Елена Катасонова - Концерт для виолончели с оркестром Страница 8

Обед проходит совсем как в семейном доме. Только вместо ребенка Маша. Она болтает без умолку - новостей тьма, да и вообще Маша болтушка, - а эти двое молчат, улыбаясь и поглядывая друг на друга.

Один только раз Алик прерывает Машу.

- Есть направление на рентген? - неожиданно спрашивает он.

- Врач дала, но сказала...

- Завтра поедем, - решает Алик. - Пригоню такси прямо к подъезду.

- А оттуда? - беспокоится Маша.

- Гулечка посидит в коридоре, а я поймаю, - успокаивает ее Алик.

Всей кожей, всем своим существом чувствует он теперь, как это здорово быть мужчиной. И это вовсе не тогда, когда обнимаешь женщину и не когда укладываешь ее в постель. Это когда ты о ней заботишься, а она заботу твою принимает. Он всегда, всю жизнь будет заботиться о Рабигуль. Ей никогда ничего не придется решать. Он все возьмет на себя. Лишь бы она согласилась.

***

С этого морозного дня Алик не оставлял Рабигуль. Как он умудрился при этом не вылететь из института, он и сам потом удивлялся. Утроились, удесятерились силы. Он мотался между Гнесинкой и Губкинским как ошпаренный. Сложнейшие предметы изучал в метро. Лекции перекатывал у Кирилла.

На практике вкалывал так, что заработал уйму денег.

Сердце замирало при мысли, что так надолго расстался он с Рабигуль. Вдруг найдется кто-нибудь там, в Талды-Кургане? Да нет же, нет: она принадлежит уже другой культуре! Но - вдруг?.. От ужаса ночи лежал без сна после такой-то работы! Выходил из вагончика, курил, с тоской глядя на звезды. Внезапно стал суеверен, почти молился: "Только бы она никого не встретила!" Вернулся в Москву черным от загара, осунувшимся от душевных мук, повзрослевшим от неудовлетворенной страсти.

- Мальчик мой, - погладила его по плечу мама. - Дорогой мой, милый мой мальчик...

И больше ничего не сказала, потому что знала, как скрытен Алик, как молчалив, весь в отца. И, как отец, может преподнести сюрприз, дай Бог, чтобы не такой жестокий. "Кто же она такая? - маялась Любовь Петровна, глядя на узкую полоску света, пробивавшуюся из-под двери комнаты сына. - Кто так его мучит? Взглянуть бы, хоть одним глазком..."

- Да я ее сам не видел! - обиженно воскликнул Кирилл, когда Любовь Петровна, набравшись храбрости, попыталась что-нибудь у него выведать. Знаю только, что музыкантша, из Гнесинки.

- Музыкантша? - ахнула Любовь Петровна. - Только этого нам еще не хватало...

А когда увидела Рабигуль - высокую, тонкую, с черными гладкими волосами, стянутыми в "конский хвост", открывающими непроницаемое восточное лицо, когда Рабигуль протянула, знакомясь, руку с длинными пальцами, узким запястьем, совсем оробела. "Что он делает? - подумала о сыне испуганно. Разве такими должны быть жены?" Потому что Алик познакомил мать не просто со своей девушкой, а с невестой. Он сделал предложение сразу, как только приехала из своего таинственного Талды-Кургана Рабигуль. Он не мог больше ждать, терпеть и страдать.

Она взглянула на него, опустила ресницы, и, трепеща от волнения, чуть не страха, Алик впервые обнял свою красавицу, прижал к себе и поцеловал эти гордые губы, слабо шевельнувшиеся ему в ответ.

6

"Расстались мы, но твой портрет я на груди моей храню. Как бледный призрак лучших лет, он душу радует мою..."

Рабигуль неслышно скользнула в темную комнату, тихо подошла к своей тумбочке, открыла дверцу, нащупала в глубине атласный алжирский платок, надела на голову, завязав тугим узлом под подбородком, взяла с вешалки плащ и выскользнула в коридор.

При слабом свете оставленной на ночь лампы надела плащ, спустилась к выходу. На ночь корпус теперь запирали на мудреный кодовый замок, но все этот код знали, и он не служил препятствием. С тихим щелчком дверь отворилась, и Рабигуль вышла в мокрый от ночного тумана сад.

Какая ночь... Какие звезды... Пахнет весной и надеждой. Она всегда теперь будет сюда приезжать, и всегда весной. Что там пророчил этот чудак доктор?

"Пока на Кавказе еще не страшно..." Почему же должно быть страшно? Наоборот! Такие великолепные пришли времена. И границы уже приоткрылись, и какие дерзновенные по радио звучат слова! И прекрасные книги лежат в магазинах и на возникших невесть откуда лотках. Все настолько стало свободней, и в выборе репертуара - тоже, А уж как все расцветет, когда спадут многолетние путы... Ведь как страдает, например, Петька, их общий друг, журналист, какие жуткие рассказывает истории про цензуру...

- Да врет он все, - раздражается Алик. - Цену себе набивает: он бы то, он бы се, если бы не цензура. Ну вот ее, считай, что и нет, посмотрим, какие гениальные творения создаст твой Петька!

Рабигуль с безнадежной печалью смотрит на мужа.

Как он некрасив, когда злится, ревнует. А ревнует и злится всегда. Кто бы ни переступил порог их жилища, если этот "кто-то" мужчина, Алик весь подбирается, как перед прыжком, жесткие желваки ходят по скулам, сжимаются кулаки. Он почти все время молчит, он ведет себя почти неприлично, и Рабигуль старается за двоих: шутит, смеется, болтает без умолку, что вообще ей несвойственно. Но люди-то чувствуют, их ведь не проведешь: Рабигуль им, конечно, рада, но хозяин дома - бирюк бирюком. И дом постепенно пустеет. Кто из друзей остался у них? Петя да Маша.

Остальные не выдержали угрюмости Алика и сбежали. Как она-то еще выносит? Приходится выносить, потому что чувствует себя Рабигуль виноватой: ее любят, а она - нет. А ведь как старалась вначале! Изо всех сил скрывала, что неприятны и близость его, и прикосновения, учила Алика каждый вечер стирать носки, посыпать тальком ноги, покупала дорогие одеколоны, дезодоранты - очень уж чутко реагировала она на запахи. Да чего она только не делала, чтобы стал ей муж хотя бы менее неприятен! Не получилось. Не вышло. Так разве ее в том вина?

Прибегала Маша - вся в страстях и романах.

- Какая ты счастливая! - слушала ее Рабигуль.

А однажды, когда Маша страдала - она постоянно то любила, то страдала и все рассказывала, как он ее обнимал, целовал ноги, а теперь... - Рабигуль не выдержала.

- Ты б хоть подумала, кому это все говоришь, - горько сказала она, и огромные очи такими стали печальными, что Маша споткнулась на полуслове.

- А что? А.., что? - растерянно повторяла она.

- Я такого не знаю, - призналась, помолчав, Рабигуль. - У меня ничего такого не было никогда.

- Как - не было? - не поняла Маша. - Ты же десять лет замужем! - Ну и что? - обронила рассеянно Рабигуль, и Маше показалось, что подруга сейчас заплачет. - Вот десять лет и терплю. Стараюсь подавлять отвращение. Иногда получается.

- Да ты что? - ахнула Маша. - Это же такое счастье! Почти как музыка.

- Как музыка? - недоверчиво переспросила Рабигуль. - А помнишь, как тебе ни до кого не было дела - только скрипка?

- Да, - улыбнулась, вспоминая, Маша. - Мне она заменяла все; Хотя, если честно, так и заменять было нечего. Маленькой я была...

- А теперь?

- А теперь я бы не вынесла музыки без любви, не вынесла этого счастья, этого напряжения.

- Не понимаю...

- Где уж тебе понять, - призадумалась Маша и взглянула на подругу едва ли не с жалостью. - А как ты снимаешь это давление?

- Давление?

- Ну да, ну да, - заторопилась Маша. - Она ведь звучит везде: в голове, в душе, в сердце. И выплескивается не только когда берешь в руки скрипку, но и с любовью. На время как бы освобождаешься.

- Выходит, я не освобождаюсь, - совсем запечалилась Рабигуль. - Может, я фригидная женщина? - нерешительно предположила она.

- Ты-ы-ы? - протянула недоверчиво Маша. - Ну, не знаю... Так чувствовать музыку...

- Может, в музыку все и ушло?

- Должно быть наоборот, - покачала головой Маша. - Знаешь, что я про все это думаю? Алька просто тебя боится. Влюблен до сих пор как безумный, вот и боится. - Она подумала, помолчала. - Или не тот мужчина тебе достался. Знаешь что? Попробуй с другим!

Рабигуль вспыхнула.

- Что такое ты говоришь?

- Молчу, молчу, - засмеялась Маша. - Ты у нас женщина строгих правил. И добавила, не сдержавшись:

- Такие редко бывают счастливы. Ну что ты себя стреножила?

Рабигуль самолюбиво пожала плечами.

- Ничего не стреножила. Просто мне никто не нужен.

Тонкие ноздри ее прямого носа вздрогнули, строгие губы сжались.

- Просто ты сидишь в тюрьме у своего Алика, - рассердилась Маша. Думаешь, если б он не был так безумно влюблен, если бы ему, как тебе, было плохо, он не гульнул бы налево?

Рабигуль поморщилась от Машкиного жаргона.

- Думаю, нет, - сдержанно возразила она.

- Почему?

Маша склонила голову к плечу, как любопытная птичка.

- Потому что он порядочный человек, - с достоинством ответила Рабигуль.

- Да при чем тут порядочность? - всплеснула руками Маша. - Ну что мне с тобой делать, а? Ты как из прошлого века!

***

Рабигуль постояла в садике, вглядываясь в темноту, к ней привыкая, и, обогнув корпус, выбралась на волю сквозь прореху в ограде - ее, как и коды замков, тоже все знали. Пятигорск - там, внизу, еще не спал: золотистые огоньки на улицах, в окнах домов зримо обозначали его присутствие. Рабигуль спускалась все ниже и ниже и наконец вошла в город. Она чувствовала себя путешественником, прибывшим в цивилизацию после долгой отлучки. Там, наверху, оставался совсем другой мир - спокойный, неторопливый, с культом ванн и массажей, - здесь же кипела жизнь. Из многочисленных ресторанчиков доносились модные в этом году шлягеры, улицы были полны народу. "Странно, рассеянно подумала Рабигуль, - все-таки ночь. Да и прохладно. Ах да, сегодня пятница, завтра же выходной..."