Майкл Корда - Роковая женщина Страница 58

Шел холодный и легкий дождь. Однако люди все равно глазели на витрины на Пятой авеню — есть ли время, подумала Алекса, когда эти витрины закрыты?

— «Сакс», — произнес Баннермэн. — Кир владел и этим кварталом.

— Кир, должно быть, владел половиной Пятой авеню.

Он рассмеялся.

— Вовсе не половиной! Самое большое, четвертью. Мой отец, в основном, все продал и использовал деньги на постройку благотворительных учреждений по всему городу. Знаешь, он изменил лицо города, и, с моей точки зрения, ему так и не воздали за это заслуженной чести. Возьмем, например, нью-йорскую Епископальную больницу. Ее выстроили на деньги Баннермэнов. Был разговор, чтобы присвоить ей имя Кира Баннермэна, но отец не захотел об этом и слышать. С другой стороны, есть Баннермэновский приют для сирот, несколько выше, на 97 улице, и Баннермэновский институт медицинских исследований, рядом с Мемориалом Слоан-Кетеринга, и корпус Элизабет Патнэм Баннермэн в Колумбийском пресветерианском госпитале. Да, и еще детская больница имени Алдона Мейкписа Баннермэна, в память младшего брата отца, который умер во младенчестве. И Баннермэновская библиотека, и Баннермэновский институт интернациональных связей, который, между прочим, из-за своих левых воззрений, стал занозой у нас в боку… И Баннермэновский центр индустриального здоровья, рядом с Бельвью. Таким образом отец искупал вину перед тысячами людей, умерших, трудясь на шахтах Кира. О, их больше, гораздо больше. Я единственный, за исключением Элинор, кто помнит их все, никого из родственников это, кажется, не беспокоит ни на грош.

— Но всем этим можно гордиться, правда?

— Честно говоря, этого мы не должны чувствовать. Отец выплачивал долги Кира обществу, ни больше ни меньше. Гордости он нам не позволял. Кроме того, возникла проблема, которой отец не мог предвидеть — состояние стало настолько велико, что творило деньги быстрей, чем он мог их раздавать. Он, против собственной воли, обладал проницательностью Кира — на каждый отданный миллион он получал десять миллионов из-за возрастающей цены на недвижимость, а поскольку он вкладывал деньги в благотворительность, она не облагалась налогами. Это было как безотходное производство — чем больше он отдавал, тем больше увеличивал активы, и тем меньше налогов должен был платить. Думаю, отца это искренне огорчало. Даже если бы он был таким безжалостным бароном-разбойником, как Кир, он не смог бы увеличить состояние больше, чем занимаясь филантропией в огромных масштабах и на основе христианских принципов. За свою жизнь он отдал почти миллиард долларов, вдвое увеличил состояние, и считал себя неудачником. Поучительная история.

— В чем ее поучительность?

— Что даже благие намерения имеют неожиданные последствия. — Он сделал паузу. — Мои дети этого не понимают. Возьми Сесилию. Она думает, что единственный способ творить добро — это уйти в мир и разделить страдания с бедняками. Но это же абсолютная чепуха! Конечно, это прекрасно подходит для религиозных мучеников, но мой отец в Кайаве сделал гораздо больше для людей, чем Сесилия когда-либо сделает в Африке. Или вот Патнэм. Он отвернулся от меня из-за Вьетнама. Заметь себе, я его за это уважаю, я бы даже согласился с ним теперь, в ретроспективе — но интернациональные учебные программы Баннермэна принесли миру больше пользы, чем марши протеста. Мои дети приняли Трест как данность. Нет, это неправда. Они ненавидят его, потому что он сделал их отличными от других людей. Они не видят, что это огромная ответственность, нечто, благодаря чему они могли бы принести пользу обществу, если бы проявили хоть немного интереса.

— А Роберт? Он, конечно, заинтересован?

— Да, черт побери! Он — исключение. Но он не собирается беспокоиться о каких-то проклятых сиротах, правда?

Он говорил о Роберте и обо всех родных так, словно она знала их не хуже него. Когда он восхищался ее платьем, то мог сказать: «Конечно, это не тот цвет, который пошел бы Сесилии, верно?» — словно они с Сесилией были лучшими подругами.

И вот таким образом он начал включать ее в круг своих решений. Он мог протянуть ей лист бумаги, предложение из семейного офиса о финансировании новой гостиницы в Кении (неотразимое сочетание помощи Черной Африке и хорошего возмещения вкладов), или об увеличении инвестиций Фонда Баннермэна в высокие технологии (возможность огромных прибылей, связанная с огромным риском) и спросить: «Как ты думаешь, дорогая, что нам следует делать?», как будто ее мнение много для него значило.

Время от времени она удивлялась, какова ее роль, с его точки зрения, и что бы сказали его родственники, если бы знали. Она никогда не считала себя деловой женщиной, однако удивилась, насколько это оказалось интересно. Вопросы, которые решал Артур Баннермэн, были не для рядового бизнесмена, хотя бы и очень богатого. Он, например, был, безусловно, единственным человеком в Америке, который платил налоги добровольно, пусть и не правительству — его взносы на благотворительность были так велики, что превышали налоговое обязательство, но он решил отдавать добавочные 10 процентов в год, словно сам себя обложив налогом.

Поток меморандумов из семейного офиса, однако, заходил далеко за границы финансовых вопросов. Пригласит ли ААБ (как он всегда обозначал себя на письме) на обед советского министра финансов, учитывая эффект, который это может произвести на различные группы по борьбе за права человека и еврейские организации, а также помня, что это может оскорбить китайцев, которые и так близки к тому, чтобы запретить Фонду Баннермэна вновь открыть Американо-Китайский институт в Пекине? Сделает ли ААБ крупные инвестиции в предприятия, принадлежащие черным американцам? Какова точка зрения ААБ на то, что телевизионная станция, большая часть акций которой принадлежит семье Баннермэнов, демонстрирует порнографические фильмы? («Думаю, мы все за это, черт побери, разве нет?» — сказал он, расхохотавшись, однако несколько недель спустя она заметила, что он, не афишируя, продал акции).

Без труда, ибо обладала ясным умом, она начала понимать курьезные правила, которыми управлялся Трест. Здесь не должно было быть ни приобретения крупных компаний (Баннермэны никогда не должны быть заподозрены в том, что они стараются доминировать в бизнесе), ни инвестиций с высокой степенью риска (важнее, чтоб состояние оставалось неизменным, чем достигало высоких темпов роста), никакой огласки (имя Баннермэнов должно появляться в прессе, только когда они отдают деньги, но не когда их делают), и, конечно, никаких связей с людьми, чья репутация была в чем-то сомнительна (комментарии излишни).

Иногда она думала, что если бы связь между ними была основана только на сексуальной страсти, она бы быстро закончилась. Не то чтобы они не занимались сексом, и не то чтоб это не имело значения, как для нее, так и гораздо больше для Артура, но между ними было нечто гораздо большее. Она не испытывала к нему сильной сексуальной страсти и втайне стыдилась этого, но, выходит, как рад был бы указать Саймон, сексуальная страсть была не самым необходимым в ее жизни. Еще ребенком она видела, куда это может завести, и так и не смогла изжить последствий. Все, что ей было нужно — это место в чьей-то жизни, безопасное место, и если это включало постель, прекрасно, она могла даже наслаждаться этим, но это не было так необходимо, как доверие, привязанность, дружба и чувство сопричастности.

Невероятно, но все это она нашла в Артуре Баннермэне, хотя весь мир, если бы их связь обнаружилась, возможно, никогда бы не понял этого. Она догадывалась, что в ней бы увидели просто любовницу богача на сорок лет ее старше, и сделали бы естественный вывод, что между ними не было ничего, кроме секса, причем, в самой меркантильной его форме, хотя в действительности они больше всего походили на пожилую супружескую чету. Или же на отца и дочь — но она немедленно отгоняла эту мысль, когда та приходила ей на ум.

Постепенно она даже несколько нормализовала его жизнь. Они ходили гулять, разглядывали витрины, иногда даже останавливались что-то купить как обычные люди. Порой ей даже удавалось вывести его в кино. Она занялась его питанием, не акцентируя на этом внимания, и следила за количеством выпитого им виски. Он стал выглядеть моложе, стройнее, счастливей, и она была довольна переменой.

Проблему будущего она решила просто, перестав думать о нем.

Однажды вечером, в марте, она пришла на квартиру. Как всегда он уже ждал ее — чувство пунктуальности было развито у него так остро, что он всегда приходил первым.

Он стоял у камина без пиджака, что позволял себе редко — даже, когда они проводили вечер вдвоем, на нем был костюм и галстук, и она с тревогой подумала, уж не случилось ли чего плохого. Его лицо слегка покраснело, словно он занимался физическим трудом, но на это, подумала она, было не похоже.