Черные бабочки - Моди Страница 10

— Мистер Сольбер! Я жду уже полчаса.

— Сейчас к вам подойду.

Соланж подмигивает мне, и я смеюсь про себя, потому что все клиенты в итоге начинают называть нас так. Конечно. Парикмахерская Сольбер. Я говорил ей, что это, вероятно, всех запутает, но не родился еще человек, который заставит Соланж передумать. А мне это нравится, в конце концов, новое имя, новая жизнь, как будто мы женаты.

Я усаживаю свою клиентку у раковины для мытья волос, температура нормальная, не слишком горячая, не слишком холодная.

— Вы видели? The Beatles распались!

Конечно, я видел. Соланж только что снова поставила эту чертову пластинку в десятый раз и подпевает. Back in the US, back in the US, back in the USSR. Господин Мачин, ждущий своей очереди, боком глядит на нее — как будто я его не вижу — за своей газетой «Пари Матч» на странице с велоспортом. Эдди Меркс выиграл еще раз, но ему все равно на Эдди Меркса, единственное, на что он смотрит, — это на нее. С ее платьем с крупными фиолетовыми цветами, с ботинками на молнии, с большой индийской головной повязкой, завязанной на лбу. Ну да, парень, это самая красивая женщина в мире. Мне даже хочется ему дать в лицо, потому что он раздевает ее взглядом, но с клиентами так не поступают, да и, в конце концов, это лестно. Он не тот, кого она выбрала. Ни он, ни кто-то другой. Не зря нас называют Сольбер.

Тем не менее она никогда прежде так не сияла. С тех пор как мы открыли парикмахерскую, мне кажется, что я вижу, как она расцветает. Не так уж сложно быть счастливым, нужно просто немного денег, немного удачи и много планов на будущее. Когда-нибудь мы откроем еще парикмахерские, здесь, там, может быть, даже в Париже, чтобы делать прически Мирей Дарк и Роми Шнайдер.

А пока что я делаю мелирование мадам Барнье.

— Моя любимая — это Love Me Do.

А ее любимый — Джордж. Потому что он красивый. И загадочный, хотя я и не понимаю почему, но мне все равно, я позволяю ей говорить. И мне кажется, это хорошо, что эти четыре дурака расстались, меня наконец перестанут спрашивать, кто из них мой любимый. Я никогда не понимал, как можно фантазировать, глядя на обложку пластинки. Будто они решат приехать сюда, в Монтре-сюр-Мер, чтобы спеть Love Me Do в местном культурном центре и трахнуть мамашу Барнье.

К счастью, есть кошка.

Ей достаточно лишь повилять хвостом, и все разговоры прекращаются. Прощай, Beatles. Она переходит с колена на колено, проскальзывает между креслами, трет голову о чьи-то туфли. Просто кошка. Но есть в ней что-то, такое же, как в Соланж, я не знаю, как объяснить, но, когда она проходит мимо, все обращают на нее внимание. Все хотят потрогать ее. К тому же она рыжая, как и Соланж. И, наверное, дворняжка, потому что мы нашли ее на улице, под дождем, в мусоре. Мы думали, что она будет ловить мышей, но она совершенно ничего не ловит, зато клиенты ее обожают. Я тоже люблю ее, Минетту. Да, Минетта, это не очень оригинальное имя, Соланж хотела назвать ее именем звезды, но мы бросили монетку, и победил я.

— Кстати, ваша Минетта заметно прибавила в весе!

— Вы так считаете?

Да, она так считает. И так как у нее есть кошки, она щупает, ощупывает со всезнающим видом.

— Да, я уверена! Скоро принесет помет.

— Невозможно… Она же никогда не выходит на улицу.

— Похоже, что выходит. Или это непорочное зачатие.

— Не понимаю.

— Дева Мария, если предпочитаете.

Она хихикает, дура, и это немного бесит, потому что складывается впечатление, что она считает меня идиотом. Тем не менее уж точно не ей мне объяснять, что такое непорочное зачатие, мне это в голову розгами вбивали. Вместе с искушением Христа, чудом насыщения и прочей чепухой.

— Чего я не понимаю, так это одного: как такое могло случиться.

— Ну, вы знаете, с кошками…

Взгляд Соланж ищет мой в зеркале. Знаю, о чем она думает, боится, что я взъемся, но ошибается, не будет такого, чтобы я орал на клиента.

Я улыбаюсь ей.

Но ее лицо остается серьезным.

Тогда я посылаю мадам Барнье под сушильный аппарат, кладу ей в руки «Пуант де Вю» и отправляюсь к Соланж, которая ждет меня на складе. Она села прямо на коробках, которые нам доставили с утра, сложив руки на груди, с этим обжигающим взглядом, меняющим цвет ее глаз, когда она хочет сказать мне что-то серьезное.

Все из-за клиентки, которую так и тянет спорить со мной на тему Девы Марии.

— Не беспокойся. У меня и в мыслях не было ей отвечать.

— Не об этом я хочу поговорить.

— А. Что-то случилось?

Пальцами она наматывает прядь волос на пальцы.

— У меня задержка.

— Задержка?

— Альбер…

Мне потребовалось некоторое время, чтобы вникнуть, потом вдруг все стало ясно, кошка, непорочное зачатие, словно ангел Гавриил только что пролетел через окно, чтобы научить меня жизни.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да. Я беременна.

8

Шесть. Шесть котят, все розовые, не больше молодого картофеля. Не схалтурила она, Минетта, и мне бы хотелось оставить всех, но это невозможно. Это салон красоты, а не питомник, даже с одной приходится охотиться за пометом, и я не представляю, каково будет сразу с несколькими. Пока что они не доставляют хлопот, с еще закрытыми глазками и острыми писклявыми криками. Но через несколько дней, когда они хорошенько наедятся и начнут везде бегать, это будет совсем другое дело.

Существует не так много решений.

Но я не очень хочу об этом думать.

Так же как и о ребенке, который находится внутри Соланж. От него нам тоже придется избавиться. Какого черта нам делать с младенцем? Мы трудимся как волы, с понедельника по субботу, с семи утра до восьми вечера, а в воскресенье проводим уборку, потому что салон, как наш, не чистится сам по себе. Каждый вечер мы моем пол, но этого недостаточно, поэтому в день Господний тщательно убираем все, вместо того чтобы пойти в кино, как все. Мы не жалуемся, это наше решение, потому что хочется позволить себе подержанную машину, иногда поход в хороший ресторан или даже сотрудника в салон.

Нет, в нашей жизни нет места для ребенка.

Минетта мурлычет в корзине со своими шестью слепыми картофельными клубками и позволяет гладить себя по голове, закрывая глаза. Мы поселили ее в квартире, потому что здесь теплее и чтобы ей не докучали дети, которые приходят с матерями в салон. Я пытаюсь не трогать котят слишком много, вдруг я привяжусь к ним, но, объективно говоря, риск невелик. Они ничего не делают, кроме как перекручиваются, мяукают и спят. И все они похожи друг на друга. Интересно, будет ли у них собственный настоящий цвет?

Здесь немного грустно в последние дни. Соланж больше не включает радио, возвращаясь с работы, — на это я даже не жалуюсь — и большую часть времени проводит в комнате, читая скучные книги из библиотеки. Под писк котят на кухне я ужинаю в одиночестве, без аппетита уставившись в тарелку. Об этом как-то не задумываешься, но, когда привыкаешь всегда проводить время вместе с кем-то, одинокие ужины превращаются в пытку. Это просто невыносимо. Я допиваю остатки вина, прежде чем переложить пюре с тарелки обратно в кастрюлю.

Пора нам поговорить.

Снова.

Я несколько колеблюсь, прежде чем проскользнуть в комнату, как будто это не мое место, как будто я вхожу в ее мир без приглашения.

— Спишь?

— Нет.

Моим глазам требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте, затем все постепенно приходит в порядок. Прикроватный столик, стопка книг, шершавый коврик, мои ботинки перед шкафом. Белая форма подушек, мои и ее, которые она всегда укладывает, чтобы подложить под спину. И ее силуэт, сидящий на кровати, скрещенные ноги, руки на коленях. Все так тихо, что слышно, как снаружи идет дождь.

— Что делаешь в темноте?

— Ничего.

Я протягиваю руку к настольной лампе, но потом понимаю, что свет ее ослепит, и просто сажусь рядом. Когда она такая, лучше промолчать, приобнять и ждать, пока она положит голову на мое плечо, но сегодня этого делать не хочется. Мне кажется, что она хрупкая и любое движение может сломать ее. Глупо. Я знаю, что это глупо. Беременных ведь полно на улицах, и они не рассыпаются, когда их трогают.