Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь Страница 40

С бабушкой всегда трудно разговаривать, с ее точки зрения жизнь — это непрерывная череда проблем, которые нужно решать. Но в этот раз я испытала почти облегчение.

— Кем была Сильвия Беллинджер? — спросила я.

— О, милая, — вздохнув, сказала бабушка. — Ты что, уже забыла ее?

— Я помню Сильвию Кэмпбелл. Но я никогда не знала Сильвию Беллинджер.

— Она была прекрасна, — начала бабушка таким тоном, словно решила прочитать мне историю моей матери из сборника сказок. — Сильвия произносила торжественную речь на вручении дипломов в шестнадцать лет, потому что окончила школу, перескочив через два класса.

— Это я знаю, — прервала я бабушку, прежде чем она продолжила перечень маминых успехов в обучении. — Какой она была на острове?

Бабушка немного помолчала.

— В каком смысле? — уточнила она после паузы. — Сильвия была собой. Она была Сильвией.

Но она не могла быть Сильвией, поскольку Сильвия не ныряла с аквалангом, не взбиралась на вершины вулканов и не занималась любовью с человеком, который вовсе не мой отец.

— Когда ты туда ездила? — вместо этого спросила я.

Ева рассказала, что это было в феврале 1983 года. В сухой сезон. С отъезда моей матери прошло шесть недель.

— И на что это было похоже? — задала я следующий вопрос.

Ева вздохнула точно так же, как вздыхал мой отец, вспоминая о том, о чем не хочется вспоминать.

— Там было очень, очень мрачно. И жарко. Я помню длинные ряды тонких мертвых деревьев, стоявших вдоль дороги из аэропорта. Помню коров, которые паслись чуть в стороне от обочины; бедные животные выглядели больными, у них торчали ребра. А местные жители были черными. Я никогда не думала, что чернокожие могут быть настолько черными. Когда же я сказала об этом Сильвии, она очень рассердилась.

— Даже не представляю, почему она так отреагировала, — вставила я, думая о том, как описал мою бабушку Саймон. Женщина, «готовая играть в теннис, одетая в розовый купальник, с белыми волосами, уложенными в высокую прическу», была там явно не к месту.

— Сильвию очень разозлил тот мой визит, — продолжила бабушка. — Знаешь, мы всегда были близки, но в то время в наших отношениях появилась трещина. Она всегда была нежной, очень спокойной девочкой. А превратилась в новую, злобную Сильвию.

— И что же ее злило?

— Да все.

Я помолчала. Догадавшись, что бабушка не собирается продолжать, я спросила, встречалась ли она с мамиными друзьями.

Ева снова вздохнула.

— Да, там была эта девочка, Джекси. Почти неодетая. Весьма эксцентричная особа. И конечно же, был Виктор. С ним мы мило поболтали за обедом. Он знал все о политике, о школе и о том острове.

Бабушка вспомнила, что они ели — суп каллалу, который был очень похож на шпинат, — и как она уронила за обедом нож, а семь бродячих собак передрались, попытавшись его съесть.

— Сильвия говорила, что они так же вели себя, когда она уронила карандаш.

— А кого еще ты встретила? — спросила я.

— Там были гигант и какой-то азиат, — сказала бабушка, видимо имея в виду Тора и Эрнеста. Затем ее голос посуровел: — Еще там был какой-то еврейский парень.

— Саймон Берг? — спросила я.

— Как ты его назвала? Я забыла имя, — ответила она.

Но ты помнишь, что ела в тот день. И помнишь, что там было семь бродячих собак, а не шесть.

— Каким он был? — я не собиралась отступать.

— Скользкий, — с презрением произнесла она. Таким же тоном Ева говорила о Билле Клинтоне, словно президент однажды попытался ее соблазнить. — Он появился за обедом, — продолжила бабушка, рассказав, как Саймон прошел сквозь стаю дерущихся собак, чтобы подать ей руку. — «У вас такая прекрасная дочь, миссис Беллинджер», — произнес он с подчеркнутой чопорностью.

— С чего бы он вел себя так чопорно? — поинтересовалась я.

— Не знаю, но я не доверяла ему, — отрезала Ева, добавив, что, когда она спросила Сильвию о нем, моя мама стала очень раздражительной. — Сильвия сказала, что он не просто еврей, он наполовину индеец. Словно пыталась шокировать меня. «Индеец? — спросила я. — Разве он не знает о законе? Он мог бы поступить в любую школу в Штатах». Но он был не американским индейцем, как объяснила Сильвия, а индийским индейцем. «Индус!» — воскликнула я, а твоя мама поправила: «Нет, сикх». Когда я спросила: «А разве он не должен носить тюрбан?» — Сильвия съязвила, что он забыл дома свою ермолку, а потом возопила: «Господи, мама!» В первый раз я услышала, как твоя мать всуе упоминает Бога, — с грустью произнесла бабушка.

Они пообедали в отеле «Холидей Инн», где остановилась бабушка.

Ресторан выходил прямо к океану, на пляж Гранд-Анс. Освещенная пламенем свечей терраса была практически пустой, не считая обслуги; из большого динамика под потолком звучали лирические песни. Ева сказала, что моя мама очень рассердилась, когда она попросила «минеральную воду в бутылке, без газа». Сильвия тут же стала демонстративно пить газировку стаканами, словно хотела доказать, что она одна из местных.

Бабушка сообщила маме, что отец очень рассержен и хочет, чтобы она вернулась. Мама, разозлившись, ответила, что он знал, на что идет, когда они познакомились, и знал, что она всегда мечтала стать врачом. И когда они поженились, ее намерения не изменились. Так почему же теперь он ведет себя как тюремщик? И почему он сам не может приехать и поговорить с ней, а вместо этого посылает полномочного посла?

Ева напомнила ей о том, как занят ортопедической практикой мой отец.

— О, это я знаю, — с ехидством ответила мама.

Ева объяснила, что Уилл никогда не думал, что она уедет из страны ради учебы. Затем она напомнила, что у мамы двое детей и дом, которые нуждаются в ней.

— Она о нас забыла? — спросила я.

— Она не забыла, — ответила бабушка. — Просто Сильвия считала, что теперь очередь Уилла следить за делами. Она восемь лет отдала семье и хотела, чтобы он сделал хоть шаг к тому, чтобы стать настоящим отцом. Сильвия знала, что я появилась там, чтобы уговорить ее вернуться… К тому же… — Ева замолчала.

— Что? — спросила я.

— Ох. Сильвия была очень раздражена и злилась. Я никогда ее такой не видела. Она говорила страшные вещи.

Я ждала.

Наконец бабушка произнесла на одном дыхании:

— Она упрекала меня в том, что я вечно рвусь управлять ее жизнью, ее браком, что от нее ничего не зависит. Она даже сказала, что это я заставила ее рожать детей, когда она не поступила в медицинскую школу.

— А ты заставляла?

— Холли! Твоя мать всегда сама принимала решения!

— Она злилась на нас с Беном.

— Нет, Холли. Она любила вас. Просто Сильвия хотела всего и сразу. И отказывалась верить, что в жизни так не бывает. А когда ее не приняли в медицинскую школу, она еще более ожесточилась.

Я подумала о письме Саймона. О тебе ходили слухи еще до того, как появился я. Может, он слышал, что она бросила мужа и детей ради того, чтобы приехать сюда? Как я могла поверить, что ее исчезновение оправданно? И зачем я сделала ее призвание своим?

Бабушка рассказывала о том, как просила мою мать вернуться домой.

— Ты здесь в опасности, — говорила ей Ева. — Все эти люди вокруг — коммунисты.

Сильвия отвечала, что официант, скорее всего, пьяный и поэтому кажется Еве коммунистом.

Бабушка передала ей все, что услышала от Вездесущего Вика: что премьер-министр распустил последнее правительство, что со времени государственного переворота здесь не проводятся выборы и что Бишоп — «близкий друг» Фиделя Кастро.

Сильвия спросила, какое отношение к ней имеет Фидель Кастро. А как же ее мечты?

Ева ответила, что следовать мечтам — это прекрасно, но вполне реально добиваться всего дома, что она может еще несколько раз попробовать поступить в медицинский университет Мэриленда. Однако все ее аргументы злили Сильвию еще больше, она даже расплакалась. Ева потянулась через стол, взяла ее за руку и посоветовала не волноваться. «Господь творит добро даже из того, что портит Дьявол».

Сильвия сказала, что не нужно так драматизировать и что у нее здесь друзья.

— Именно этого я и боялась, — призналась мне бабушка.

— Ты боялась маминых друзей? Или только Саймона Берга? — спросила я.

— Почему ты все время его вспоминаешь? — в голосе Евы звучало откровенное недовольство.

— Потому что они с мамой были любовниками, — ответила я. Было странно говорить такие вещи, особенно странно было самой признавать существование этих отношений.

— О нет, Холли! — воскликнула бабушка. — Это могло быть увлечением, но ничего более Сильвия не могла себе позволить. Твоя мать никогда не была такой.

Я снова вспомнила строчки из того письма. Ты продолжала твердить мне, что не можешь себе этого позволить. Чего позволить — счастья?