Майкл Корда - Роковая женщина Страница 32

— Ладно, — ответила она, сознавая, что уже сдалась. — Если это не затянется допоздна. — Она понимала, что торговаться с ним — пустая трата времени. Одним из коренных отличий между ними было то, что они жили как бы в разных временных поясах. Саймон редко вставал раньше десяти, и еще реже ложился до трех утра, ее тянуло ко сну к одиннадцати, а просыпалась она в шесть. Алекса спросила себя, когда именно она начала составлять список различий между собой и Саймоном, и с грустью поняла, насколько длинным он стал.

Теперь, одержав победу, Саймон не замедлил воспользоваться преимуществами.

— Посмотрим, захочет ли к нам присоединиться Фреди де Гинзбург… Доминик Ставропулос, конечно, и Аднан Хуссейни, если он свободен. Если Аднан пойдет, лучше прихватить тех двух манекенщиц в прозрачных платьицах фасона «трахни меня». Как ты думаешь, Бенуа де Монтекристо пойдет?

Алекса оглянулась через зал на строгую, аристократическую фигуру директора Метрополитен-музея, который двигался от картины к картине с видом утонченного дворянина восемнадцатого века, обозревающего компанию прокаженных.

— Я с ним не знакома. Может быть, тебе лучше самому его спросить?

— Не вижу ли я определенный недостаток энтузиазма? — Саймон поднял брови. — Похоже, что так, — ответил он на собственный вопрос. — Или ты просто считаешь, что он будет там неуместен?

— Возможно. — У нее не было ни малейшего намерения помогать ему.

— В любом случае, постарайся. — Саймон, как обычно, читал ее мысли. — Будь хорошей девочкой. Ради Бога, Монтекристо едва за сорок! Он же не может проводить все свое время со старыми хрычами, вроде Артура Баннермэна, правда? — Он оглядел толпу. — Кстати, я вижу, он не пришел.

— Кто?

— Баннермэн.

— Я и не думала, что он придет.

— Ну и черт с ним. Говорят, он почти в маразме и большую часть времени пьян до бесчувствия. Я слышал, Роберт пытается судиться с ним, пока он не оставил все состояние Баннермэнов Американскому союзу художников и архитекторов. Слушай, я пойду поговорю с Монтекристо, а ты позвони к Трампу и закажи нам стол, хорошо?

Она проследила, как Саймон пробился к Монтекристо, отметила галльскую манеру Монтекристо с извинениями пожимать плечами, когда он отклонял — как она и ожидала — приглашение на ужин, и спустилась по лестнице к телефону, гадая, почему она вновь позволила Саймону взять над собой верх?

В вестибюле, за большим резным столом, регистраторша проверяла приглашения, сверяясь с именами в списке. Алекса повернулась, чтобы открыть дверь в офис, когда услышала, как низкий голос произнес:

— Баннермэн! Я уверен, что моя секретарша сообщила.

Этот голос разносился без видимых усилий. Не потому, что Баннермэн его повышал, просто в нем была особая звучность, из-за которой он мог перекрывать все другие разговоры, смешанная с выговором, казавшимся здесь в Нью-Йорке слишком четким, словно он говорил на некоем экзотическом иностранном языке. Баннермэн говорил медленно, произнося согласные со взрывной четкостью, а гласные, казалось, готовы были длиться вечно. Цельное, раскатистое, старомодное, незнакомое сочетание звуков, безошибочно определявшееся как патрицианское. «Ар-тур Бан-нер-мэн», — протянул он, словно давая урок произношения. В долгих, богато модулированных гласных слышалось эхо Гарварда, но с таким голосом это просто представлялось следствием уверенности в себе, которую дает богатство и власть.

Алекса обернулась, ожидая увидеть старика, и удивилась, оказавшись лицом к лицу с высоким, мощно сложенным мужчиной лет шестидесяти, со стройной осанкой и фигурой гораздо более молодого человека. Баннермэн был скроен по героическим меркам — ростом выше шести футов и без всякого намека на толщину, он казался необычайно сильным — мощная грудь, широкие плечи, огромные руки, почти ничем не выдающие возраст.

Но более всего привлекла внимание Алексы его голова — она производила впечатление слишком большой, как у монументальной скульптуры, с чертами, столь резкими, словно они были вырезаны из камня. Его лицо являло собой сочетание контрастов: квадратный агрессивный подбородок, четко вылепленный нос, блестящие синие глаза. Оно раскраснелось — не ясно, было ли это результатом раздражения или просто высокого кровяного давления. Его густые, снежно-белые волосы были коротко подстрижены.

Одежда его была столь же старомодной, как и манера речи. На Баннермэне был простой серый костюм, белая рубашка с тугим накрахмаленным воротничком, черный галстук и черные туфли, настолько начищенные, что вначале показались Алексе отлакированными. Ему как-то удавалось оставаться заметным в своей незаметности.

— Могу ли я вам помочь? — спросила она, осознав, что разглядывает его в упор — но, впрочем, он к этому привык, подумала она.

Баннермэн бросил на нее царственный взгляд — он явно не привык ждать или дожидаться приглашения.

— Надеюсь. Очевидно, мое имя отсутствует в списках молодой леди.

— Уверена, что это наша вина, — поспешно сказала она, хотя была совершенно уверена в обратном. — Почему бы вам не подняться наверх — позвольте мне проводить вас.

Баннермэн ответил не сразу. Он сердито выпятил подбородок, и, казалось, готов был начать скандалить. Богатенькие друзья Саймона, когда официанты или контролеры их не узнавали или немедленно не исполняли их желаний, тут же требовали, чтобы их уволили. Баннермэн выглядел так, словно был близок к тому же. Контролерша была юной, хорошенькой и, вероятно, не ведала ни одной знаменитости, если та не появлялась на канале MTV или в журнале «Роллинг Стоунз», но, подумалось Алексе, такое объяснение вряд ли утихомирит ярость Артура Баннермэна. Он достаточно богат, чтобы ожидать, что весь мир будет узнавать его в лицо и кланяться.

К ее удивлению, он ничего такого не сделал. Наоборот, улыбнулся — не вежливой формальной улыбкой, но настоящей, словно она только что сообщила ему, что он победил в какой-то телевикторине. Казалось, он почти испытывал облегчение, словно не хотел идти в толпу один. Внезапно он предстал перед ней уже не устрашающей, властной личностью, а просто привлекательным пожилым мужчиной, возможно, несколько одиноким и благодарным за компанию.

— Вы чертовски добры, — сказал он. — Я согласен, если это вас не затруднит.

— Вовсе нет. Буду счастлива, мистер Баннермэн.

Он просиял.

— Превосходно! А как вас зовут?

— Александра Уолден.

Он пожал ей руку. Рукопожатие было жестким и твердым, как раз такого и ждешь от бывшего политика, подумала Алекса. Она осознала, что испытывает в душе некоторое возбуждение — она не то что благоговела перед ним, но впервые в жизни встретила человека, носящего столь магическое имя.

В сознании вдруг высветилось воспоминание детства. Дед по матери, бодрый старый джентльмен из Кентукки, в молодости имевший репутацию отъявленного буяна, любил, когда приезжал, сажать ее на колени и рассказывать сказки или порой петь песни, которые запомнил с двадцатых годов. Одна из его любимых начиналась так: «Был бы я богат, как Баннермэн, все богатство бы отдал тебе».

Однажды она спросила, что значит «Баннермэн» — она была из тех детей, что неустанно задают вопросы, даже когда, как в данном случае, взрослые предпочитали, чтоб их не дергали, дабы наслаждаться звуком собственного голоса.

— Баннермэны, детка, это самые богатые люди в мире, — ответил он резко, словно подобные вещи должен был знать даже ребенок. Ей хотелось спросить: «Насколько богатые?», но по тону дедушки поняла, что лучше не перебивать его во второй раз. Она чувствовала исходящий от него незнакомый залах табака и виски — ее отец не пил и не курил, — пока старик раскачивался в кресле на крыльце душным летним вечером. Потом он откашлялся и сказал, словно догадавшись, что она хотела спросить:

— Я читал в «Ридерз Дайджест», что, если бы состояние Баннермэнов выложить в линию из долларовых банкнот, она бы протянулась до луны и обратно.

Кир Баннермэн и его богатство стали в той же мере достоянием американского фольклора, как и Пол Бэньян и его бык. И сейчас она не могла побороть ощущения неправдоподобия того, что здесь, двадцать лет спустя, она действительно разговаривает с Баннермэном, и непросто с Баннермэном, а с главой семьи, бывшим кандидатом в президенты, внуком самого Кира Баннермэна.

Она сопровождала его вверх по лестнице, навстречу потоку людей, спускавшихся вниз — было время ужина, и большинство посетителей уже уходило. Он двигался целеустремленно, плечи его были расправлены, крупная голова откинута, а решительный подбородок выставлен словно бушприт корабля. Рост и сила Баннермэна заставляли ее почувствовать, будто она следует за каким-то огромным зверем. До нее вдруг дошло, что он, должно быть, в том самом возрасте, что был ее дедушка, когда качал ее на коленях и рассказывал сказки, но тот был в то время уже сутулым и по лестницам ходил той неуверенной походкой, что присуща большинству его ровесников. Баннермэн же преодолевал лестничные пролеты как спортсмен.