Катажина Грохоля - Трепет крыльев Страница 5

Моя учительница биологии отличалась тем, что говорила монотонно:

— Тема «Рыбы», повторяю: тема «Рыбы», повторяю, вы записали? «Ры-бы». Петрек, не смейся, повторяю, не смейся, а то не буду повторять…

Петрек уже больше не смеется, потому что у него рассеянный склероз. Жена вставляет ему в губы сигарету, из уголка рта течет слюна, он не может говорить, бормочет, стесняется нас, одноклассников. Я не знаю, жива ли наша биологичка. А вот учительница истории чувствует себя хорошо. Повторяю, чувствует себя хорошо. Кто-то видел ее — у нее платиновые волосы и мало морщин. Она учила нас трудным словам: «синкретические формы», «параллелизм событий» — особенно тех, времен Второй мировой войны.

Вторая мировая война была ее коньком. Мне казалось, иногда она даже жалела, что эта война уже закончилась.

Другие войны еще не закончились, а некоторые еще и не начинались.

Разве имеет значение, когда воюют черные. Или желтые. Или почти что черные. Или арабы.

Мне не за что воевать.

— По мне уж лучше араб, он, по крайней мере, не прикидывается человеком, — говорил мой образованный муж и смеялся от души.

А я делала вид, что улыбаюсь.

Он так и сыпал прописными истинами:

«Не следует злиться по пустякам».

«Не надо скрывать свои чувства».

«Нельзя прятаться от мира».

«Не стоит огорчаться».

«Нужно жить сегодняшним днем».

Поэтому никогда не откладывал побои на потом.

На завтра.

Завтра ведь может и не наступить.

Но все это началось позже.

А пока что я не замечала, что мир меняется, уменьшается, съеживается. Пока что я знала, что муж любит меня. А если любишь, не хочется расставаться, правда?

Мне предстоял чудесный вечер: Иоася достала два билета на спектакль Люпы[5].

— Ханя, давай сходим вместе, а потом поболтаем вволю! Я знаю одну отличную кафешку за Большим театром… Мне столько нужно тебе рассказать, мы так давно не виделись… Я так рада! Ты сможешь?

— Ясное дело, смогу!

— Вы идете одни?

Я еще не слышу в этом вопросе ничего подозрительного.

— Представляешь, она помнит, что я хотела это увидеть! Спектакль идет только два раза в месяц, это просто чудо, что ей удалось достать билеты, ждать приходится месяцами!

Я прыгаю от радости, открываю шкаф. Надену это черное платье и красную шаль… Или нет, это черное, а шаль коричневую, черное с коричневым — благородное сочетание.

— Я думал, ты проведешь этот вечер со мной.

Моя рука, потянувшаяся за вешалкой, опускается.

— Я тоже, но она позвонила в последний момент…

— Конечно, поступай, как знаешь.

Он становится грустным, смотрит на меня с укором. Я подхожу к нему, прижимаюсь. Он такой чудесный — добрый, умный, ласковый…

— Знаешь, мы три года мечтали это посмотреть, — делюсь своей радостью я, и зря: он отстраняется, отворачивается от меня и садится в кресло. Голова опущена, плечи поникли.

— Не сердись, дорогой! Конечно, я предпочла бы пойти с тобой. — Это невинная ложь, на самом деле я рада, что иду с Иоанной: у нас совсем нет времени друг для друга, столько всего произошло, мне хочется с ней поделиться, рассказать о своей новой жизни… Когда-то Иоася была в курсе всех моих дел, а теперь ничего обо мне не знает, и мы поболтаем вволю. — Разве это не замечательно, что она обо мне помнит?

— Я тоже о тебе помню. — Его голос становится жестче, но ведь я говорю не о нем, а об Иоанне, о своей подруге, которая знает меня уже много лет. Я примеряю красную шаль и улыбаюсь:

— Как тебе эта?

— Не знаю.

Он сидит, повесив голову, а я примеряю туфли. Небольшой каблучок сразу придает элегантности моему черному платью. Я легонько провожу блеском по губам. Коричневая шаль будет лучше, изысканнее.

— Она для тебя важнее, чем я.

Я вижу в зеркало его лицо, печальное лицо отвергнутого мужчины: он стоит у меня за спиной, в зеркале мы отражаемся вместе. А что — мы красивая пара!

— Ну зачем ты так говоришь! — Я смотрю ему в глаза, в зеркале.

— Я думал, что мы выпьем немного, послушаем приятную музыку. — Он протягивает руку, поправляет на мне шаль, она сползла с правой стороны, и я ощущаю его прикосновение. — Я бы хотел проводить с тобой больше времени и все для этою делаю. Но если одного меня тебе недостаточно, если все-таки она для тебя важнее… — повторяет он, словно я не услышала этого в первый раз, — иди уж, если так хочешь…

Я не хотела.

Или вот другой день. Он уже идет на убыль, погружается в сумерки. Я держу в руках куртку, вернусь через два часа, Иоася уговорила меня заниматься спортом, по вторникам и четвергам. Всего восемьдесят злотых в месяц, а ей после родов нужно восстановить форму, да и мне подвигаться не мешало бы. Итак, спортивный костюм лежит в сумке, осталось только надеть куртку и выйти.

Он говорит мне вслед:

— Что там за неотложные дела дезорганизуют нам жизнь?

Я мнусь в дверях. Это же всего два часа, ведь я не навсегда ухожу! Меня не будет всего два часа!

— Жаль, что ты ко мне так относишься.

— Я? Я ведь для тебя стараюсь! Хочу быть красивее, привлекательнее… Люди иногда выходят из дома, а не сидят все время вдвоем, держась за руки…

— …Если перестают любить, — заканчивает фразу он, и я понимаю, что куртку надо повесить обратно, а спортивный костюм спрятать в шкаф в спальне, на место.

Так я перестала встречаться с Иоасей, знакомыми, друзьями.

Я даже не заметила этого. Процесс протекал постепенно. Неуловимо.

Знаю, это ужасно звучит, но это правда. Я где-то читала, как один мужчина пришел с новогодней вечеринки домой, после большого количества возлияний, и решил принять ванну. Он лежал, а вода остывала… Но он не хотел вылезать из ванны, поэтому открыл кран с горячей водой, и она текла маленькой струйкой…

Вода текла и дружелюбно журчала,

и было ему все лучше,

все спокойнее,

все безопаснее,

все теплее и теплее,

все приятнее.

И он заснул.

Утром, когда его вытащили, сварившееся мясо отделялось от костей.

Именно так происходило со мной.

Я все реже радуюсь, когда мы куда-то идем вместе.

— Ведь нас ждут, — говорю я мягко.

Мы собирались к родителям, но он выходит из ванной комнаты, где должен был переодеться, но не переоделся. Он чувствует себя все хуже, устал, но если я хочу пойти одна — пожалуйста, он не против.

— Я могу посидеть один, не беспокойся за меня.

Но я слышу, что он на самом деле хочет сказать:

«Не оставляй меня, ты же видишь, что со мною творится».

И я отвечаю на это, а не на его произнесенную вслух фразу:

— Я не оставлю тебя, мы позвоним, отложим визит…

— Нет, не беспокойся за меня, Кристя всегда так и поступала…

А я смотрю на него и все понимаю. Я вижу, как он любит меня, как сильно любит, и я прижимаюсь к нему и говорю:

— Я — другая, я тебя не брошу, милый, конечно, я останусь с тобой.

И у него светлеет лицо, разглаживаются угрюмые складки на лбу, и он смотрит на меня с нежностью:

— Ты можешь встречаться, с кем хочешь…

Я предпочитала не встречаться.

— Ты можешь делать, что хочешь! Я же вижу, ты изменилась, тебе уже недостаточно моего общества!

— Что ты говоришь?! Ты для меня все! Что у тебя за претензии?

— Как ты можешь такое говорить? Я догадываюсь, почему ты это делаешь!

Он уязвлен. Я вижу, что с ним начинает твориться, но потом он прижимает меня к себе и повторяет:

— Я тебя люблю, я тебе верю. Прости, у меня ассоциации с прошлым, прости меня, дорогая, ты другая…

И я постепенно становилась другой…

Я еще помнила его нежные руки, которые раздевали меня, его голос, полный желания, когда он повторял:

— Не стесняйся, милая, не стесняйся…

А я закрывала глаза, уверенная, что так и он меня не видит. Потому что я была голая, и хотя я тоже хотела этого, но хотела как-то иначе, а его руки вылавливали меня из розочек, которыми была усеяна постель, вытаскивали меня из этих цветов, извлекали из меня самой, выставляли напоказ мою грудь, мой живот, и он гладил меня по голове и повторял:

— Не смущайся, ты же моя. — И я таяла от этих слов, текла у него между пальцев, безвольная и счастливая.

Когда-то, в самом начале, он поставил меня перед зеркалом, встал у меня за спиной, и мы стояли так вчетвером, мы — здесь, и они — там, в зеркале. Она, смущенная, отворачивалась, а он не позволял, смеялся и говорил:

— Погляди на мою женщину, она прекрасна, смотри…

И я смотрела на его женщину, а он спускал ей блузку с плеч, расстегивал пуговицы одну за другой, а потом резким движением стаскивал, и я видела лифчик на ее небольшой груди. Эта женщина в зеркале, его женщина, конфузилась, хватала его за руки, что-то шептала, должно быть: