаных и неписаных законов, которые она считает себя не вправе преступить, даже когда они противоречат ее истинным стремлениям, порывам души и сердца; Ноэми — экзотический цветок, дитя природы, живое олицетворение естественности и непосредственности. Условности и предрассудки «цивилизованного общества» чужды и непонятны ей, она любит Тимара со всей страстью юности, даже не подозревая, что их союз должен быть кем-то «узаконен».

Фигуры второстепенных персонажей менее правдивы и выразительны, чем характер Михая Тимара. В образах Аталии и Тодора чувствуются не изжитые Йокаи романтические «крайности». Однако подлость и жестокость этих героев психологически мотивированы: писатель говорит о тех жизненных условиях, которые исковеркали их и заставили стать «злодеями». Хотя в образах отрицательных персонажей в основном доминирует одна черта — алчность, однако у каждого персонажа она проявляется по-своему: в «Золотом человеке» нет такого резкого разделения на носителей добра и зла, как в других произведениях Йокаи. Многое пережив, становится более человечной жестокосердая и недалекая г-жа Бразович. Капитан Качука, в день свадьбы бросивший Аталию потому, что она стала бесприданницей, под влиянием любви к Тимее облагораживается, нравственно очищается.

Важное место в художественной ткани романа занимают описания природы. В пейзажах Йокаи чувствуется талант живописца: его палитра отличается многообразием красок, яркостью цветов, резким противопоставлением света и тени. Подчас пейзаж играет роль декоративную, но чаще становится фоном, важной и активной частью повествования. В наиболее драматических местах романа сама природа подготовляет читателя к восприятию серьезных событий в жизни героя, предопределяя их дальнейший ход и последствия.

Неоднократно повторяющаяся картина лунной ночи непосредственно включается в движение мыслей и чувств Тимара. Это пейзаж изменчивый, пронизанный ощущением героя, которому кажется, будто луна говорит с ним на непонятном, загадочном языке: сначала она толкает его на преступление, а в последующих сценах вызывает чувство раскаяния и решимость кончить жизнь самоубийством. Зловещий свет «кровавого полумесяца» становится уже не только фоном, но и символом, предвещающим то таинственное, уму непостижимое, что должно произойти в судьбе Тимара.

И опять-таки природа — на этот раз добрая и милостивая — помогает герою понять не только красоту, но и смысл жизни.

В пейзажах Йокаи, пожалуй, наиболее ярко проявилась свойственная ему музыкальность речи, поэтическая выразительность и колоритность языка.

Язык Йокаи удивительно богат и разнообразен. Он сохраняет гибкость и выразительность речи простонародья, меткость эпитетов и сравнений. Широко используя сокровищницу народной речи, Йокаи вместе с тем значительно обогатил ее. Недаром крупнейший венгерский поэт Янош Арань утверждал, что «Йокаи — первый из прозаиков, у кого можно учиться чудесному родному языку».

Творчество Йокаи знаменует новую ступень в развитии венгерской прозы, «Йокаи — это целый мир, сотканный из миллионов образов и красок, мир счастья — чарующий и наивный», — говорил о нем писатель-демократ Жигмонд Мориц.

Прошло уже столетие с тех пор, как были созданы лучшие произведения Йокаи, и все же они не потускнели и до наших дней. Книги Йокаи переведены на многие языки, они занимают видное место не только в венгерской, но и в мировой литературе.

Часть первая

«Святая Борбала»

Железные ворота

Могучая горная цепь, разорванная от вершины до основания ущельем протяженностью в четыре мили; голые, отвесные утесы от шестисот до трех тысяч футов по обоим берегам; здесь течет древний Истрос, река-титан Дунай.

Что это — водная стихия пробила себе путь или вулканические силы, вырвавшись из недр земли, разорвали надвое горную цепь? Нептун содеял это иль Вулкан? А может, оба властелина разом? Как бы там ни было, божественно творенье это! Подобное не в силах сотворить сегодняшние люди — железнорукие творцы вершащей чудеса эпохи!

Следы Нептуна, бога морей, хранят окаменелости на вершинах горы Фрушка и причудливые ракушки в отложениях пещеры Ветеран; о боге огня рассказывают базальтовые склоны Пьетро-Детонате; третий творец, человек с железною рукой, прославляет себя пробитым в скалах трактом под каменистым сводом, устоями огромного моста из каменных глыб, а также барельефом, высеченным на скале в память о пробитом в каменистом русле судоходном канале шириною в сто футов, по которому ныне ходят тяжелые суда.

«Железные ворота», как зовется это ущелье на языках четырех народов, имеют двухтысячелетнюю историю.

Кажется, будто навстречу движется гигантский храм, возведенный великанами, это храм с пилонами-утесами, с колоннадой высотою с церковные башни, с причудливыми фигурами на карнизах, которые рисуются в воображении каменными изваяниями святых. Чертоги этого храма тянутся в глубь ущелья на четыре мили, и за каждым поворотом, за каждой излучиной реки чудятся все новые и новые чертоги, иной архитектуры, с иными диковинными изваяниями. Вот стена — гладкая, словно отшлифованный гранит, с красно-белыми прожилками — таинственными знаками провиденья; вот пурпурно-ржавый цоколь, словно отлитый из одного куска железа с косыми прослойками гранита — свидетельство смелых строительных приемов титанов-зодчих. А за новой излучиной реки уже виден портик готического собора с островерхими башнями, с теснящимися друг к другу базальтовыми колоннами. На закопченной стене то здесь, то там вдруг мелькнет золотисто-желтая полоска, будто золотой обрез киота: это сера — цветок руды. Здешние стены украшает и живая растительность; будто чьи-то заботливые руки развесили по карнизам и расселинам скал огромные зеленые гирлянды, — это кроны лиственных и хвойных гигантов, окаймленные пестрой лентой багряно-желтых кустарников, уже прихваченных осенними заморозками.

В проеме головокружительно высоких стен нет-нет да и откроется вид на долину — райский уголок земли, от него не оторвешь взора. Здесь, в мрачном бескрайнем скалистом ущелье, вечно царит хмурая мгла, а там, в долине, — некий сказочный мир, весь залитый солнцем, сияющий волшебный край, где деревья густо обвиты пестрой виноградной листвой и украшены алыми гроздьями.

В долине не видно людского жилья; узкий ручей, извиваясь, бежит по лужайке, и лани безбоязненно пьют из него. Ручей струится дальше, серебристой нитью спадая с горного склона. Тысячи и тысячи людей проплывают по Дунаю мимо этой сказочной долины, и нет человека, который, глядя на нее, невольно не задался бы вопросом: кто обитает в этом раю?

Но вот и долина остается позади, и снова глазам предстают очертания колоссального храма, открываются картины одна величественнее другой. Две скалы, близко подступив друг к другу, круто вздымаются к небу. Вон та нависшая вершина зовется Могилой апостола Петра, а гигантские каменные уступы по обеим ее сторонам — Собратья святого апостола. Между высоких стен мчит в своем каменном ложе могучий Дунай.