Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая Страница 71

Да, там вместе они выстроят грандиозные планы, они добьются, чтобы Мартиника стала более богатой, более процветающей! Это будет настоящий рай!

Он вернулся к ней и сел рядом. Взгляды их встретились. Эти глаза орехового цвета, которые он так любил, выражали безграничную любовь и глубочайшую нежность. Он вглядывался в них, с радостью рассматривая крошечные картинки, в них отражавшиеся.

— Жак, — пробормотала она, — неужели это правда, что мы скоро будем так счастливы? Так независимы?

— А вы по-настоящему хотите этого, Мари? — тут же откликнулся он. — Если да, то с вами мне не страшны никакие поражения! Вместе мы непременно одержим победу, это я вам обещаю!

Он обнял ее за талию, увлекая за собой в высокую зеленую траву под момбеном. Она давно уже только этого и ждала и с готовностью подставила влажные губы, в которые он впился со всей страстью. Дюпарке почувствовал, как тело Мари в его объятьях сперва расслабилось, как-то размякло от сладострастья, будто она вся плавилась, растворялась, чтобы слиться с ним. Потом тело ее напряглось, она выгнулась, всей плотью призывая его к себе.

Но Жак желал вдоволь насмотреться на нее, налюбоваться ее глазами, чье выражение с самого первого дня покорило его навсегда. Он оттягивал момент, который уже никогда не повторится. Он ласкал ее волосы, гладил кожу от ушей до груди. Он чувствовал, как она дрожит. Ощущал, как пульсирует под ним ее грудь, как старается она всеми изгибами тела теснее приникнуть к нему. Мускулы Жака напряглись, будто желая навсегда впечататься в ее плоть, придать ей свои очертания.

Им уже больше не нужно было говорить. Солнце, которое играло сквозь листву момбена, протягивало свои щупальца до самой земли и при малейшем дуновении ветра легкими прикосновениями гладило лицо Мари. Она закрыла глаза. Жак воспользовался моментом и снова в каком-то непреодолимом порыве нежно приник к ее губам.

Он оголил ее плечо. В ярком свете тропического дня кожа отливала перламутром, словно драгоценная раковина. На этом пригорке, куда так редко ступала нога человека, трава была будто девственной. Она источала тонкий запах зелени, изысканный аромат, напоминающий сок корросоли, но к нему примешивались еще и запахи других цветов, служивших добычей колибри.

Расстегнувшаяся пуговка сделала еще глубже вырез на корсаже Мари. Стала видна верхняя часть груди. И грудь эта дышала, поднимаясь и опускаясь в такт биению сердца. Жак расстегнул вторую, потом третью…

Кругом царила тишина, ее нарушали лишь несколько крупных насекомых, чьи крылышки издавали при полете монотонные звуки, похожие на далекую, приглушенную литанию. И это легкое жужжание лишь помогало оценить всю глубину безмолвия. Внезапно взору Жака во всем горении юности, оживленные желанием, упругие и округлые, словно две заснувшие в гнездышке голубки, предстали обе груди Мари.

Он долго не мог оторвать взгляда от этого упоительного, пьянящего зрелища. У них не было ничего общего с тем, что за год с лишним доводилось лицезреть губернатору: с теми тяжелыми, цвета киновари, словно отлитыми и покрытыми патиной грудями, которые охотно показывали всем и каждому оголенные зноем рабыни. А от груди Мари исходил еще вдобавок ко всему и какой-то особый, воистину человеческий аромат, тот запах цивилизации, который в тоске по Франции невозможно было забыть Жаку подле негритянок, от которых пахло потом и каким-то клейким крахмалом, остающимся на теле после тяжких трудов.

У Жака было такое чувство, будто он вдыхает в себя всю Мари. Он упивался ею, как пчела или колибри упиваются цветком, его пыльцою, опустошая его и наслаждаясь его соками…

По пылкому нетерпению ее грудей он понял, что, и дальше оттягивая момент, которого она так страстно желает всем сердцем и всей душою, он подвергает ее слишком острым мукам сладострастья.

Он поднялся, расстегнул свой камзол и тоже оголил грудь, мускулистую и поросшую длинной курчавой шерстью — явный признак недюжинной мужской силы. Теперь, голый по пояс, он был чем-то похож на приготовившегося к схватке бретера.

Мари лишь чуть-чуть приоткрыла глаза. Она не умела брать на себя инициативу в любовных делах. Она ждала.

Жак снова склонился над нею. Неловкими движениями, в которых молодая женщина чувствовала какую-то особую прелесть, он принялся снимать с нее платье. Колючки местами разодрали тонкую материю, но никогда еще не доводилось ему видеть на Мари столь прекрасного наряда, даже в тот раз, когда она предстала перед ним во всем блеске своих бриллиантов. «Это платье, — говорил он себе, — я буду хранить как драгоценную реликвию». Конечно, Мари никогда уже не сможет надеть его вновь, но он сохранит его как талисман, как залог любви…

Она безучастно позволяла ему делать все. У нее не было желания на него смотреть. Глядя на ее отрешенность, можно было подумать, что она ни единым жестом не хочет показать тому, кто был в тот момент ее властелином, даже малейших признаков сопротивления. На самом же деле она всецело полагалась на него, получая невероятное наслаждение от его неловкости, этих неумелых прикосновений и той задержки, которую его неопытность по части женских одежд приносит их счастью.

По тому, как солнце все дальше и дальше распространяло по коже жар своих лучей, она догадывалась, как он мало-помалу обнажал, лишая одежды, все новые участки ее тела…

Наконец по сияющему потоку, который вдруг окутал ее с ног до головы, она поняла, что теперь совершенно нага, однако ощущение это длилось всего каких-нибудь несколько секунд, ибо Жак тотчас же накрыл ее своим телом. И вместо жалящих солнечных лучей она почувствовала тепло его груди. Шерсть была мягкой и теплой, и груди ее блаженствовали в этом шелковистом мехе.

Руки Жака скользнули по бедрам, спустились ниже, к ногам, прошли вдоль всего тела, заставив ее задрожать, будто он прошелся пальцами по струнам лиры, на которую походили очертания ее тела. Потом губы его, словно пчелы в цветок, впились в ее плоть. Она чувствовала их в самых неожиданных местах, будто чтобы специально застать ее врасплох, дать испытать все новые и новые ощущения; вот они приникли к шее, задержались там, а потом неожиданно с какой-то жадностью впились ей в живот. В этот момент она вдруг вся напряглась, выгнулась, подалась вверх, навстречу ему, касаясь земли лишь головой и пятками ног.

Жак воспользовался этим, чтобы еще теснее прижать ее одной рукою к себе, свободной же он еще долго продолжал нежно ласкать ее тело.

Мари отдалась ему, но с такой тоскою и с таким желанием, что из перехваченного волнением горла вырвались лишь какие-то хриплые крики счастья.

Наконец-то осуществилось то, о чем вот уже два года мечтала Мари. Когда все это кончилось, она в восхищенном изумлении чувствовала такой блаженный упадок сил, что он мешал ей поверить в реальность происшедшего.

Счастливые оттого, что они вместе, счастливые оттого, что они так хорошо понимают друг друга, уже более не нуждаясь для этого ни в каких словах, они спустились к форту Сен-Пьер, который к вечеру начали окутывать клочья тумана.

Мари стала теперь совсем другим существом, это уже не была прежняя Мари. Она только что пережила некое откровение, о силе которого, как, впрочем, и Жак, даже не подозревала.

Она полагала себя уже состоявшейся женщиной, вполне подготовленной ласками своего престарелого супруга; но как бы ни был искушен и искусен господин де Сент-Андре, ему никогда не удавалось заставить ее пережить те райские мгновенья, которые она только что познала благодаря Жаку.

Всякий раз, вспоминая ту отрешенность от всего земного, она вздрагивала, будто ее вдруг охватывал озноб.

Она только что перешла рубеж и вступила во второй этап своей жизни, и она еще не подозревала, что отныне слишком богатая, слишком сильная природа будет всегда говорить в ней громче, чем разум…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мари объясняется с господином де Сент-Андре

По странному стечению обстоятельств примерно год спустя, в первые дни второго месяца тысяча шестьсот сорок третьего года, когда клали последние камни того дома, который, из-за поразительного сходства с феодальным замком, на Мартинике называли не иначе как Замок На Горе, в форт Сен-Пьер прибыл корабль из Франции. Он привез Жаку Дюпарке титулы генерал-лейтенанта, правителя и верховного наместника короля на Мартинике!

Все это не оказалось для него совсем уж сюрпризом. Ведь Мари не скрыла от него, что хлопотала не только перед Фуке, добиваясь отсрочки отстранения от должности, но также и перед его дядюшкой, который пользовался благосклонностью кардинала.

Жак нисколько не сомневался, что Белен д’Эснамбюк способен надежно защитить его даже на расстоянии. Однако все по тому же странному стечению счастливых обстоятельств было очевидно, что, как и пообещал ему глава Ордена иезуитов отец Бонен, благосклонность к нему иезуитов тоже немало способствовала этому потоку почестей.