Майкл Корда - Роковая женщина Страница 66

— Это все моя вина — к несчастью, я отдавал Роберту предпочтение перед остальными детьми. В нем всегда было заложено больше — не больше от меня, я не это имел в виду, — но больше силы, больше энергии, остроты ума. Когда Роберт был ребенком, он идолизировал меня — он ожидал от меня большего, чем я сам. Когда я находился рядом с Робертом, то не мог позволить себе даже малейшего проявления страха или неуверенности, потому что знал — мальчик будет разочарован. Вспоминаю, как однажды на охоте я перепрыгнул на коне через чертовски высокую каменную стену, не имея никакого представления, что с другой стороны, только потому что Роберт смотрел на меня и мог расстроиться, если бы я объехал стену, как все остальные — вполне разумно, между прочим. Помню, как подумал: «Мой Бог, я собираюсь убиться только ради того, чтобы Роберт мог мной гордиться!» — Он перевел дыхание. — Мне было ужасно стыдно за подобные мысли, но когда я увидел его верхом на пони, вижу это как сейчас — его ярко-синие глаза смотрят прямо на меня, полные гордости и возбуждения, но есть в них что-то еще, нечто мрачное…

— Сколько ему было лет, Артур?

— Ну, не помню. Десять, возможно двенадцать. Прелестный ребенок, превосходно сидящий на маленьком пони, сером в яблоках, с пышной белой гривой и хвостом. Кличка пони была Мефисто, потому что он был настоящим дьяволенком и знал это. Купил я его, помнится, у Корнелиуса Арбогаста из Клинтон Корнерс, когда его дочь подросла, заплатив тысячу долларов в те дни… В любом случае, дело в Роберте — в бриджах и бархатном охотничьем кепи у него был до смерти серьезный вид, как всегда, рядом на всякий случай ехал конюх. И я подумал: «Мальчик хочет, чтоб я умер».

— Он, может быть, не думал ничего подобного.

— Да? Знаешь, я всегда чувствовал: он никогда не простит меня за то, что он не старший, что Джон родился раньше его… А потом, Роберт — романтик, и всегда им был. Он любит опасность, любит риск, и полагаю, когда он был ребенком, я внушил ему мысль, что я — тоже, потому что это был легчайший путь завоевать его привязанность. Но в действительности, я этого всего не люблю, во всяком случае, по стандартам Роберта.

Он откинулся назад и на минуту закрыл глаза. Она надеялась, что он уснул, но он заговорил снова, словно испытывал необходимость объяснить ей свои чувства к сыну.

— Когда я решил выставляться в президенты, — продолжал он, понизив голос, — Роберт хотел моей победы гораздо больше, чем я. И я не уверен, что не принял решение больше для удовольствия Роберта, чем своего. Это был, сама понимаешь, величайший рывок из всех возможных, и именно Роберт настаивал на нем, ссылаясь на политических экспертов и рейтинги, доказывающие математически, что я способен победить. Что ж, я не мог выказать слабости перед сыном и бросился в эту гонку, точно так же, как когда-то прыгнул через ту каменную стену в охотничьем поле, и, конечно, потерпел поражение.

— Вспоминаю, как пришли представители Секретной службы, чтобы обсудить мою безопасность. Я отнюдь не испытывал к ним уважения — в Рузвельта все равно стреляли, равно как и в Трумэна, Форда и Рейгана, не говоря уж, конечно, об убийстве Джона Кеннеди, поэтому я вовсе не заинтересован был слушать, как они собираются меня защищать, потому что не верил, что они на это способны — но я заметил, как заинтересован Роберт. Конечно, разговоры подобного рода его вдохновляют. Он — из тех, кого ты можешь назвать энергичным слушателем, — воспринимает все сказанное с таким концентрированным вниманием, что заставляет собеседников нервничать, но если они могли не обращать внимания на то, как Роберт ловит каждое их слово, то я почувствовал, что у меня по спине бегут мурашки, как тогда, когда я прыгал через эту проклятую стену, и я подумал: «Что же, если кто-то здесь и хочет узнать все возможное о покушениях на кандидатов в президенты, так это Роберт». Несправедливо, скажешь ты.

— Не знаю. Вероятно, я бы сказала — да, это вполне возможно.

— То же чувствовал и я. И однако не мог думать, что в случае моей гибели от руки какого-нибудь маньяка Роберт будет обсуждать ее с агентами спецслужб с таким же хладнокровием. Они были категорически против того, чтоб я заходил в толпу пожимать руки, и, честно говоря, меня самого не слишком радовала подобная перспектива — после убийства Роберта Кеннеди и покушения на Джорджа Уоллеса. Но Роберт оглядел их с полным презрением и заявил: «Мой отец не собирается быть избранным, выказывая страх перед избирателями — потому что он, черт побери, не боится ничего!» — Артур засмеялся, но вновь закашлялся, потом сделал глубокий вздох. — Показательно, правда? Роберт решил продемонстрировать мою отвагу, даже не спросив, что об этом думаю я сам. Его отец ничего не боится — не может бояться — и все тут.

— А это правда?

— Не совсем. О, я достаточно горд, чтоб быть упрямым, и отношусь к смерти как фаталист — я не трус, — но нельзя быть кандидатом в президенты ни тогда, ни сейчас, не думая иногда, что может с тобой случиться. Роберт всегда больше гордился мной, чем я сам. И не простил меня за то, что я проиграл первичные выборы.

— Я думала, ты проиграл из-за него… из-за истории с проститутками?

— Я мог проиграть в любом случае. Это был год Никсона, а не мой, и не Нельсона Рокфеллера. Но деятельность Роберта, конечно, способствовала моему поражению. Он этого не понимает. С его точки зрения, я проявил недостаточно твердости. Он счел, что, решив отступить, я не выдержал характер. Я стал его павшим идолом.

— Это нечестно. Ты не заставлял его идолизировать себя.

— Так ли? Кто может устоять перед обожанием своих детей? Ты права. Я не заставлял Роберта идолизировать себя, но не сделал ничего, чтоб этому воспрепятствовать. Я расскажу тебе кое-что еще. Когда он был юношей и учился в колледже, он занялся поло и стал чертовски хорошим игроком. А это очень опасный вид спорта. Я занимался им сам и был весьма неплох — одним из лучших игроков в Америке, честно говоря. Однажды в Палм Бич Эдуардо Тексейра пригласил Роберта выступить в его команде, так что мы с Робертом должны были играть друг против друга. Я сказал ему, чтоб он не расслаблялся, только потому что я — его отец, в шутку, сама понимаешь, но стоило мне лишь заглянуть ему в глаза, я понял, что мне грозят неприятности. Он должен был победить. Для него это была не игра, а дуэль… Я никогда не играл более жестко, более расчетливо, но, что бы я ни делал, Роберт всегда блокировал меня, вытеснял… Поло — жестокий спорт, ты знаешь. А может, и не знаешь. Представь себе хоккей верхом на лошадях, все скачут полным галопом, колено к колену. Счет был равный, и оценив обстановку, я решил, что смогу сделать очень хороший, четкий бросок, но тут меня обогнал Роберт и развернулся, чтобы принять удар. Мой сын был так близко, что я мог разглядеть выражение его глаз и, когда он поднял свою клюшку, я внезапно подумал: «Господи, он же хочет меня убить!» Очевидно, у него мелькнула та же мысль. Я смотрел в его глаза и знал, без тени сомнения, что через несколько секунд буду мертв. Но затем что-то в Роберте сломалось, воля, может быть, он опустил клюшку и сник. Не взял мяч, который ни один игрок его класса не пропустил бы, и мы победили. После этого я больше никогда не играл в поло. Я часто думаю, что Роберт может быть, ничего иного и не желал. Ему просто нужно было побить меня в чем-то, что я умел делать хорошо, и возможно, заодно вывести из игры — и он преуспел в этом. А возможно также, что он действительно хотел убить меня, но когда ему представилась реальная возможность, то не хватило смелости.

Она придвинулась ближе, пораженная его спокойствием, словно возможность того, что сын пытался убить его, была чем-то понятным и допустимым.

— Тебе не кажется, что это слегка мелодраматично?

— Нисколько. Дети часто хотят убить своих родителей. Фрейд просто указал на очевидное. Ты никогда не желала убить своего отца? Хотя, возможно, с девочками все по-иному…

По ее телу прошла дрожь, такая отчетливая, что он это заметил.

— Надеюсь, ты не подхватила ту же простуду, что и я.

— Нет, — сказала она. — Со мной все в порядке.

Но последнее было неправдой. Услышанные истории о Роберте устрашали, и даже не только из-за того, что он сделал или хотел сделать, но и потому что сам Артур, казалось, по этому поводу нисколько не переживал. Правда была в том, что он по-прежнему любил Роберта больше, чем других детей, и похоже было на то, что и Роберт по-прежнему любит отца.

Совершенно неожиданно она испытала желание не столько секса, сколько утешения. Она выскользнула из трусиков и потянулась к Баннермэну, который, казалось, был слегка удивлен.

— Не уверен, что я к этому готов, — с сожалением сказал он.

— Думаю, я смогу об этом позаботиться, — прошептала она.