Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения - Лю Ив Страница 10

А на кладбище мама точно не задержалась. Её там нет. Надеюсь, хоть кто-то там иногда есть, появляется, чтобы высвободить зарастающий травой крест. Хотя кому там быть? Одни умерли, другая уехала.

А дружок – приходил, – в больницу приходил… после смерти…

В чёрном доверху застёгнутом сюртуке, похожем на традиционно-еврейский прикид. Как если бы умер и оделся достойно, только пейсы отрастить не успел. А при жизни дружок причёской напоминал вокалиста из «Песняров», была когда-то такая популярная группа в СССР… Бывший художник, он трудился декоратором, оформлял богатеям дома и рестораны. Когда-то питерский диссидент…

Вошёл с двумя чемоданчиками-дипломатами. Постоял у кровати молча. Без обид – совсем спокойный. Несмотря, что мы перед обратной дорогой серьёзно поссорились. Не хотела я с ним возвращаться, улететь хотела самолётом, но не сложилось – билет найти не сумела, не было.

Пока он рулил в дороге, я четыре раза просила: давай остановимся и поспим в машине… Большая у него была машина: джип Land Rover… – не захотел… мужчина же! Сильно был упёртый: хотел в гостиницу, а уснул за рулём.

Ну и в больнице – открыл свой дипломат, да как-то так… боль моя: из живота – в его дипломат сама и втянулась, как в фильмах про аномальные явления – поползла мутным туманом и струйкой забралась в чемодан. После чего он закрыл крышку и застегнул. А другой дипломат – открыл. И на освободившееся от боли место – на пустое – из дипломата ко мне в живот струёй загрузился золотистый искрящийся свет и заполнил пустоту.

Это он хорошо сделал: пустоту всегда следует заполнить чем-то светлым, чтобы туда не заползло чёрное.

Когда золотистый свет перекочевал в меня, гость закрыл второй дипломат, постоял ещё немного около постели, как бы прощаясь, и ушёл. И никогда больше не приходил, ни в видениях, ни во снах. Я знаю, что он простил. Мне тоже пришлось простить. Всё таки выжила же? Хотя и трудно.

А вот мама в больнице не выжила. Домой её привезли уже мёртвую. И дружка к жене тоже вернули мёртвым.

Не хорошо как-то в доме любовника так долго вспоминать покойников. Не правильно.

Но на самом деле, когда же их ещё и вспоминать?

Не на пирушке же? Дорогие друзья, а не поговорить ли нам о моём дяде – святом человечке, мамином брате, скончавшемся во время международного телефонного разговора? Со мной. О дяде, уморившем себя голодом из-за дороговизны девяностых.

Может когда-то в романе про них всех написать? – В знак памяти?

Я ещё ни одного романа Стивена не прочитала. Не предложил. А сама как-то не захотела спрашивать. Всё же загадочность на меня воздействует мистически, а вдруг узнаю что-то такое, и оно всё испортит?

Но что именно? – Вот же беда, гадаю только. Но читать всё равно не буду. Нет.

Изучать литературное наследие Загадочного Принца? Лучше бы, может, пусть – во мне наследие оставил? А чего? Я бы родила малютку. Маленькую беленькую Лю Лю-копию, было бы здорово!

Помню, иду с мамой за руку, а волосы у меня были такие белые – чисто ангелочек-альбинос! И постоянно вокруг восхищались: «ах вот же, какая милая девочка! А кто же ей волосики покрасил? ». Я верила, что выгляжу будто раскрашенная кисточкой.

Позже даже упросила маму купить и мне кисточки и краски, чтобы раскрашивать волосы других милых девочек. Так и стала художницей.

Хорошо было бы получить от Стивена такое наследие.

Конечно, если он меня всё же не зарежет.

Вот же размечталась…

Одним прекрасным вечером: войдёт в комнату тот второй, который здесь живёт кроме Стивена. Улыбнётся, по типу «ах вот же какая милая девочка, а ну-ка давай, дружище Стивен, посмотрим, что у неё внутри? ».

И вдвоём – нависнут надо мной, связанной или спелёнутой, аки куколка от бабочки-шелкопряда, – в точности так, как нависли те любопытные путешественники: на трассе, когда набежали, увидев измятый и перевёрнутый колёсами кверху джип и рядом девчушку, свернувшуюся калачиком на полотенчике для мытья окон… Колёса наверно ещё крутились, зависая с моста над пустотой…

Хороший джип – не взорвался, несмотря на газовый баллон, для ремонтных работ хранящийся в багажнике другана.

Бедная Лю Лю, когда почувствовала их взгляды и открыла глаза… – свысока на неё пялились сразу несколько лиц: в круг, будто лепестки подсолнуха – примерно восемь-десять голодных до зрелищ – втырились, излучая рентгены любопытства. Их занимал общий вопрос: неужели им повезло увидеть мёртвую девочку? Как в кино!

Увидеть совсем ещё тёплый труп – такое завсегда бодрит.

Лю Лю стало отвратительно гадко, и она снова закрыла глаза. Непреодолимо хотелось спать.

Спать, спать, спать…

– Если захотят посмотреть, что у меня внутри – может я так же – просто внезапно засну?

И тогда буду видеть сны… как Стивен заходит в больничную палату… с двумя чемоданчиками, в один из которых заберёт мою боль, а из другого заполнит пустоту чем-то золотисто-светлым…

А в следующей жизни я влюблюсь в человека с двумя чемоданчиками в руках, и он будет вызывать во мне неразгаданные таинственно-мистические чувства, и я пойду за ним на край света… а там он скинет меня с обрыва, выхватив у меня дамскую сумочку, где хранились все мои многими унижениями накопленные на новую жизнь денежки…

Примерно так, как в Ялте… когда баллон слезоточивого газа в лицо, а сумку – в руки…

И хорошо, если я всё-таки не разобьюсь и не утону… так же как героиня из «Ночи Кабирии»…

А после я пойду куда глаза глядят и встречу свою любовь… где-нибудь посреди прекрасного сада, среди роз, щебета птичек и неспешно прогуливающихся дам. Я буду идти в лёгких туфельках и под зонтиком… но вдруг появится незнакомый принц и попросит меня отдать ему зонтик, а когда я откажу… – я же откажу? Ну а как иначе, если не могу просто выполнить то, что просят? Всегда мне нужно знать, чем вызвана просьба, оправдана ли? И если просьба не понятная, даже если и совсем невинная – я в конечно откажу. И тогда – он выстрелит мне в лицо…

А может не так.

Может, Стивен с напарником придут с двумя ружьями и маленькой окровавленной птичкой. Одним ружьём Стивен сделает отверстие в куколке от бабочки-шелкопряда и вложит туда птичку, а