Анна Климова - И сердца боль Страница 3

— По-моему, я представилась еще в самом начале. Ольга Викторовна.

— А я Андрей Сергеевич, — щелкнул пятками в кроссовках Андрей под смех своей «команды», затесавшейся в ряды «противника».

Она сощурилась и присмотрелась к Андрею.

— Простите, вы не из моей группы?

— Жажду присоединиться к культурному мероприятию, — изрек Андрей.

Компания парней сдержано захихикала, ожидая продолжения.

— Ольга Викторовна, нужно милицию вызвать, — пискнула какая-то веснушчатая девчонка.

— Зачем же милиция, если ребята хотят послушать?

— Да они местные! — снова возмущенный голосок. — Хулиганье.

И тут Андрея понесло. В самых патетических выражениях он пожаловался на последствия городской урбанизации для московской молодежи, на жуткий ритм жизни, когда некогда даже взглянуть на часы, на бесконечные стрессы, подрывающие молодые неокрепшие организмы. «От чешет, стервец!» — с улыбкой сказала какая-то полная тетка, обреченно махавшая платочком на лицо.

Девушка-гид только стояла и обалдело хлопала глазами. Его друзья оглушительно засвистели, выражая свой восторг.

— Ну что ж, если молодым людям действительно интересно, — сказала она наконец, — не можем же мы их прогнать.

Андрея покорила невероятная наивность Ольги, ее безмятежная уверенность в том, что спектакль, который он устроил для приятелей, — действительно страстное желание «приобщиться к сокровищнице истории своего родного города». И он дал себе слово при первом же удобном случае распрощаться и увести ехидно хихикавших парней… и с каждой следующей минутой понимал, что не может не слушать Олю. Она знала Москву так, будто прожила здесь всю жизнь. И говорила о ее улицах, площадях, памятниках, соборах с таким вдохновением и внутренним неподдельным теплом, что Андрей и сам оказался охвачен очарованием повествования девушки-гида. Даже друзья-приятели перестали громко выражать свои чувства по поводу новых знакомств, словно открыв для себя свой город заново.

— … это была трагедия народа. Трагедия безысходности, беспросветности и отчаяния перед извечным законом — «раб — хозяин». 10 января 1775 года Емельян Пугачев, наивный вождь рабов, объявивший себя царем Петром III, был казнен. Так захлебнулось, возможно, самое удачное в 18 веке восстание народных масс, доведенных до отчаяния.

Они и не заметили, как солнце вновь скрыли тучи, а тяжелые, тугие капли уже начали падать на жаркие улицы и тротуары. Через минуту город накрыл ливень. Группа моментально рассыпалась в поисках укрытия, а Ольга звонко взывала:

— Товарищи, далеко не разбегайтесь! Мы должны вернуться к автобусу через час! Слышите?

И тут она взглянула на Андрея, стоявшего рядом с ней под дождем.

— А почему вы не прячетесь? — девушка вся съежилась в своей кофточке, давно уже промокшей.

— Из чувства солидарности, — ответил он, разглядывая вдруг отчетливо проявившуюся в намокшем платье изящную фигурку.

— Вы и заболеете вместе со мной из чувства солидарности?

— Не хотелось бы. Поэтому предлагаю найти укрытие.

Взяв девушку за руку, Андрей потащил ее к какому-то подъезду. Они бежали по белесым от пыльцы лужам, огибая ограды и припаркованные машины. Андрей чувствовал, что именно в этот момент происходит что-то неуловимо зыбкое, что очень легко потерять, упустить и никогда не вернуть…

Они влетели в полутемный подъезд. Оглушительно хлопнула дверь, отразившись эхом на всех этажах. За мутным стеклом двери низвергались потоки воды, а в подъезде стояла могильная тишина. Переход из грохота майской стихии в эту священную тишину показался таким резким, что они замерли, оглушенные… и мокрые. Андрей смотрел, как ручейки воды стекают с ее юбки на коричневый кафель пола и на легкие босоножки.

В подъезде было прохладно, и Оля начала мелко дрожать. Андрей снял свою кожаную куртку с заклепками и мгновенно накинул ей на плечи.

— Ну что вы! Не нужно! — запротестовала она, сделав освобождающее движение плечом, но Андрей опередил ее, посмотрел нарочито строго.

— Милая леди, если вы заболеете, я как истый джентльмен буду винить в этом себя, а поэтому явлюсь под окна вашей больницы и застрелюсь на глазах у изумленного персонала.

Удивительно, но в ее глазах он прочел… ужас!

— Я пошутил, — засмеялся он.

Оля укоризненно покачала головой и тихо произнесла:

— Со смертью не шутят.

Ему показалось, что она знала, о чем говорила. И говорила без иронии, искренне, будучи уверенной в том, что Андрей мог бы исполнить свою угрозу.

И снова Андрей почувствовал свою вину за то, что испугал ее: невольно, повинуясь своей привычке к пустому, необременительному трепу, так распространенному в его среде.

— Меня зовут Андрей, — невпопад, лишь бы сказать что-нибудь, пробормотал он.

«…рей…рей…рей…» — ответило эхо на этажах.

— Сергеевич, — добавила Оля, улыбнувшись. Потом запрокинула голову, вглядываясь в сумрачную глубину подъезда, куда уходила бесконечная клетка старого лифта. — Мне всегда казалось, что эхо — это маленький смешной бородатый гном, нарочно повторяющий за людьми…

«…дьми…дьми…дьми…» — откликнулся «гном».

— Слышите? — удовлетворенно шепнула она.

— М-г, — глупо кивнул Андрей.

«…мг…мг…мг…» — разбилось о стены.

— Ты где? — отослала Оля свой вопрос в темноту.

«…где…где…где…»

Ее игривое настроение передалось и ему.

— Где-то там! — крикнул он.

«…там…там…там…»

— Вы с ума сошли! — засмеялась Оля.

«…ума…ума…ума…»

— Это мы сойдем с ума! — послышалось с верхних этажей, и чья-то голова свесилась вниз, пытаясь разглядеть кричащих. — Соломон, когда на эту трижды проклятущую дверь установят замок? Мне таки надоело каждый раз объяснять этим людям, что тут не Кавказ, а мы не горные козлы, чтобы выслушивать всякий вздор! Слышите, молодые люди?

Но Андрей и Оля уже выбежали на улицу, корчась от смеха.

Тучи, разбрызгивая последние капли, уходили на восток, постепенно освобождая солнце. И оно неожиданно швырнуло свои лучи на умытый город, истосковавшийся в тяжелом полуденном зное. Далеко грохоча, шли стороной сизые громовые тучи. От луж поднимался парок.

Оля поправила влажные еще волосы и стянула с себя куртку Андрея. Минуту спустя из закоулков к ней начали выбегать мокрые, но довольные девчонки и «предпенсионные» дамы — спешно ретировавшиеся от дождя члены экскурсионной группы. Они окружили Олю, сверкая хитрыми глазами.

— Так! — воскликнула Ольга, уже не замечая Андрея. — Посчитались! Разберитесь, товарищи, кого нет? Девочки, все? Все или не все? Нас ждет автобус…

— А он глупо стоял рядом, держа мокрую куртку, и с досадой думал о том, что дождь так быстро закончился и что Оля всецело принадлежит этим равнодушным людям, которым по фигу дворцы, соборы и памятники, а томит лишь одно зудящее желание — сорваться по магазинам. Он почувствовал обиду за то, что она тратит силы впустую, обрекая себя на своеобразный сизифов труд, что ее голос, ее трепетное преклонение перед историей чужого города никому не нужно. Что они, словно библейские свиньи, втаптывали в грязь бисер, который она с такой обезоруживающей простотой метала им под ноги. И еще Андрей злился на себя за то, что так и не узнал о ней ничего, кроме имени.

Группа экскурсантов, шумно переговариваясь, отправилась назад, вдоль улицы, к поджидавшему на перекрестке автобусу. Андрей остался один. Приятели исчезли, привлеченные, видимо, иной забавой, а он остался, глядя вслед уходящей Ольге.

«Догнать? Окликнуть?» — мелькнуло в голове. И что потом? Все пятнадцать пар глаз осуждающе уставятся на него. Уши будут жадно ловить каждое его слово. Нескромные рты растянутся в снисходительной улыбке.

Душу наполнил жар простой юношеской стыдливости.

Андрей топтался посреди тротуара в своих мокрых кроссовках и ни на что не мог решиться: словно огромный маятник, разрезая со свистом воздух, преградил ему путь, и он мучительно размышлял, проскочить или остеречься этого неразумного действия. Андрей сам не понимал, отчего в душе поднялся такой вихрь противоречивых чувств, отчего так бешено стучало сердце в груди, отчего горький комок стоял в горле.

Ехидный и уничтожающе-циничный «некто» в глубине подсознания достал подходящее слово и, многозначительно хихикая, вытолкнул его на поверхность сознания — «любовь». Но Андрей с гневом отверг его. Это слово ассоциировалось у него с совсем иным — потная, жаркая торопливость, постыдно дрожащие руки… Девчонка, которую он впервые… «полюбил», сама заволокла его к себе в комнату, когда ее родители ушли в кино. Он помнил ее руки, ловко натянувшие «резинку», помнил сладостное облегчение, помнил чувство гадливости после…

Нет, то были чувства, которым, наверное, еще не придумали названия.