Катрин Гюннек - Модистка королевы Страница 41

— Соперница Бертен, — повторила Аде.

Это стихотворение заставило меня улыбнуться. Женщиной, разменявшей шестой десяток, с толстой талией, двойным подбородком и тяжелым сердцем — вот кем я была. У меня было только одно желание — уединиться, закрыться в своей деревне. Чтобы не надо было думать о ненужных письмах, о просьбах вернуть долги, о клиентуре, которую нужно искать и завоевывать заново. Я высохла, внутри меня была пустота. Вот что я теперь могла им дать. Ничто, пустоту, струю воздуха. Я больше не хотела, я больше не могла. Но только я была разорена, а нужно было продолжать жить, чтобы жила моя семья и мои мастерицы. А еще был Филипп. Ради них я готова была попытаться запустить старый механизм.

Я окончательно обосновалась здесь. Я ходила на улицу Ришелье, то есть на улицу Закона, только для того, чтобы провести зиму и оживить дело. Нужно было это сделать, и мы это сделали.

Я любила устроиться на последнем этаже одна, с чашкой чая. Иногда приходила Мари-Анж, садилась рядом. Мы могли подолгу сидеть так, молча. Было хорошо, просто хорошо, мы были счастливы вновь почувствовать, как мы близки. Проходя мимо меня из кухни, она заносила мне, как ребенку, яблочный пирожок или миндальное пирожное.

Сначала казалось, что ты уже никогда не засмеешься, не начнешь заново жить, а потом в один прекрасный день вдруг обнаруживаешь, что ешь яблочный пирог…

Пироги не могли быть больше такими вкусными, как раньше. Ничто не могло быть таким, как раньше. Моя мама умерла, моя королева умерла, многие близкие, многие друзья исчезли. Как жить без них? Однако жизнь продолжалась. Я как те маленькие котята, которых хотят утопить, а они выкарабкиваются. Я поправила свои дела, я зализала свои раны.

На улице Закона отныне торговала мадемуазель Бертран, моя бывшая служащая. Недалеко, у Пале-Рояля, мадам Лизфранк составляла мне жестокую конкуренцию. Ее бутик назывался «У Знаменитости». Это был бывший «Золотой Павильон». Она предлагала фантазийные платья, которые, как она уверяла, уменьшают талию и делают фигуру более гибкой.

После войны все женщины прониклись лютой ненавистью к простоте. Они одевались в муслин, обнажали грудь. Как говорил Шарль, по принципу «хочешь, так бери». Это были всего лишь котурны[136], короткие талии, платья с огромными декольте, прозрачными вуалями, греческие прически. Новая линия моды была тонкой, невероятной, не будучи в силах быть великолепной[137]. Думаю, по окончании войн всегда происходит одно и то же: люди пытаются забыться и с головой окунаются в развлечения.

Прошел слух, что возвращается знаменитая марка. Только вот вернулась одна марка, без клиентов. Я была вынуждена продавать мебель, безделушки и даже сдавать нижний этаж «Великого Могола», чтобы выжить. Удачная на первый взгляд идея обернулась множеством новых проблем[138]. Она на время вытащила меня из затруднений, но все кончилось плохо[139]. Столкновения происходили слишком часто.

Мне казалось, что я больше не принадлежу этому миру. Я была похожа на сомнамбулу, которая по инерции продолжала делать то, что делала всю жизнь: шила платья и торговала ими.

Да, к тому времени часть меня ушла, и когда до меня дошла весть о смерти Николая, я не знаю, как это сказать… Тогда ушла другая часть меня. Это было как еще одно изгнание. В то время, и это может показаться безумным, я еще никогда не чувствовала между нами такой близости. Подобные вещи трудно объяснить, просто так было, вот и все.

Николай… Мои глаза больше никогда тебя не увидят, но я продолжаю видеть тебя сердцем. «Я посылаю это письмо той, что по-прежнему притягивает меня, как магнит…»

Мои дурные предчувствия по поводу Гатчины были небезосновательны. Николай стал жертвой безумного эрцгерцога и его проклятого Алексея Аракчеева. Надо обращаться с людьми, как с собаками, говорил он. А он любил собак. Мертвых.

Вокруг своего горя я свила мягкий кокон, в котором были Николай, мама Маргарита, Мария-Антуанетта, мадам Тереза, Жанна, Луиза, маленький Пьер… они все ждали меня. Моя память — мое сокровище. Я была бы даже счастлива, если бы не «отвратительное маленькое семечко».

Я внимательно наблюдала за внешней жизнью.

Бешеное увлечение танцами, легкомыслие платьев и нравов поражали меня. Воздух наполнился ароматами ушедшей эпохи. Люди вновь полюбили то, от чего недавно добровольно отказались. На самом деле это всегда одинаково. Просто все всегда повторяется. Жизнь, должно быть, идет по кругу.

Я не буду говорить о Тальен, великолепной, уверенной в себе и льстивой. Она стала новой королевой, она вдохновляла фантазии Парижа, она задавала тон. Я буду говорить только о Жозефине.

По возвращении в течение недели или двух я верила, что удача еще улыбнется мне. Жозефина де Богарне[140] выбрала меня в модистки! Мы с Аде думали, что нам снится прекрасный сон. Но сказка продлилась недолго — Жозефина просто ушла. Она исчезла так же внезапно, как и появилась. Если уж волшебство рассеялось, так рассеялось окончательно. «Великий Могол» и его маленькие чудеса — со всем этим было покончено. Бутик потерял свое очарование, и я вместе с ним. Отчасти из-за этого Ипполита Леруа. Был только он один. Он отбил всех модных клиенток. Жозефина, как и все другие, удрала к нему.

Стало очевидно, что я больше не являюсь великой жрицей моды в своей стране. Но все еще существовала заграница… Она оставалась мне верна. Конечно, если не принимать во внимание корсиканца и его бесконечные войны. Все стало вдруг невозможным. Оставалось относить каждый день один или два алмаза, колье или браслет в Пале-Рояль. Все, что не успела отобрать у меня Революция, отобрала Империя, все до последней бусинки.

Скоро исполнится семь лет, как Луи-Николя ведет бутик.

Я одинаково люблю всех детей, не выделяя кого-то одного, но юность Филиппа и болезнь Клода-Шарлеманя отдалила их от магазина.

«Бертен: белье и платья» — возвещает сегодня вывеска «Великого Могола». У меня всегда там была квартира, но сейчас я больше не возвращаюсь на улицу Ришелье. Мне нравится называть ее Ришелье. Ей вернули прежнее имя. Жизнь идет по кругу…

Каждый новый день больше не несет в себе сюрпризов. Я не скучаю, я жду. Я нахожу удовольствие в тишине, нарушаемой лишь изредка криком детей: Мария-Анна, Мария-Марта, Мария-Евгения, Александр-Луи, Пьер-Эдуард, Луи-Август, моя дорогая Туанетта… Я счастлива, что одна из моих племянниц назвала дочь в честь королевы. У меня еще есть мои маленькие радости. Имя, визит, письмо от Дюплуа. Посылка из Мен-Валери с критмумом и уксусом, к которым я питаю слабость. Мой маленький грешок.

Годы промчались с быстротой молнии, и мое время подходит, я знаю.

Я попыталась рассказать самое основное. Всего сказать я не смогла бы никогда.

У меня были свои достоинства и недостатки, я была всего лишь женщиной, как все, у кого жизнь сложилась иначе, чем у других. Я одевала королев и принцесс, я придумывала новые туалеты, я была бедной, богатой, разоренной, я любила и была любима. Я познала успех, ненависть и забвение. По правде говоря, я никогда не успокаивалась, никогда не делала передышки, надеюсь, что не сделаю этого и там, куда скоро отправлюсь. Вечный покой — это же ад! Я всегда была торнадо, скалой, вулканом. Работа и вдохновение делали меня счастливой. Надеюсь, на небесах найдется пара ангелов, которым нужна будет моя помощь! Я одевала людей здесь, на земле, и буду одевать ангелов на небесах!

Я уйду почти без всякого сожаления.

Только одно терзает меня. Я увлекла королеву в бездну… вот уже двадцать лет эта мысль не дает мне покоя, но я не хотела ничего плохого, клянусь. Вскоре я, представ перед высшим судом, должна буду объяснить это, и я без страха полагаюсь на милость Божию, поскольку Он знает, что таится в глубине моего сердца.

Все считают, что я горжусь своей прежней славой и неплохо устроенной жизнью. Я слышу их милые разговоры, все еще иногда льстивые. Если бы они только знали… Я, «костюмерша», министр юбок, бич страны в обличии женщины, унесу свое горе с собой, и все скажут, что я прожила великую жизнь, что я была преданной и верной. И все это будет правдой, только они забудут самое основное, поскольку самые глубокие раны никому не показывают.

Думайте обо мне, когда будете проходить по улице дю Бор де Ло. Не приходите на кладбище Сен-Медар, я не останусь там надолго. Я была всегда слишком живой, чтобы упокоиться навеки, смерть не означает для меня конец, все продолжается, и я буду по-прежнему рядом. Я буду часто возвращаться.

Я буду возвращаться, пока здесь будет оставаться хотя бы один из тех, кого я люблю. И даже когда вы все присоединитесь ко мне, я не перестану возвращаться. Я слишком люблю этот дом и эту набережную.