Людмила Бояджиева - Семь цветов страсти

Семь цветов страсти

Сладкий роман

Пролог

Во уже почти неделю в небольшом кинозале Академии искусств собираются восемь человек. С утра до вечера перед ними мелькают куски старых и новых фильмов разного достоинства — от признанных шедевров киноискусства до откровенного порно. Трое, восседающие бок о бок перед светящимся экраном, изредка обмениваются короткими репликами. Пятеро, рассеянные в темноте пустых рядов, погружены в сонное молчание. Женские лица — кукольные и демонические, юные и зрелые, окруженные ореолом славы и вовсе неизвестные — настолько примелькались, что люди, закрывшиеся в просмотровом зале, испытывают пресыщение подобно Большому Каннскому жюри.

— Стоп, назад! Еще раз эпизод борделя! — дернулся в кресле Заза Тино — средний в командном трио. Мужчина и женщина на экране вернулись в исходное положение. Стройный эсэсовец с сумасшедшими светлыми глазами двинулся к затравленной блондинке, протягивая перед собой могучие масластые лапы. Уже в четвертый раз! По залу пронесся вздох измученных просмотрами зрителей, но спорить с Тино никто не посмел.

Зазу Тино знали как удачливого кинорежиссера, феноменального наглеца, и человека редкой деловой хватки. Его почтительно называли Шефом, считая мерзавцем и плутом. Внешне, во всяком случае, Заза давал основания для неоднозначной оценки. Над оливковым лицом деревянного Арлекина дыбились смоляные бараньи кудри, отмеченные пепельной проседью. Жесткая вьющаяся растительность кустилась в хрящеватых багровых ушах, крупных ноздрях, подступала под самый кадык из ворота клетчатой фланелевой рубашки. Отдельные волоски торчали даже по костистому носовому хребту, подобно ощетинившемуся гребню динозавра. Парфюмерных запахов Тино не выносил и был несдержан в выражениях и жестах.

Энергично жестикулируя, Тино уже который раз толкнул сидящего рядом бледного толстяка с аккуратно распластанной поперек воскового темени крашенной прядью. Руффо Хоган вздрогнул, выронив серебряную бонбоньерку с мятными леденцами. Металлический грохот совпал с воплем экстаза на экране.

Боязнь запаха изо рта стала манией маститого теоретика киноискусства с тех пор, как бедняге пришлось просматривать хлынувшую на экраны «чернуху» — кинофильмы, изобилующие отвратительными натуралистическими подробностями. Сторонник жесткого кинематографа, авангардист Хоган являлся на самом деле существом нежнейшим, приходящим в панику от вида медицинского шприца или бормашины. Как только Шеф начал вторично прокручивать ролик сексапильной французской актрисульки, терзаемой эсэсовцем, Руффо поспешил освежить дыхание ментоловой подушечкой. Ему стало очевидно, что настал момент заключительной дискуссии, в которой немаловажную роль играл его голос.

Феноменальное чутье никогда не подводило известнейшего и опаснейшего среди знаменитых критиков. Рыхлого, деликатного Хогана, с особыми модуляциями голоса, выдающими гея, за глаза называли так же, как и в официальных речах — гениальным. Но при этом добавляли мысленно не лестное прозвище — «стервятник — хамелеон». Не было секретом, что могучую провидческую силу, позволяющую влиятельному критику «делать сенсации», можно купить. Правда, стоила она дорого и многим была не по карману. Шеф позволил себе ангажировать Руффо лишь теперь, когда вступил в рискованный бой за скандальную и, что лукавить, опасную славу.

Когда на экране вновь появилось лицо синеглазой шлюхи, лежащей под осатанело берущим ее офицером, Тино саданул Хогана локтем в мягкий бок:

— Ну, что скажешь, умнейший? Высший пилотаж, а? Запредельные глазки у этой киски!

— Я все давно заметил, Заза, — поморщился Руффо, демонстративно отодвигаясь от темпераментного соседа. — Честное слово, ты и сам на нее сразу запал, но все еще топчешься в нерешительности, как деревенский жених.

— Разрази меня гром — она его любит! — Шеф не отрываясь следил за тем как парочка на экране демонстрировала набор эротических игр, полагающихся в такого рода зрелищах. — Пресвятая Дева Мария — я в трансе! Этот взгляд иступленной монашки, эта покорность жертвы, восторженное самоунижение! Эта лавина смертоносной, на крови замешанной страсти! Полный экстаз!.. — Колено Тино нервно задергалось.

— Заза, у тебя дьявольский нюх на дорогие штучки. В грудастой телке есть нечто этакое… высокосортное, — поддержал Шефа продюсер Квентин Лизи — самый тихий представитель ведущей тройки. Когда-то он был боксером и знал, как строить тактику сражения. Квентин предпочитал оставлять за собой последний удар, поскольку от него зависел исход боя — затейливая закорючка в чековой книжке, обеспечивающая жизнеспособность всего предприятия.

Шеф одобрительно сжал плечо Квентина, шумно вздохнул и хлопнул в ладоши:

— Кончили. Все сюда!

Пятеро заметно повеселевших мужчин из задних рядов подтянулись к лидерам. Зоркие глаза Зазы Тино пробежали по застывшим в ожидании лицам.

— Что скажете, парни? Пора принимать решение. Остановились на объекте Д.Д.? — в голосе Шефа слышалась какая-то подковырка. Руффо принял в кресле барственно-небрежную позу и ловко подхватил брошенный «мяч»:

— Мы назвали себя экспериментаторами, а это значит — выбрали дорогу проб, ошибок, сомнений, дерзаний… Мы отказались от однозначности, покоя правильных решений…

— Помилуй Руффо! Здесь не международный конгресс кинематографистов! — Тино живописно воздел руки к светящемуся потолку. — Умоляю говори прямо — да или нет?

Хоган устало опустил веки, давая понять о своей снисходительности к хамоватому Шефу:

— Если тебе угодно превратить творческую дискуссию в производственное голосование, изволь — я «за».

— Мне все же хочется высказать свое мнение, — вкрадчиво, но напористо вклинился в разговор Квентин. — Считаю своим долгом заметить, что кандидатура Д.Д. не соответствует одному из важнейших требований, сформулированных Шефом. — Продюсер успел все основательно подсчитать и решил необходимым проявить бдительность. Хотя имена Тино и Хогана служили приличной гарантией победы, затея идейных лидеров выглядела по меньшей мере рисковой. С дурным душком затея.

Заполучив лет пять назад репутацию скандального режиссера и провалив три последние работы, пятидесятилетний Заза Тино не стал ждать, пока карканья критиков насчет постигшей его творческой импотенции станут реальностью. Он решился на отчаянный рывок — собрал группу крепких профессионалов, подстраховался известным продюсером и объявил открытой Лабораторию экспериментального кино — для узкого круга посвященных лиц и дерзновенных свершений.