Майкл Корда - Роковая женщина Страница 45

— Крепка как скала. Она — просто восьмое чудо света. Вы ведь еще не встречались с ней, мисс Уолден? Нет? Напрасно, получите массу удовольствий.

Оркестр снова заиграл, и Баннермэн почти грубо подхватил ее под руку.

— Не будем мешать тебе, Бакс. Может быть, кто-нибудь еще захочет поболтать с тобой.

Троубридж на прощанье снова отсалютовал им стаканом.

— Извините его, — сказал Баннермэн. Бедный Бакстер любит посплетничать как старуха.

— Он, кажется, любит вашего сына?

— Он — крестный отец Роберта. И всегда принимает его сторону В глазах Бакстера, у Роберта нет недостатков.

— А в ваших?

Баннермэн окинул ее холодным взглядом, — предупреждая, скорее всего, что она сделала шаг в сторону запретной зоны.

— Роберт получит свой шанс, — процедил он сквозь зубы.

— Он очень похож на вас.

Все, что еще оставалось от добродушия в Баннермэне, мгновенно исчезло. Его лицо словно окаменело. Перед ней стоял совсем другой человек, ничем не похожий на того, к которому она уже начала привыкать.

— Вы знаете Роберта?

К ее удивлению, он, казалось, был столь же испуган, сколь и зол, а его голос прозвучал очень резко. У нее было впечатление, что он отшатнулся от нее, словно зверь, встретившийся с неожиданной угрозой.

— Я имела в виду — на фотографиях.

— А, — он вздохнул с явным облегчением. — Да, мы похожи. Внешне. К несчастью, думаем мы совершенно по-разному.

Музыка закончилась, но Баннермэн еще на мгновение задержал ее в своих объятиях. Это было всего лишь мгновение — но его хватило, чтобы последовала яркая вспышка и Артур сразу отпрянул, а затем повернулся к фотографу с яростным выражением лица. Повернулся, чтобы обнаружить перед собой молодую женщину. Будь это мужчина, подумала Алекса, Баннермэн обрушил бы на него всю мощь своего патрицианского гнева, но с женщиной он оказался явно не готов иметь дело.

— Я предпочитаю, чтобы меня не фотографировали без моего разрешения, — чопорно заявил он, — если вам это еще не известно.

— Извините, мистер Баннермэн, — заявила девушка. — Я из журнала «Город и деревня». Мы хотим поместить ваш снимок. Если вы не возражаете, конечно.

Он хмуро постоял несколько секунд раздумывая, засунув при этом руки в карманы смокинга и выпятив подбородок.

— Хорошо, — заявил он. — Вы можете сделать только одну групповую фотографию. Но эта фотография не должна публиковаться. Я выразился достаточно ясно?

Девушка вспыхнула от гнева, но как ни молода она была, явно понимала, что Артур Баннермэн не из тех, кому стоит противоречить. Его желаниям подчинился и спутник репортерши, записывавший в блокнот имена всех, кого она сфотографировала. Он быстро подозвал нескольких человек, стоявших рядом, и выстроил их для групповой фотографии, с Баннермэном, яростно глядевшим в объектив, в центре. Алекса стояла рядом с ним, но он не смотрел на нее, когда сверкнула вспышка. Каждый, кто взглянул бы на них, решил, что они совершенно чужие друг другу. Ничто не указывало на то, что именно она была его спутницей на сегодняшнем вечере.

— Это все, — твердо сказал Баннермэн. — Благодарю вас.

Он отвернулся, чтобы не дать репортерше возможности сделать новый снимок.

— Ужасное нахальство, — пробормотал он.

— Она просто выполняет свою работу.

— Еще с тех времен, когда я выставлялся в президенты, я взял за правило, — не позволять фотографировать себя во время танца и не носить дурацких шляп.

Она ему не поверила. Может, он и говорил правду о своих привычках как кандидата в президенты, но здесь было совершенно ясно — он не хочет, чтоб его фотографировали, когда он танцует с ней, или даже просто находится вместе с ней.

Что во мне такого дурного? — подумала она. Потом до нее дошло, что вопрос поставлен неверно. Что такого дурного в Артуре Баннермэне? Он что, действительно думает, что может сначала отшвырнуть ее как ненужную вещь, притвориться, будто ее не существует, а после сделать вид, будто ничего не произошло? Да что вообще она о нем знает? Почти ничего. Его одиночество привлекало ее, но при всем, что ей было известно, в его жизни должен быть кто-то, кому не следовало видеть его на фотографии танцующим с молодой женщиной. Удовольствие от вечера улетучилось. Она чувствовала себя обманутой, грубо униженной и обиженной, что он оказался не тем человеком, каким она его считала.

— Думаю, что мне пора домой, — сказала она.

Он нервно моргнул — слегка встревоженный, предположила Алекса, возможностью, что она еще и усугубит его неприятности, устроив публичную сцену. Очевидно, даже сам Артур Баннермэн был в состоянии опасаться женского гнева.

— Вы уверены? — спросил он. — Я имею в виду — еще не поздно.

— Уже больше одиннадцати. Кроме того, здесь могут быть еще фотографы. Я не хочу затруднять вас, стоя слишком близко, когда вас будут снимать.

Она видела, что Баннермэн не привык к сопротивлению. Интересно хорошо ли знакомо его детям это выражение его лица — глаза полуприкрыты, углы рта резко опущены, подбородок неподвижен словно скала в бурю? Если да, нетрудно понять, почему они с Робертом не встречаются совсем — а, может быть, он не часто видится и с другими детьми.

— Вы говорите глупости.

— Я так не думаю. Обычно я не встречаюсь с мужчинами, которые стыдятся, что их видят со мной. Это для меня как-то непривычно. Большинство мужчин счастливы показаться со мной на публике.

Он вздохнул:

— Конечно, я не стыжусь.

— Тогда зачем эта сцена с несчастной репортершей? И почему вы прекратили танцевать, как только увидели… как его там? Де Витта?

— Это не имеет отношения к вам. Вы должны мне верить.

— Не понимаю, с чего бы? Мне все это видится совершенно однозначно. И любому другому — тоже.

— Да, возможно… Наверное, вы правы… — Утратив свой надменный вид, он казался неловким и выглядел очень озадаченным, не находя доводов в свою пользу. — Послушайте, — настойчиво сказал он. — Вы не понимаете моего положения…

— Я понимаю свое. И мне оно не нравится.

Он стиснул ее запястье.

— Я не хочу, чтобы Роберт услышал об этом, — хрипло прошептал он. — Или увидел нас вместе на фотографии.

— Роберт? — спросила она. — Ваш сын Роберт?

— Верно.

— При чем тут он? Вы — его отец. Какое ему дело до того, что вы с кем-то танцевали?

Мгновение он смотрел на нее молча, словно старался решить, может ли он ей доверять. Он собрался с мыслями и сделал глубокий вздох.

— Пару лет назад Роберт пытался заставить меня отойти от дел. Стоило бы появиться фотографии, где я танцую с молодой девушкой, поверьте, Александра, Роберт бы оказался в ближайшем самолете на Нью-Йорк и полностью на взводе.

Она давно уже не слышала этого выражения — одного из любимых присловий отца. Почему-то это уменьшило ее злость на Баннермэна, как еще и то, что он был единственным человеком, называвшим ее полным именем вместо сокращенного «Алекса». На сей раз легко можно было понять, что он говорит правду. Она не была уверена, что понимает, почему он боится своего сына, но страх этот был очевиден.

— Зачем?

— Роберт принадлежит к тому типу людей, которые всегда ищут у других уязвимое место. Он вроде бы притих в Венесуэле, разыгрывая из себя дипломата, но у меня нет никакого желания вновь будить спящую собаку, не теперь, когда я запланировал такие большие изменения… впрочем, для вас все это скучно… — голос его упал так низко, что она с трудом разбирала слова. — Сейчас неподходящее время, Александра, чтобы мое имя появилось в какой-нибудь проклятой газете. Если бы не это, я был бы счастлив сфотографироваться с вами. По правде говоря, даже горд. Это дало бы мне такое преимущество перед ровесниками, — заставило бы этих чертовых развалин взвыть от зависти! — он рассмеялся, хотя не так громко, как обычно.

Она успокоилась, пусть и не совсем. У него были свои резоны, она была вынуждена это признать, хотя и не была уверена, что полностью их разделяет. Она позволила ему удержать свою руку, но настрой был уже потерян, и они оба это знали.

— Наверное, действительно поздно, — сказал он.

Она кивнула. — Я пойду, приведу себя в порядок.

Баннермэн, проводив ее в коридор, мрачно занял позицию за большим обломком древней каменной плиты, вероятно, дабы избежать прощальных приветствий со знакомыми. Он бродил среди иероглифических надписей, нахохлившись как гриф, одного выражения лица было достаточно, чтобы обеспечить ему уединение.

Алекса прошла в дамскую комнату. Внутри две нарядные женщины, поправляя косметику, беседовали громкими самоуверенными голосами, свойственными истинным богачкам. На нее они даже не взглянули.

— Кошмарный вечер, — сказала одна из них — дама в сером шелковом платье от Валентино, открывавшем плечи и грудь, которые под солнцем приобрели цвет и консистенцию хорошо прокопченной ветчины. Стоило такое произведение знаменитого кутюрье, должно быть, не меньше пяти тысяч долларов.