Катрин Гюннек - Модистка королевы Страница 4

Я не просто могла себе представить тюрьму, я знала ее, поскольку родилась по соседству с этим мрачным пристанищем узников!

Я познавала Париж и парижан. Я познавала моду, настоящую, столичную. Это было так сложно! Для меня, не имевшей достаточного опыта, даже запомнить названия туалетов стало настоящим подвигом. Утренний наряд, вечерний наряд, наряд для церкви, наряд для приема гостей на обед, наряд для исключительных визитов, для визитов повседневных, наряд для двора, для театра, для бала, для охоты, для верховой езды, обеденный наряд, для приема религиозных гостей, для венчания, крестин, похорон… этот список не имел конца. Да и мог ли быть у него конец? Для элегантных людей предусмотрены туалеты на все случаи жизни. Кроме того, необходимо подстраиваться под модные в каждом сезоне ткани и цвета.

Уже тогда я была уверена в двух или трех вещах. Чтобы стать мастером в области моды, надо обладать зоркими глазами, ловкими пальцами и проворными ногами: чтобы бегать по городу, разнося клиенткам готовые туалеты. Необходима и очень хорошая память, чтобы держать в голове все эти немыслимые названия…

Нужно было многому научиться — и я училась. Моде, швейному мастерству, жизни — всему тому, о чем не пишут в книгах, но о чем перешептываются днем в ателье и вечером, перед тем как заснуть. Я не знала ничего из того, с чем пришлось столкнуться в новой жизни: ни манер, ни нарядов, ни разных историй и скандалов. Я продевала иглу, перепрыгивала потоки грязи на улицах, как ослик, нагруженная многочисленными коробками, не забывая прислушиваться и смотреть во все глаза. Я жаждала всему научиться, все узнать.

Глава 3

Проходили месяцы и годы, которые не были для меня особенно счастливыми. Но, говоря по правде, неудачными их тоже назвать нельзя.

Так кем же я была? О чем мечтала? По-моему, в то время я не думала ни о чем, кроме работы. Будни в ателье были изнуряющими, но я обладала завидным здоровьем, и тяжелый труд не пугал меня. Я работала допоздна, охотно помогала старшей портнихе и Пагелле, тем более, что ночные забавы втайне от хозяйки не приходились мне по вкусу. Некоторые девушки, которых называют беглянками, сердились на меня за это. Они безуспешно звали меня поучаствовать в их проказах.

Я не осуждала подружек, но чувствовала, насколько сильно от них отличаюсь. Гулять с кем попало (главное, чтобы прическа была модной), играть в «Венеру» или в «Софи-красивое тело» со стариками, развратными и больными, — спасибо, нет. Некоторые испытывают, вероятно, слабость к подобным извращениям, но я не из их числа.

Моя новая жизнь почти ничем не походила на прежнюю, но все казалось мне скорее естественным, если не считать насмешек некоторых девушек. В то время я была убеждена, что таковы все парижанки. Говоря начистоту, я считала их злыми. Вначале мои манеры, неопытность, акцент и даже имя вызывали у горожанок лишь презрение.

Их презрение я переживала молча. Я знала, что нельзя демонстрировать свое душевное состояние, что нужно прятать обиду. Я знала также, что должна приспособиться к новому положению. В первую очередь я изменила имя, данное мне при крещении. Пагелла находила его слишком заурядным.

— Это вульгарно, — говорила она с плохо скрываемым отвращением.

Часто в ателье девушки, смеясь, перекидывались шуточками, имитируя мой акцент, который был довольно сильным и резал им ухо. Провинциальная интонация и устаревшее имя смешили их до слез. В доме, который кичился привилегией обслуживать французский и испанский двор, старинные имена вышли из моды. А ведь они должны были ласкать слух как самая нежная колыбельная Беркана. У большинства девушек имена были иностранные, модные, очень изящные.

— Как вы находите имя Оливия? А Шарлотта? — неутомимо помогала мне в моих поисках Пагелла.

И хотя я не приходила от них в восторг, тем не менее старательно держалась принятых в ателье правил, потому что так было нужно. В результате Марии-Жанне пришлось исчезнуть.

В то же время я всеми силами старалась избавиться от акцента, понимая, что с ним далеко не уйти. Хорошие манеры и красивое имя имели огромное значение. То, как меня станут называть, должно нравиться не только Пагелле. Я хотела, чтобы мое новое имя было простым и нежным, как бархат, и я нашла его — Роза!

— Вот это уже лучше, — одобрила хозяйка.

Имя «Роза» понравилось Аделаиде, даже остальные девушки согласились, что оно изящнее моего старого и не такое простоватое. «Мадемуазель Роза» — так стали называть меня клиентки. Им понравилось это красивое имя. Как мало было нужно, чтобы изменить отношение ко мне парижанок, подумала я. Ведь бывают намного более серьезные самоотречения. Новое слащавое имя подняло меня в глазах окружающих, повысило мой престиж. Присвоив столь привлекательный ярлычок, я без труда стала своей в большой семье работниц дома мод.

Конечно, нужно было продолжать учиться. Узнать, что такое тракенар[20], научиться обращаться с шенилью[21], с компером[22], с «корзинами» для платья и маленькими бономами[23].

Эта профессия требовала напряженной работы всего организма: голова должна была все помнить, ноги без устали носить меня по городу, пальцы умело держать иглу, уши ловить все новости последнего времени, а язык распространять их дальше. Находясь в доме мод, я слышала столько новостей, сколько не узнала бы никогда, даже если бы досконально изучила все газеты. Ни одной свежей сплетне не удавалось укрыться от нас. Я, однако, предпочитала укрощать волны оборок, усмирять плиссировку, приноравливаться к воланам, гофрировать кружева.

Больше всего меня занимали головные уборы. Я украшала их газом, лентами, свежими цветами. Старшая портниха заметила, что я делаю это со вкусом, интуитивно выбирая правильные сочетания цветов: холодные тона — чтобы сгладить яркий румянец одних клиенток, маленькие перья или розы — чтобы оживить мрачные физиономии других. Я начинала изобретать. Пагелла оценила мои первые попытки творчества. Старшая портниха, мадам Сагедье, выглядела растерянной, видя, как увлеченно я мну муслин[24]. Она наверняка задавалась вопросом, что движет мною — желание выделиться или получить более высокое жалованье? Или же — и подумать страшно — любовь к этому проклятому ремеслу? Но старшая портниха знала точно, что хозяйка уважает меня. Все девушки, за исключением Аделаиды, занервничали. Тем более, что наши клиентки желали теперь, чтобы именно я занималась их туалетом. Особенно те, что не блистали красотой. Они говорили, что зеркала в «Модном штрихе» наименее жестокие во всем Париже.

— Пришлите ко мне Розу, непременно Розу!

— Эта девочка — настоящая волшебница.

Сказать, что я была довольна, слыша такие комплименты в свой адрес, значит не сказать ничего.

Каждый день я стремилась узнать что-то новое о любимом ремесле, овладеть ранее незнакомым приемом. Спустя некоторое время я уже могла работать в ритме опытных мастериц. Как и мадемуазель Виктория, мадам Сагедье пришла к выводу, что у меня есть природный дар. Но без работы талант — ничто или почти ничто. Итак, благодаря природной склонности и терпению я овладела искусством украшения, «поэзией моды», как говорила мадам Пагелла. Хозяйке нравилось, чтобы к ее имени прибавляли разные эпитеты, любимыми были: «великая начальница вкуса», «эксперт в вопросах красоты».

Моя жизнь протекала вдали от дома, но тосковать стало некогда: я была постоянно занята проблемами, связанными с работой, жалованьем, жильем, хозяйкой и подругами-ровесницами. Я, конечно, скучала по Аббевилю, но и у Парижа обнаружились свои хорошие стороны. Солнечные воскресные дни я проводила с подругами, и такие встречи быстро вошли у нас в привычку. Было бы преувеличением сказать, что все мы прекрасно ладили, но сидеть вместе на берегу Сены, смакуя припасенную провизию, доставляло нам немалое удовольствие. Пагелла относилась к нашим вылазкам с одобрением. Но она не знала всей правды.

— Нет ничего лучше, чтобы как следует сдружиться, — говорила она.

Воскресенье — это была свобода. Взявшись за руки, мы с Аде поднимались по улице Гурд[25], не торопясь прогуливались по пустынным в это время Елисейским Полям. Мы болтали, болтали без умолку… Слова Аделаиды больше не возмущали меня. Говоря по правде, они восхищали своей дерзостью. Жизнь, мужчины и все такое прочее, говорила подруга, — все это старая песня, тут ей нечего рассказывать. Однако за маской познавшего жизнь человека скрывалась маленькая девочка, которая была такой же страстной мечтательницей, как и я. И голова ее была забита исключительно любовью.

Часто мы доходили до заставы Шелот. Я очень любила это место.

— Тебе еще не наскучил наш «Модный штрих»? — спросила Аде однажды.