Валерий Осипов - Серебристый грибной дождь Страница 8

— Ты умеешь плавать? — спросила она.

— Умею.

— Хорошо?

— Не знаю… Средне.

— А ты смог бы меня спасти, если бы я начала тонуть?

— Наверное, смог…

Мы спустились на нижнюю палубу и, перешагивая через клубки канатов и тросов, вышли к кормовой лебедке, около которой лежал на боку чугунный четырехлапый якорь.

— Зачем такой большой якорь такому маленькому пароходику? — удивилась она. — Его можно привязать к берегу просто веревкой.

Я пожал плечами:

— На всякий случай. Мало ли что.

Она обошла якорь кругом и опять дотронулась до него указательным пальцем правой руки. Потом она провела ладонью по всем четырем лапам, попробовала остроту наконечника и снова вопросительно посмотрела на меня.

— Если бросить якорь, корабль не сдвинется с места? — спросила она.

— Наверное, не сдвинется.

— А если он не зацепится за дно?

— Должен зацепиться… Ну, хотя бы одной лапой.

— А если дно каменистое?

Я улыбнулся:

— Спроси чего-нибудь полегче.

Она тоже улыбнулась и снова провела ладонью по острому наконечнику якоря.

Мы немного постояли на корме. Винт корабля безжалостно рубил воду, и она, бурлящая, негодующая, но беззащитная, белым пенистым следом оставалась позади, будто прожитая жизнь, которая была и прошла, миновала, изрубленная и отработанная, ушла в прошлое, в архив, в мысли и воспоминания.

И волны от винта, словно два начала всякой прожитой жизни — хорошее и плохое, расходились позади нас в разные стороны, к противоположным берегам, к левому и правому, и долго просились на берег, и постепенно убеждались в неосуществимости своих желаний, и, смирившись, оставались там, где родились, — между берегами.

А сами берега с кормы выглядели уже совсем по-другому. Теперь они уже не встречали нас, а провожали, не расступались, а смыкались за нами, словно пропускали нас через какую-то свою, особую тайну, и делались все более неясными и расплывчатыми, и уходили к горизонту, и, может быть, сливались там, позади нас, воедино.

…Между тем наш пароходик неожиданно изменил курс и стал приближаться к маленькой дощатой пристани со сломанными перилами.

— Давай сойдем? — сказала вдруг она.

— Давай, — согласился я.

Когда я был с ней, я сразу соглашался со всем, что бы она ни предлагала.

Пароходик дотронулся бортом до старой автомобильной покрышки и замер. С палубы на пристань перекинули зыбкий мостик, и мы перешли по нему на берег. Никто нам ничего не сказал при этом, никто ни о чем не спросил.

Пароходик отошел от пристани, развернулся и пошел обратно, в Москву, Она испуганно посмотрела на меня.

— А как же мы?

Я растерялся. Я думал, что мы погуляем немного здесь, а пароходик пройдет тем временем немного вперед, а потом повернет назад и на обратной дороге заберет нас. Но все получилось наоборот — мы вышли на берег, а пароходик пошел обратно в Москву без нас.

— О-го-го! — закричал я, сложив руки рупором. — Мы раздумали. Мы хотим вернуться!

Но капитан теплохода, вышедший на мой крик из рубки, решил, очевидно, что я просто пошутил. Он выразительно развел в стороны руки, как бы говоря, что нашей просьбе о возвращении, с его точки зрения, заключена большая ошибка и что он сам, будучи на нашем месте, никогда бы не сделал этого. Потом бравый капитан галантно приложил ладонь к левому боку, что, по всей вероятности, должно было обозначать полное понимание и одобрение первоначально принятого нами решения. В завершение этой короткой пантомимы он отечески помахал нам своей белой фуражечкой, как бы желая сказать, что искренне надеется, что время в этих райских местах мы проведем приятно и полезно.

И пароходик ушел к месту своей постоянной приписки, в Химкинский речной порт, А мы остались с ней вдвоем на зеленом и солнечном берегу канала Москва — Волга.

Она первая пришла в себя.

— Ну и пусть, — сказала она и посмотрела на меня.

— Пусть нам будет хуже, — сказал я.

— А все-таки как мы будем возвращаться в Москву? — спросила она. — Стоять здесь и ждать следующего парохода просто глупо.

— Конечно, глупо, — согласился я. — Кроме дредноута, доставившего нас, вряд ли к этому ветхому дебаркадеру подчаливает какая-нибудь приличная посудина.

— Как же быть?

— Пешеходные дороги, — философски начал я, — всегда начинаются там, где кончаются водные. Видишь эту тропинку? Пойдем по ней, и она наверняка приведет нас к какой-нибудь железной дороге.

Мы шли долго, целых полчаса, а лес все не кончался, и не было никакой надежды понять, куда же мы все-таки двигаемся. Я начал догадываться о том, что мы идем параллельно каналу, но вслух высказать свои опасения боялся, так как это могло поставить под сомнение мою теорию о непременном перерастании водных дорог в пешеходные, а пешеходных — в железнодорожные.

Наконец справа между деревьев блеснул осколок воды, и мои предположения стали явью. Берег шел наискосок, перечеркивая воду, и казалось, что деревья растут прямо из воды, а на самом деле они росли, как обычно, из земли, только этого не было видно.

Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что мой топографический авторитет пошатнулся, но в это время наша любительская тропинка сделала спасительный поворот влево и превратилась в хорошо утоптанную, вполне профессиональную дорогу.

— Вот и поворот к станции, — уверенно сказал я, — Километра полтора осталось, не больше. По-моему, я даже слышу шум электрички.

— Знаешь что? — сказала она. — Возвращаться все равно рано. Сколько тут до Москвы?

— Километров сорок.

— За час доберемся. Пойдем, искупаемся?

В лесу было жарко и даже душно, солнце светило вовсю, и, хотя тени от деревьев были уже длинные, предвечерние, мы отправились купаться.

Она совсем не умела плавать, только немного побарахталась возле берега, потом, охая и ахая, несколько раз окунулась и стала вылезать. Я же, хотя и сказал ей, что плаваю средне, на самом деле плавал хорошо и продемонстрировал, правда понемногу, сразу несколько стилей — кроль, брасс и батерфляй.

— А ты здорово плаваешь, — сказала она, когда я вышел на берег. — Научишь?

— Конечно, научу, — сказал я.

Полотенца у нас не было, и мы, не вытираясь, оделись прямо на мокрое тело и, поеживаясь, быстро пошли по дороге к станции.

Мы прошли и полтора, и два, и все три километра, а станции все не было и не было. Неожиданно из лесу, с какой-то боковой тропинки, вышла на дорогу пожилая женщина в белом платке и поношенном ватнике. На плече у нее было коромысло, на котором она несла две большие плетеные корзины, укрытые свежей марлей и листьями смородины.

— Скажите, пожалуйста, до станции далеко? — спросил я.

Женщина опустила корзины на землю и поправила платок.

— До станции? — переспросила она. — До какой станции?

— До станции, на которой электричка, — сказала Наташа.

Женщина внимательно посмотрела на нее.

— А вы сами-то откуда будете? — спросила она.

— Мы приехали на пароходе, — начал объяснять я, — хотели погулять, а пароход ушел. А нам нужно сегодня в Москву.

Но женщина в телогрейке вроде бы даже и не слушала меня. Она внимательно разглядывала Наташу — ее мокрые волосы, прилипшую к ногам юбку и наспех натянутую кофточку.

— Мы купались, — сказала Наташа, — думали, что до поезда близко, а теперь, оказывается…

Женщина перевела свой внимательный взгляд на меня.

— Так далеко ли до станции? — повторил я свой вопрос.

— Станция, милый человек, на другой стороне канала, сказала женщина с каким-то уверенным сожалением, будто то, что она узнала о нас после двухминутного разглядывания, совсем не соответствовало первому впечатлению, которое мы произвели на нее сначала. И в Москву вам сегодня, ребята, не добраться… Разве только что до большака дойдете, а там на машине…

— А вот эта дорога, — сказал я и постучал ногой по земле, — эта дорога куда идет?

— Эта дорога на кирпичный завод идет, — сказала женщина в телогрейке. — Прошлый год его закрыли, глина кончилась. Завод-то закрыли, а шоссе осталось.

— Неужели здесь нигде нет железной дороги? — удивленно спросила Наташа. — Сорок километров от Москвы отъехали и попали прямо в какую-то глушь.

— Тут и сорока-то нету, — обиженно сказала женщина, — а дорогами маемся. Как дождь или грязь — сидим взаперти. В телевизор Москву видать, а добраться до нее — полный день потратить.

— А до большака далеко? — спросил я.

— Напрямую верст десять будет, а то и меньше, — сказала женщина. — Только напрямую не пройдете, болото там… А пойдите вы аккурат по этой тропочке, по которой я шла. Как дойдете до озерца, сворачивайте налево, а как лес кончится — кустами пойдете, а там луг вам откроется по правую руку. Вы, значит, луг пересекете и опять кустами, а там уже недалеко: леском, леском, версты три, через овраг — и вот он, большак-то, который из Алешина в Матюшино идет. А из Протасовского сельсовета в Тишково дороги нету, и машины не идут — мост разобрали… А как до Матюшина добрались — здесь и до станции рядом. Только с тропинки никуда не сворачивайте. Как встали на нее около озерца, так и ступайте до кустов, а кусты кончатся — луг вам откроется, а там уже рядом: леском, леском…