Валентина Мельникова - Антик с гвоздикой Страница 44

Здесь же калека на деревянной ноге гнусавым голосом вымаливал подаяние, а мерзкие нищенки с проваленными носами хватали за подолы кухарок, закупающих провизию для господских столов, требуя с них грошик в обмен на таинственные снадобья, способные вернуть неверную любовь.

Рядом с базаром находился третьеразрядный трактир "Бристоль". Чем выше был разряд, тем ниже уровень посетителей. В "Бристоле" околачивались большей частью оборванцы, голь перекатная, здесь чувствовали себя свободно жулики всех мастей и воры солидные, не разменивавшиеся на мелочовку. В задних комнатах этой забегаловки продавались, менялись, покупались краденые вещи, на которых виднелись иногда свежие, едва застиранные пятна крови. Здесь "деловые" затевали новые ночные дела, а днем отсыпались в дешевых "нумерах" на втором этаже. И если "Европа" была приютом для благонамеренных, почитающих закон граждан, то "Бристоль" являлся полным ее антиподом скопищем грязных пороков, низменных страстей и жалких людишек, давно потерявших человеческий облик.

Впрочем, в Белореченске никто не называл "Бристоль" трактиром, и относились к нему, как и следует относиться к низкопробной харчевне. Правда, он славился вкуснейшим хлебным квасом, что и являлось единственной причиной, почему в разгар жаркого летнего дня сюда захаживали приказчики ближних лавок и чиновники земских учреждений, расположенных всего в квартале от базара.

Напротив "Бристоля" находилась деревянная парикмахерская, а за ней тянулся унылый ряд будок сапожников, шорников, ключников - заплатанных, покосившихся, закопченных...

На маленькой ярмарочной площади, видимо из-за жары, не было ни фокусников, ни цыгана с медведем, ни факира со змеями. Отсутствовал и кукольник с Петрушкой, из-за которого Ксения с Павликом сюда и наведались. В тени одного из балаганов, где зеваки глазели на бородатых детей и женщину с третьим глазом во лбу, сидели два калеки с изрытыми оспами лицами и выставленными напоказ безобразными культями и пронзительно голосили:

Мимо царства прохожу,

Горько плачу и тужу:

Ох, горе мне, горе

Превеликое!..

Калек окружало несколько человек: все те же сердобольные кухарки да пьяный мужичок, пытавшийся приплясывать, но почему-то его слушалась только одна нога, и потому он все время ходил кругами, пока не свалился в пыль и там не затих до полного вытрезвления.

И вдруг сквозь эти визги, стенания калек и пьяные выкрики прорвался чей-то развеселый и озорной голос:

Вдоль по Питерской,

По дороженьке,

Едет Петенька

Да с колокольчиком...

Пение приближалось. В толпе на площади завертели головами, весело заулыбались и заспешили на звуки разудалой песенки, которую невидимый певец сопровождал подсвистом и щелканьем языка.

Ксении и Павлику из коляски было видно, что эти звуки исходят от двух людей: старика в поношенной ситцевой рубашке и мальчонки-подростка с давно не стриженными вихрами. Старик нес в одной руке сундучок, оклеенный лубочными картинками, в другой - складную ширму, деревянный каркас которой обтягивала дешевая сарпинка, прибитая к нему мелкими гвоздями. Голову старика прикрывал широкополый соломенный брыль*, глаза лукаво блестели. Губы под длинными, пшеничного цвета усами едва шевелились. Казалось, что песенку поет совсем не он, а кто-то другой, сидевший то ли у него за пазухой, то ли в кармане, а то ли вовсе под крышкой его чудо-сундучка.

______________

* Брыль - мужская шляпа (жаргон.).

Павлик радостно оживился и схватил Ксению за руку.

- Смотри, Петрушка пожаловал! - И умоляюще поглядел на нее. - Давай подойдем поближе.

- Нет, - покачала головой его тетушка, - отсюда виднее. Сейчас набежит народ, нам только оттопчут ноги. И к тому же Егору придется оставить коляску, чтобы посадить тебя на плечи. А здесь много конокрадов...

Но Павлик уже не слушал ее. Взгромоздившись с ногами на сиденье экипажа и вытянув шею, мальчик с жадностью наблюдал за происходившими на площади событиями.

Постно-набожные лица окруживших калек людей тоже оживились, они повернулись в сторону кукольников.

Мальчишка расстелил прямо на земле ветхий коврик и принялся крутить колесо, становиться на голову и на мостик, ходить на руках, умудряясь при этом отпускать такие шутки, что толпа заходилась в хохоте, а у Ксении краснели уши. Она уже подумывала о том, что зря, наверное, привезла сюда Павлика. Но даже не предприняла попытки сказать ему об этом. Племянник был вне себя от восторга, подпрыгивал на сиденье от возбуждения и хлопал Егора по плечу, когда мальчишка по-особому удачно исполнял очередной гимнастический трюк. А когда тот закончил свое выступление, начал громко хлопать в ладоши и, завернув пятачок в бумажку, бросил его в картуз юному акробату, с которым тот обходил по кругу зрителей.

В это время старик установил ширму и спрятался за ней.

Мальчишка встал рядом с ширмой. Из-за нее высунулась рука и подала ему балалайку. Он тотчас заиграл разухабистую "Барыню", а на ширме появилась длинноносая фигурка с колючими глазками, в колпачке и в красной широкой рубахе.

- Петрушка! - радостно выдохнул Павлик вместе с толпой, узнавшей своего любимца, непременного героя народных кукольных представлений.

- Ха-ха-ха! Мое почтение, господа! - приветствовал зрителей Петрушка. Вот и я приехал сюда, не на тройке, не пешком, не на палке верхом, не в тарантасе-рыдване, а в рваном кармане!

- Здорово, Петр Иванович! - выкрикнул из толпы чей-то веселый голос. Милости просим с нами щец похлебать.

И представление началось, то самое уличное действо, которое так любили во всех городах и весях России и сто, и двести, и триста лет назад...

Петрушка, этот несносный плут, забияка и драчун, смеялся, подплясывал под дудочку и балалайку дедова внука, распевал веселые куплеты. Он безбожно торговался с цыганом, бранился с капралом, объегоривал доктора, бил всех палкой и до тех пор сыпал шутками-прибаутками, которые и впрямь нельзя было повторять в приличном обществе, пока его самого не уволокла за длинный нос проворная собака Шавка.

Ксения смеялась как безумная над проделками проказника в колпачке. И сейчас почти ничем не отличалась от своего племянника, который все порывался спрыгнуть с коляски и бежать в гущу зрителей, чтобы рассмотреть представление поближе. Егор тоже смеялся - словно в бочку бухал, но, в отличие от Ксении, не забывал о своих обязанностях ни на секунду. И, вовремя схватив Павлика за руку, несколько раз пресек его попытки сбежать от своих сторожей.

Особенно им понравился эпизод, в котором на ширме появился благообразный господин с аккуратным брюшком, гладко выбритый, с тонкими усиками и брезгливой гримасой на лице. Он носил на носу пенсне в золотой оправе, на голове - котелок. И, прохаживаясь уверенно взад-вперед вдоль ширмы, говорил строго и назидательно.

- Ты что расшумелся, рвань такая? - спрашивал он Петрушку тоном уездного исправника. - Нешто не понимаешь, что порядок нарушать воспрещается?

- А что за штука такая - порядок, ваша милость? С чем его едят, чем запивают? - кривлялся Петрушка, пряча за спиной дубинку.

- Порядок - это строгость, - вещал господин. - Это чтоб каждый сверчок знал свой шесток, - заявлял он не менее важно. - Чтоб каждый рот на замке держал и языком зря не болтал. У нас сейчас закон таков: ложиться после петухов и вставать до петухов. Собак не гонять, мух не ловить, баклуши не бить, пень не пинать, против ветру не с... а работать до поту, забыть про свою заботу...

- А, - догадывался Петрушка, - порядок такой, от которого хоть волком вой! Не его едят, а он ест! Не запивают им, а захлебываются!

Затем господину тоже попадало дубинкой по голове, он убегал под громкий лай Шавки и смех зрителей. А Петрушка весело кричал мальчику:

- Кешка, что это за тип, дюжину раз уже бит, а все про порядок вопит?

- А то коллежский секретарь Благонравный, - отвечал весело лохматый Кешка. - Он за то жалованье получает, чтоб нам про порядок зудеть и не дать себе с голоду помереть.

- А если я пройдусь по нему дубиной, проглотит он язык свой длинный? спрашивал лукаво Петрушка и потрясал своим грозным оружием.

- Бей, не жалей! - отзывался Кешка. - А я похоронный марш сыграю, а то и плясовую, коли попросишь!

По мере того как шло представление, зрителей прибавлялось, толпа густела.

"Ну Петрушка, ну дает, бесов сын!" - раздавались одобрительные выкрики. А каждая весьма соленая шутка сопровождалась градом смачных замечаний. "Вот шельма! Вот окаянный!" - были самыми благочестивыми из тех, что витали над ярмарочной площадью и головами довольной публики. Даже калеки на время перестали голосить и, опираясь руками о заплеванную брусчатку, пытались подтянуть выше свои тела, чтобы рассмотреть, что происходит за спинами плотно сгрудившихся людей.

Наконец представление закончилось. Старик спрятал кукол в сундучок, раздвинул ширму и снял шляпу. Она быстро наполнилась медными и серебряными монетками и даже смятыми бумажками ассигнаций. Старик бережно высыпал их в большой кисет, поклонился и передал брыль Кешке. Мальчик принялся обходить тех, кто наблюдал за представлением со стороны. Павлик, чтобы привлечь его внимание, от нетерпения переступал ногами и махал своей шляпой. Ксения сделала ему замечание, но тот с негодованием посмотрел на нее, ведь он приготовил целый рубль для артистов.