Бонкичмондра Чоттопаддхай - Индира Страница 3

И я осталась в доме брахмана, и жила там, пока не оправилась. Жрец и его жена очень заботливо ухаживали за мной. А я все думала, как бы вернуться в родительский дом, однако ничего не могла придумать. Многих женщин умоляла я проводить меня в Мохешпур, но одни не знали туда дороги, а другие не соглашались идти. Мужчины, правда, вызывались сопровождать меня, я же боялась довериться им, да и жрец запрещал.

— Не ходи с ними, — говорил он, — они дурного поведения. Кто знает, что у них на уме. Да и мне совесть не позволит отпустить такую красивую девушку одну с мужчиной.

И я отказывалась. Но однажды я прослышала, что один почтенный брахман из этого селения, Кришнодаш Бошу, с семьей собирается в Калькутту, и решила воспользоваться столь удобным случаем. Правда, мой родной дом и дом свекра находились далеко от Калькутты, но в Калькутте жил мой дядя — младший брат отца. Он мог отвезти меня домой или сообщить отцу.

Я поделилась своими мыслями со жрецом.

— Ты права, — сказал он. — Кришнодаш-бабу очень набожный и добрый старик. Я попрошу его взять тебя с собой.

И брахман отвел меня в дом Кришнодаша-бабу.

— Эта девушка из благородной семьи, — объяснил он. — Она заблудилась и попала в нашу деревню. Возьмите бедняжку с собой в Калькутту, оттуда ей легче будет добраться до родительского дома.

Кришнодаш Бошу согласился, и я прошла на женскую половину. На следующий день я вместе с семьей господина Бошу отправилась в путь, стараясь не замечать пренебрежительного отношения к себе всех домочадцев. Пройдя за день пять крошей, мы добрались до Ганги и утром сели в лодки.

Глава пятая

ПУСТЬ ЗВЕНЯТ ЗАПЯСТЬЯ

Ни разу не доводилось мне прежде побывать на Ганге. И когда спокойная, широкая река засверкала передо мной, душа моя исполнилась восторга. На какой-то миг я даже позабыла про все свои злоключения, любуясь, как по зеркальной поверхности реки, позолоченные солнцем, пробегают время от времени небольшие волны.

Водная гладь казалась бескрайней. По берегам тянулись нескончаемые ряды деревьев. А сколько там было лодок! Со всех сторон доносился плеск весел. Шумно было и на спусках к реке. Кто только не приходил к Ганге, чтобы совершить омовение! Песок на берегу был светел и чист, словно облако в погожий день. И над всем этим великолепием разливалось многоголосое пение птиц.

Да! Ганга воистину священная река!

И все время, пока мы плыли, я не уставала любоваться ею.

Накануне нашего прибытия в Калькутту, перед наступлением сумерек, на Ганге начался прилив. Пришлось причалить к гхату[10] у одной тихой деревушки. Здесь тоже все было ново и интересно для меня: и рыбаки в маленьких лодках, напоминающих скорлупу плода пизанго, и ученый брахман, который, сидя на ступеньках гхата, толковал шастры[11]. А вечером к реке пришли красивые, нарядно одетые женщины. Со смехом и шутками они черпали кувшинами воду и снова выливали ее, и, глядя на них, я вспоминала одну старинную песню:

Кувшин прижав к бедру,иду я за водой,Наполнила кувшин —пора бы и домой,Но в этот самый миг,и на один лишь миг,Сам Кришна предо мнойтаинственно возник…Смотрю я — пуст кувшин,а в нем была вода!И Кришна вдруг исчезНеведомо куда…[12]

Затем к реке пришли две девочки лет семи-восьми. Как я потом узнала, одну звали Омола, а другую — Нирммола. Я бы не назвала их красивыми, но у них были милые личики. В ушах поблескивали серьги, на руках — браслеты, на шее — ожерелья, и это придавало им своеобразную прелесть. Ноги их четырьмя рядами обвивали цепочки. Волосы были стянуты на затылке узлом и украшены цветами. Каждая девочка несла на бедре по кувшинчику. Спускаясь к гхату, девочки пели песню о приливе. Мне запомнились и девочки, и их песня, потому что она мне тоже очень понравилась. Девочки пели по очереди, по куплету.

Запела Омола:

И на рисовом поле — волны.И в бамбуковой роще — волны,Пойдемте, подруги, по воду,Кувшины свои наполним…

Нирммола продолжала:

Около гхата нашегоЦветами кусты украшены,Пойдемте, подруги, по воду,Кувшины свои наполним…

Снова вступила Омола:

У нас красивы наряды,Звонко смеемся — рады мыТому, что так хороши мы,Тому, что идем с кувшинами,Ноги наши увенчаныБраслетами с бубенчиками,Всем на свете довольны мы —Идемте ж, подруги, по воду,Кувшины свои наполним…

А Нирммола отвечала ей:

Мы охрой ступни расписали,Надели с узорами сари,Шагам нашим, неторопливым,Браслеты вторят игривые,И, слушая их,Не спешим мы,Идем потихоньку по водуПока с пустыми кувшинами…

Потом снова запела Омола:

Детям игры наскучили —Но дома сидеть им лучше ли?Старухи не ищут поводаХодить с кувшинами по воду,А нам, нарядно одетым,Приятно звенеть браслетами.…Все ближе подходим к гхату,И дышится вольно-вольно…

Последние две строки девочки спели вместе:

Сейчас мы наши кувшиныВодой до краев наполним!

Такой беззаботностью веяло от этих милых детей, что и мне жизнь перестала казаться трудной и мрачной.

— Чего это ты, разинув рот, слушаешь такую глупую песню? — спросила меня супруга господина Бошу.

— А что в ней плохого? — удивилась я.

— Покарает их бог за то, что они на гхата поют такую песню.

— Если бы им было по шестнадцать лет, тогда дело другое, — возразила я. — Ну а семилетним это простительно. Сами посудите! Ударит вас по лицу взрослый — вы будете оскорблены, ударит ребенок — и вы воспримете это как ласку.

Жена господина Бошу не ответила ни слова и надулась.

А я стала размышлять над своими словами. «В самом деле, почему одни и те же вещи в разных случаях воспринимаются по-разному? Бедняк всякий дар принимает как благодеяние, а богач — как лесть. Почему истина подчас оборачивается грехом себялюбия или злословия. Простить негодяя — тяжкий грех, хотя всепрощение — главная заповедь религии. И еще более тяжкий грех — увести женщину в лес. Но ведь Рама увел Ситу, и никто не счел его грешником».

Да, в жизни все определяется обстоятельствами.

Эта мысль глубоко запала мне в душу. И с тех пор, прежде чем осудить кого-нибудь, я долго думаю. Вот почему мне и пришла сейчас на память песня, которую пели две маленькие девочки.

Показалась Калькутта задолго до того, как мы причалили к берегу. Восторг охватил меня при виде этого огромного города, — восторг и в то же время какой-то смутный страх.

Огромные дворцы, один выше другого, казалось, были сложены из множества домов: на один дом поставлен второй, на второй — третий. Море дворцов, настоящее море!

Но еще сильнее поразил меня лес мачт у причала.

А сколько там было лодок! Двумя длинными рядами они вытянулись вдоль берегов Ганги, и, глядя на них, я невольно подумала: как можно было построить такое множество лодок!

Когда же мы приблизились к городу, я увидела на дороге нескончаемый поток экипажей и паланкинов и толпы пешеходов.

Как найду я здесь дядю?

Ведь это все равно что отыскать песчинку на дне океана!

Глава шестая

ШУБО

Кришнодаш-бабу приехал в Калькутту, чтобы совершить пуджу[13] на Калигхате[14], и поселился со всей семьей в Бхобанипуре[15].

— Где живет твой дядя? — спросил меня Кришнодаш-бабу. — В самой Калькутте или в Бхобанипуре?

Этого я не знала.

— Может быть, ты помнишь, в какой части города его дом?

Но я ничего не могла сказать. Прежде Калькутта представлялась мне большой деревней, такой же, как мой родной Мохешпур. Я думала, что стоит лишь назвать имя почтенного человека, и всякий укажет вам его дом. Но как найти дядю в этом безбрежном океане зданий и дворцов? С чего начать? Я понятия не имела. Кришнодаш-бабу долго искал дядю, но все его старания не увенчались успехом — Калькутта ведь не деревня.

После свершения пуджи богине Кали[16] Кришнодаш-бабу намеревался вместе с семьей отправиться в Бенарес и, как только церемония закончилась, начал готовиться к отъезду. Узнав об этом, я расплакалась.

— Послушай, — сказала мне тогда супруга господина Бошу, — наймись в какой-нибудь дом служанкой. Вот сегодня придет Шубо, и я поговорю о тебе.

Тут я уже зарыдала навзрыд. Что за горькая у меня доля! Мне идти в услужение! Я до крови закусила губу. Но Кришнодаш, хотя и был очень добр ко мне, сказал: