Кайл Онстотт - Хозяин Фалконхерста Страница 3

— Драмсон был мужчина хоть куда, масса Хаммонд, сэр. Уж я-то помню! Лучше, чем Мид.

— Подойди-ка ко мне, Драм Мейджор. — Хаммонд указал плеткой место, куда тому следовало встать, — в двух футах от стула. Когда тот встал в очерченный круг, он остановил его жестом и приказал: — Разденься!

Драмжер оглянулся на столпившихся неподалеку мальчишек и девчонок, которые внимательно следили за каждым его движением, покосился на Жемчужину и Мами-Энн, высунувшуюся из окошка своей хижины, жадную до всего, что происходит у старухи Люси.

— Прямо тут, масса Максвелл, сэр?

— Прямо тут, где же еще? Валяй, снимай штаны. Не торчать же мне здесь весь день!..

— Вы собираетесь продать Драмжера в этом году? — Жемчужина знала, что заходит слишком далеко, но надеялась на обычную благосклонность хозяина.

Хаммонд едва удержался, чтобы не ответить: «Не твое собачье дело», — как он ответил бы любой рабыне на ее месте, но при виде Жемчужины он не мог отогнать воспоминаний о прошлом, в том числе о счастливейших и несчастнейших моментах своей жизни, поэтому ему не захотелось ставить ее на место.

— Кто говорит о продаже? Не собираюсь я его продавать! Я что, продал Олли? Или тебя со старухой Люси? Вот и Драм Мейджора не собираюсь продавать. Я его осматриваю, только и всего. У меня есть планы на его счет. Миссис Августа жалуется, что я слишком часто забираю из дому Брута. Брут мне нужен, но она говорит, что ему есть чем заняться в Большом доме. Мальчишка Бенони — плохой работник, вот я и подумываю, не забрать ли Драм Мейджора в Большой дом, чтобы он пообтесался. Миссис Августа была довольна его отцом и хочет, чтобы я оказал милость Драм Мейджору.

Единственная пуговица, на которой держались штаны Драмжера, поддалась его неуверенным пальцам, и штаны упали в пыль. Деревянные пуговицы выскользнули из драных петель рубахи, и рубаха присоединилась к штанам. Драмжер стоял обнаженный перед хозяином и, как ему казалось, перед всей плантацией. Но через мгновение замешательство сняло как рукой: он вспомнил, что может гордиться своим стройным телом, набирающим силу. Выражение лица хозяина свидетельствовало о том, что зрелище нашло одобрение. Хаммонд заставил его сделать еще один шаг вперед и опытной рукой провел по бедрам Драмжера, ощупал лодыжки и икры. Приподняв сначала одну ступню, потом вторую, он внимательно, палец за пальцем, исследовал его ноги, после чего обтер пыль с ладоней о кожу раба. Напоследок он взвесил на ладони его мошонку и остался доволен мгновенной реакцией молодости на тепло его руки. Хаммонд Максвелл рассмеялся.

— Сразу жмешь на курок, парень? Помнишь, как я тебя взгрел, когда ты пристал к Клариссе? Небось вся задница в шрамах? — Он повернул Драмжера, чтобы осмотреть кожу на ягодицах. — Ничуть не бывало: я велел отхлестать тебя вполсилы.

— Все равно было больно, — осмелился ответить Драмжер. Раз то наказание было вполсилы, оставалось надеяться, что полновесного не последует никогда.

— А как же! — Хаммонд нахмурился. — Не мог же я позволить тебе тратить сок на костлявых пигмеек вроде Клариссы! Учти, парень, в твоих жилах течет хорошая кровь! Я сам стану подбирать тебе девок и назначать время, когда их покрывать. Запомни!

— Он помнит, сэр, масса Хаммонд. — Жемчужине хотелось отвести от Драмжера новые напасти, поэтому она вмешалась. — Такое наказание не забудешь.

Насупленность сменилась на лице Хаммонда ухмылкой.

— Сколько раз ты покрыл эту Клариссу?

— Три раза, хозяин, сэр.

— И она понесла! Отлично, сильный паренек. Но в Большом доме держи штаны застегнутыми, ясно?

— Да, сэр, масса Максвелл.

— Теперь будешь называть меня «масса Хаммонд». Отныне ты слуга в доме. Придешь с полуденным гонгом, подойдешь к кухонной двери. Лукреция Борджиа тебя впустит, дальше тобой займется Брут. Прежде чем прийти, сходи к речке и вымойся с ног до головы. Будешь мыться целиком каждый день. Не терплю в доме негров, воняющих мускусом.

— От него не воняет, масса Хаммонд, сэр. Старина Уилсон — тот вонючий, иногда от него прямо козлом несет, а от Драмжера — никогда, — вступилась за сына Жемчужина.

— Надеюсь. Не выношу вонючих негров. Ты проследи за этим, Жемчужина.

Хаммонд кивнул Бруту, чтобы тот подсадил его на лошадь. Задача была не из легких, но Хаммонду все же удалось перекинуть ногу через седло. Замахнувшись напоследок плеткой на смеющихся ребятишек, он развернул коня и поскакал по улице прочь.

Жемчужина вернулась в хижину.

— Масса Хаммонд так и не зашел меня проведать, — плаксиво пожаловалась Люси.

— Сегодня утром у него много дел, мать. Зато у меня для тебя добрые вести: Драмжера забирают в Большой дом, чтобы он научился манерам. Продавать его не будут.

Старуха Люси без всякой видимой причины залилась слезами.

— Смерть и гибель! — завыла она. — Смерть и гибель ждут негра в Большом доме! Неподходящее это место! В Большом доме можно в два счета расстаться с жизнью. Сначала бедный Мид поплатился за то, что полез в Большой дом, потом погиб бедняга Драмсон, теперь настал черед бедного Драмжера!

— Умолкни, мать, не заводись. Для нашего Драмжера очень полезно проникнуть в Большой дом. Мы теперь — негры первого сорта.

Старая Люси оторвалась от подушек и, гневно сверкая глазами, погрозила дочери палкой.

— Мы всегда были неграми первого сорта! Всегда! На то мы и мандинго.

2

Драмжер и не подумал проститься, уходя из хижины в Большой дом. Он просто вышел вон и захлопнул за собой дверь. Все его достояние было при нем: драными штанами и ветхой рубахой исчерпывалось приобретенное им за все годы имущество, довеском к которому служил огрызок расчески, раскопанный в куче мусора позади Большого дома. Он был в семье единственным, чьи волосы подчинялись расческе; грубая шерсть Олли и кудрявая копна Жемчужины не слушались гребня.

Покидая родную хижину, где оставались его близкие, он не испытывал ни малейшего сожаления. А ведь там его оберегал дружелюбный, хоть и немногословный Старина Уилсон; там его окружали любовью и заботой Жемчужина и старая Люси; впрочем, любовь Жемчужины была изрядно разбавлена увесистыми оплеухами. Нет, его не тянуло вернуться назад.

Первые десять лет своей жизни Драмжер провел как выносливый зверек, шныряя по плантации в чем мать родила в стайке чернокожего молодняка обоих полов. То были беззаботные деньки: его не заставляли работать, ничем не загружали, позволяя ребятне шалить от рассвета до заката. Для забав детям не требовалось игрушек: им хватало щепок, чтобы пускать их в плавание по речке, камешков, чтобы увлеченно ими швыряться, деревьев, чтобы ловко на них взбираться, грязных луж, в которых они весело плескались, и пыли, в которой кувыркались. Дети носились, возились, дрались, смеялись, плакали и, подрастая, тузили друг дружку от души. Становясь старше, мальчишки начинали сторониться девчонок, сбивались в отдельные стаи и приступали к охоте на былых подруг.

С самого раннего детства Драмжер знал, что мальчики отличаются от девочек и в чем состоит это отличие. На плантации, где главным делом было разведение рабов, процесс воспроизводства никогда не составлял тайны. Даже малолетки знали, кто кого покрывает. Драмжер неоднократно видел, как мужчины являлись по ночам к матери в хижину, и наблюдал в щель в чердачном полу, как отражается огонь очага на их потной коже и как они возятся и стонут на лежанке точно под ним. От старших дружков он рано научился самостоятельно удовлетворять свою плоть и стал предаваться этому занятию как в одиночку, так и совместно с приятелями и с Олли на чердаке, когда тот не отправлялся к женщинам, получив ввиду предстоящего боя команду держаться от них подальше.

Став подростком, Драмжер получил первые заплатанные штаны, которые позволили ему острее осознать принадлежность к мужскому полу и подстегнули созревание. Парни все чаще совершали нападения на девушек. Постепенно он все больше входил во вкус экспериментов с девушками, предпочитая их прежним забавам в обществе приятелей. Однако, получая гораздо больше удовольствия от девушек, он продолжал активно участвовать в мужских развлечениях, особенно в плавании в речке; он по-прежнему ценил тепло и облегчение, приносимые крепкими объятиями Олли, особенно в холодные ночи.

Подобно остальным детям Драмжер частенько пялил глаза на Большой дом с безопасного расстояния, испытывая одновременно ужас и любопытство и ломая голову, какие диковины могут таиться за его стенами, окруженными белоснежными колоннами. Собравшись в кучу, дети предавались безудержным фантазиям на сей счет. Негритятам Большой дом казался таинственным и непостижимым местом. Они отчаялись добиться толку от высокомерной чернокожей прислуги — могущественных небожителей в черных, с иголочки, костюмах, в платьях с белыми передниками и надраенной обуви, с лоснящейся кожей и умелой игрой в благородство. Те и впрямь были особой расой и испытывали то же чванливое чувство превосходства в отношении неотесанных рабов с плантации, что и обитатели Большого дома — к ним самим.