Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая Страница 60

Тем временем барабаны не умолкали ни на мгновенье, по всей видимости, собирая окрестных дикарей. Они сообщали какую-то весть, которая, передаваясь тем же манером от селения к селению, доходила до самых крайних точек острова.

Были распределены суточные рационы провизии, моряки и колонисты поели, выпили по кружке рому, но продолжали сумерничать, не спеша располагаться на ночлег, ибо у большинства из них было предчувствие, что ночь обещает быть не без происшествий. Жак подозвал Дюбюка и справился, готов ли тот сопровождать его в селение.

Заручившись согласием Дюбюка, генерал выбрал еще двоих колонистов, Лашикотта и Эрнеста де Ложона, бравых на вид молодцов, которые не только не обрели холодного блеска в глазах, но и не стали пустыми фанфаронами, хоть и неизменно оказывались в самых опасных местах.

Все четверо проверили свои пистолеты, по нескольку раз для надежности побряцали в ножнах шпагами и неспешным, но уверенным шагом двинулись в сторону вигвамов.

Они шли на звук барабана. По словам Дюбюка, он созывал на военный совет, этакое всеобщее собрание, на котором должны принять важные решения, чтобы оттеснить в море непрошеных гостей.

Однако согласие обещало быть весьма трудным, ведь барабан бил уже не один час, что, впрочем, ничуть не удивило лоцмана. В сущности, как не преминул заметить Дюбюк, у дикарей нет такого единого вождя, который пользовался бы безоговорочной властью, тот же, кого они сами себе избирали, на самом деле не имел никаких реальных полномочий. При всей агрессивной воинственности караибов всякий, кто призвал бы их объявить войну, до какого фанатического исступления ни довел бы он их своими речами, никогда не мог быть уверен, что в назначенный день они и вправду пойдут за ним. Как правило, признанный вождь собирал их у себя в хижине, до отвала кормил и допьяна поил, и когда все доходили до нужной кондиции, излагал свои лихие прожекты. Подогретые спиртным и вкусной пищей, они горячо и единодушно выражали свое полнейшее согласие, однако, как правило, все это не шло дальше благих пожеланий. У вождя всегда оставались отнюдь не беспочвенные опасения, как бы эти отважные воины уже наутро полностью не отказались от своих намерений… И тогда ему приходилось прибегать к помощи древней старухи, так называемой «биби», наделенной редкостной силой красноречия и к тому же достигшей столь преклонного возраста, что дозволял ей даже взывать к мужчинам — обычно дикари относились к женщинам с величайшим и нескрываемым презрением и те при них и пикнуть не смели. Так вот, эта самая «биби» обращалась к соплеменникам с торжественной речью, всячески распаляя в них жажду мести долгим и подробнейшим перечислением обид и оскорблений, нанесенных караибам недругами, и описывая как жестокость последних, так и достоинства предков, погибших по их злой воле. После чего старая ведьма извлекала и бросала на обозрение членов верховного собрания высушенные конечности погибших на войне собратьев. Доведенные до экстаза мужчины бросались на них и принимались с остервенением царапать ногтями, разрывать на части, грызть зубами и жевать эти священные трофеи. С дикими воплями, колотя себя в грудь, клялись они теперь хоть сей же час пойти войной на врага и настолько распалялись в этой своей неистовой жажде мести, что, когда в подпитии покидали покои вождя, редко обходилось без кровавых разборок или попыток свести застарелые счеты. Во всяком случае, по окончании этаких оживленных дебатов неизменно находили одного-двух, а то и больше не в меру расхрабрившихся вояк, сраженных наповал мощным ударом по затылку крепкой караибской дубиной, носящей название «буту»… Однако и эти жертвы отнюдь не исключали, что в назначенный день так никто и не явится принять участие в вожделенном акте мщения за поруганную честь племени, кроме разве что отдельных энтузиастов, которых в тот момент просто-напросто одолел каприз слегка поразмяться и потягаться с врагом.

Вот почему по-настоящему массированные атаки со стороны индейцев-караибов были явлением довольно редким, однако это вовсе не исключало, что всякий раз, когда такое все-таки случалось, они оказывались воистину устрашающими.

Ночь уже окончательно опустилась, и четверо путников шагали теперь почти бок о бок, боясь потерять друг друга во тьме.

Они уже вышли на ровную площадку, плотно утоптанная поверхность говорила о том, что это привычное место сборищ местных жителей, и тут внезапно раздался пронзительный женский вопль.

Ему эхом ответили другие, и почти одновременно в просвете меж двух хижин появились трое индейцев, их блестящие от масла красные тела отражали языки пламени костров. При этом были вооружены луками куда большего размера, чем они сами, а на поясах висели колчаны, в которых свободно могла поместиться пара десятков стрел. Луки у них в руках были натянуты и заряжены стрелами, но поскольку они явно не спешили их выпустить, Дюбюк одним прыжком подскочил к ним поближе и сказал на языке караибов:

— Мы ваши друзья. Мы хотим поговорить с вашим вождем.

Индейцы ничего не отвечали. Они по-прежнему продолжали угрожающе держать под прицелом своих луков четверых пришельцев, которые не знали, как вести себя в подобных обстоятельствах, однако не рисковали воспользоваться своими пистолетами, боясь, как бы на них тут же не набросилась сотня дикарей.

В конце концов до караибов, должно быть, все-таки дошло, что белые, которые только что обратились к ним на их языке, похоже, уже имели случай говорить с кем-то из их племени, и вполголоса обменялись между собой несколькими фразами, которые показались Дюпарке очень отрывистыми и гортанными.

После чего один из них вынул из своего лука стрелу, сунул ее в колчан и по-кошачьи вкрадчивой походкой направился по извилистой тропинке, вьющейся между хижинами.

Дюбюк ни на шаг не сдвинулся с места. Он счел за благо объяснить двоим оставшимся вооруженным аборигенам, что пушечные залпы, что раздались с корабля, были салютом в честь острова и выражали радость экипажа от предвкушения встречи с индейцами-караибами, которых они считают своими братьями.

— Мы хотим поговорить с вождем племени! — еще раз повторил Дюбюк в надежде получить хоть какой-нибудь ответ.

Наконец один из караибов произнес:

— Кэруани пошли сказать.

Дюбюк перевел ответ Жаку, и все четверо принялись ждать, не выказывая ни малейшего нетерпения. Аборигены же словно застыли этакими каменными изваяниями и продолжали неподвижно стоять все в тех же не предвещавших ничего хорошего позах.

Костры сухо потрескивали, то и дело издавая щелчки, похожие на выстрелы. Со стороны хижин доносился какой-то едва слышный разговор, нечто вроде женского шепота, время от времени прерываемого голосом более резким и пронзительным. Дюбюку не удавалось понять, о чем шла речь. Ведь многие женщины здесь вовсе не из племени караибов. Они не принадлежали к нему ни по расовым признакам, ни по характеру, ни по языку. Все они происходили из племени арроаргов, злейших врагов караибов, которых те безжалостно истребили. Однако победители сохранили женщин — для удовлетворения своих естественных надобностей и продолжения рода. Ничто не могло уберечь от уничтожения племя арроаргов — радушных, веселых, добрых, с на редкость кротким нравом. Это ведь они посадили манцениллы, чтобы помешать врагам приближаться к их острову, но караибы застали их врасплох, завезя на острова ядовитых змей, от которых весьма трудно было потом избавиться, даже несмотря на то, что почва на многих островах отнюдь не благоприятствовала выживанию на ней пресмыкающихся.

Что же касается языка, на котором говорили эти женщины, то изъяснялись они на нем только между собой, и для любого индейца было бы бесчестьем даже случайно воспользоваться им в разговоре — ни одной женщине, пусть даже самой любимой и обожаемой, никогда бы и в голову не пришло обратиться к супругу на этом презренном наречии.

Вопреки ожиданиям генерала навстречу им вышел отнюдь не вождь, а десяток воинов, вооруженных луками и дубинами.

Тела их, как и у других аборигенов, были сплошь покрыты слоем краски «руку», и на них не было ничего, кроме набедренных повязок — узкой полоски материи, обмотанной вокруг талии и бедер. Нечто вроде тюрбана — у кого голубого, у кого ярко-красного цвета — поддерживало вокруг лба ряд пестрых перьев, которые полностью скрывали волосы. На шее у некоторых были ожерелья из морских ракушек, кое-кто из них вдобавок к луку и дубине еще сунул за набедренную повязку остро отточенный каменный топорик, сделанный из зеленоватой вулканической породы — «небесного камня», отличающегося необыкновенной твердостью.

Группа воинов приблизилась к четверым французам и, так и не произнеся ни единого слова, остановилась примерно в десятке саженей от пришельцев, но тут от них отделился один из аборигенов и направился прямо к Жаку, чья одежда и повадки, видимо, навели его на мысль, что именно он среди них главный.