Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 2 Страница 32

— Что такое? Нет угля? Ах, Боже мой! Странные эти кухарки! Ну, возьмите в лавочке. Денег нет? Как нет? Вчера еще было три рубля. Что такое? Кушали торт? Да, правда… Вместо обеда торт и кофе. Это хорошо. Ну, вот вам гривенник. Не надо ворчать. Денег нет. Значит, они будут… Так и скажите лавочнику. «Барышня скоро даст концерт, и мы за все заплатим сразу». Да, пусть он не боится! «Если б я солнышком на небе блиста-ала». Лия подходит к ландышам и погружает в них лицо. Пахнет весною, свежестью. Лесом. Тайной. Счастливые слезы, как роса, падают в чашечки цветов.

Штейнбах робко звонит на темной лестнице.

Лия бросает скрипку. Одну секунду стоит среди комнаты, бледная, насторожившаяся. Потом запирает дверь в коридор и бежит в переднюю.

— Вы? Вы!

Она берет его руки и прижимается к ним лицом.

— Вы меня ждали, Лия?

— О, каждый миг, все эти дни. Разве вы не сказали: «Я вернусь»?

Обнявшись, они входят в залу. Штейнбах подходит к цветам.

— Вы должны любить ландыши…

— Да. Если у цветов есть язык, темный и странный, я все-таки поняла его. Эти цветы сказали мне то, о чем я не смела спросить…

— Они уже вянут, Лия.

— Пусть! Они умрут… Но будет вечно жить радость, которую они мне дали. Садитесь опять к огню. Вы видите, все — как было тогда. Никто не войдет. Вот и чай готов, и камин топится. Я ждала вас каждый день.

— Простите, Лия… Я уезжал по делам в Киев. Вернулся только два часа назад. Я сам стремился к вам. Завтра у вас будут новые розы.

— Я придвину табуретку, как тогда?

— Постойте, я вижу чье-то лицо на мольберте…

— Не глядите. Мне ничего не удалось.

Штейнбах внимательно щурится на свой портрет. Сходство есть. Его черты, главное — его брови и губы. Но есть какая-то неуловимая разница. Он не может сказать, в чем. Эта девушка рисовала его не таким, каков он есть, а каким видела она его очами своей души. И — как всегда в истинном творчестве — печать ее собственной индивидуальности отразилась в этих странных, мистических, далеких от жизни глазах портрета. «Если б я был таким!»

— Я в долгу перед вами, Лия, — говорит он, когда она, сидя на табурете, берет его руки и смотрит в его глаза. — Вы угадали. Я — не адвокат Берг. Не знаю, зачем я так сказал. Но побуждение было низменное, и мне стыдно перед вами.

— Нет-нет, я ничего не хочу знать. Скажите мне только ваше имя.

— Марк.

— Довольно! Я хочу, чтоб, приходя сюда, вы отрешились от всего, чем жили вчера. И если я сумею заслонить это прошлое, я буду счастлива. Я знаю: у вас заботы, дела. Тоска, проза. Пусть я буду вашей радостью! Маленькой радостью. Хочу, чтоб у вас было место, где вы могли бы забыться.

— И вы будете играть мне? Вы большая артистка, Лия. Я не могу забыть вашей скрипки.

Вдруг он отодвигается. Ее головка легла на его грудь.

— Это опасная игра, Лия.

— Для кого опасная?

— Я могу разбить ваше сердце.

— Оно ваше. Не все ли равно? Делайте с ним, что хотите. Если вы исчезнете из моей жизни, я…

— Что я? Что вы хотели сказать, Лия?

— Нет-нет, пустяки…

— Вот это именно то, чего я боялся. Лия, я не хочу недоразумений! Слушайте меня! Я связан с другой. И связан с ней навеки. Вся моя жизнь полна только ею.

— Где же она?

Как тих и спокоен ее голос! Точно прошелестели эти слова в стемневшей комнате.

— Здесь нет ее сейчас со мною. Но когда бы она. ни позвала меня, я уйду, Лия Я уйду.

— И не вернетесь? Он долго молчит.

Она ждет, вся сжавшись в комочек у его ног.

— Что я могу ответить вам, Лия? Говорите узнику, полюбившему стены своей клетки о высоком небе, о просторе моря. Он вас не поймет. Учите раба протесту и борьбе. Он не станет вас слушать! Любовь — это тюрьма нашей души… Это рабство.

Она поднимает голову, пристально всматривается и видит скорбь и горечь в его лице.

Она закрывает глаза и прислоняется щекой к его коленям.

— Пусть будет так! — говорит она.

И надтреснутый голос ее звучит болезненно.

В порыве жалости он склоняется над нею, запрокидывает себе на руку ее головку и смотрит с отчаянием в ее лицо.

— У меня нет свободы, Лия! В любви ее не бывает. Так любить — проклятие. Я презираю себя, но остаюсь рабом. Вот мое признание. Теперь вы отречетесь от меня? Я не даю вам никаких надежд, никаких обещаний. Но тогда зачем я здесь, спросите вы?

— Тише! Я не спрашиваю. — Она судорожно сжимает его руку. — Я не искала себе ни мужа, ни защитника. Я жизни не боюсь… Разве она не открыта передо мной и теперь? Не жениха ждала я эти дни. Только грезу.

Он наклоняется и целует ее в губы.

С ликующим криком она обвивает руками его шею и прижимается к нему всем тонким, трепещущим телом. С такой нервной силой прижимается она, что сердце Штейнбаха начинает биться сильнее и кровь звенеть в ушах. Его руки бессознательно, судорожно, словно в каком-то отчаянии обхватывают ее тонкую фигурку и держат ее у груди. Она слышит, как стучит его сердце.

Долго молчат они, оба полные смятенья. Вдруг он слышит ее шепот как в бреду:

«Марк… Марк…»

Штейнбах разжимает ее руки. И встает.

— Куда вы? — жалобно срывается у нее.

— Я должен уйти, Лия. Я не смею возвращаться.

— Почему? Почему? Постойте, Марк! Что случилось?

Он молчит. Разве сможет он сказать? Но душа его кричит «Я лгу тебе. В каждом слове, в каждом поцелуе лгу. Не тебя целую я сейчас. Не ты сказала мне только что: „Марк“. Я слышал другой голос. Между мной и тобой стоит другая женщина. Я ничего не могу сделать с собой. Я отравлен…»

— Лия, — говорит он вслух, — вы так молоды, талантливы. И вы правы, что не боитесь жизни. Вы ее уже завоевали. Научитесь же ценить ее и себя! Вы стоите большего, чем этот бред. Он пройдет, и явится любовь. И вы узнаете счастье.

— Только с вами, — говорит она твердо и спокойно, кладя ему руки на плечи и удерживая с силой, какую он не подозревал в ней. — Будет ли это счастье, или гибель моя, все равно! Вы ничего уже не измените в моей судьбе. Я знаю, что меня вы не любите. Но почему вы здесь? Ответьте мне теперь! Почему вы здесь, а не с ней?

В стемневшей комнате он видит только белое пятно ее лица, темные провалы ее таинственных глаз. Но он слышит ее голос. Голос женщины, а не ребенка. И в этом голосе столько силы и значения. Разве это та самая хрупкая и болезненная девочка, достойная жалости? Впервые за странностями и истерической экзальтацией он чувствует силу ее индивидуальности. И, как всегда, сам безвольный и бесстрастный, под гипнозом чужой упорной воли, под напором чужого страстного стремления он теряется и отступает.

— Вы молчите? Тогда я скажу за вас. Вы идете ко мне, потому что душа ваша голодна. У вас есть все, но нет радости. Та, которую вы любите, вас разлюбила.

— Нет. Если б разлюбила, было бы легче. Но я ей нужен. Без моей любви она не проживет.

Лия стоит задумавшись. Потом, тряхнув головкой, говорит все так же спокойно и твердо:

— Моя жизнь в ваших руках. Если она нужна вам, возьмите ее. Ни обещаний, ни надежд, говорите вы? Хорошо. Вы не смотрите, что я кажусь ребенком. Я прекрасно понимаю значение каждого моего слова. И это не порыв… Я молила судьбу послать мне счастье, непохожее на жизнь кругом. И греза сбылась. Я знаю, грезы исчезают. Исчезнете и вы. Но я верю, что вы меня не забудете никогда. Моя любовь слишком хороша для земли…

— Лия… Лия… Замолчите! Вы терзаете мою душу.

Она доверчиво кладет голову на его плечо.

— Я хочу исцелить ее, Марк. Улыбнитесь мне. Неужели и со мною вам тяжело? Посмотрите в мои глаза. В них небо и вечность…

Маня ходит от окна к двери с тоской в душе и ломает пальцы.

Сколько дней она ждет его! Каждое утро она говорит себе: «Нынче». Лихорадочно одевается, старается причесаться к лицу. Едет на репетицию. «Сейчас… сейчас… — на обратном пути, говорит она себе, подъезжая к гостинице. — Он знает, что я свободна от четырех до семи». И она ждет. Каждая минута полна тревоги. Каждый шорох в коридоре, каждый голос, гул шагов дают сердцу толчок. Она кидается к двери.

Никого.

С разбитыми нервами едет она в театр. И как трудно взвинтить себя! Быть прежней Маней, для которой в творчестве тонули все печали.

Когда она засыпает, наконец, говорит себе:

«Завтра, завтра… Я не звала. Он обещал…»

Но и этот день проходит бесследно.

Стрелка на каминных часах показывает пять. Маня падает в кресло.

Чувство темное и больное, стихийное чувство заполнило ее душу. Что это? Страсть? Или ненависть? Слезы злобы и бессилия жгучим клубком подкатили к горлу. Если бы закричать. Дико, протяжно, как кричат животные.

«Что нужно тебе? — спрашивает она себя. — Гляди себе в душу. Будь честна и правдива! Сознавайся! Чего хочешь? Владеть им? Владеть всецело, как Марком? Владеть его помыслами, его жизнью, сделать его безгласным рабом? Да, да!» — громко говорит она, и тяжело падают эти слова.