Людмила Бояджиева - Умереть, чтобы жить Страница 10

— Мать моя, неужто в платье теперь загорают? — удивилась Муся. Скидывай его и жарься.

— Муся, тебе Денис Южный нравится? От него здесь все без ума, растравляя рану, спросила Нюта.

— Тьфу… И говорить не хочется… Бабку свою — Веронику Карповну до инсульта довел — все пьянки, гулянки… С виду-то он представительный. Вон, все девки как очумели. Хорошо, ты у нас девушка серьезная, ничего такого не допустишь.

— А он мне вовсе не нравится. Вот ни капельки, — хихикнула Аня. Надменный, лживый гад… И противный, правда, Муся, противный… — Она истерически хохотала, роняя на синюю шерсть ливень горючих слез.

Весь следующий день, не снимая траурного платья, Аня провела дома. Она никуда не выходила и о запропастившейся Алине ничего не расспрашивала. «На пляже», «В поселок поехали», «У Нины собрались», — по собственной инициативе сообщала Верочка.

А потом произошло ужасающее событие.

Подслеповатая Муся забралась на чердак в поисках какой-то старинной мороженицы и стала свидетельницей жуткой сцены: на старом дерматиновом диване, списанном сюда ещё в хрущевские времена, лежали в обнимку двое соседский Денис прижал к себе совершенно обнаженную девицу. Длинные светлые волосы свешивались до полу с запрокинутой головы. Взвизгнув, Муся перекрестилась и опрометью бросилась вниз.

Прибывшая на следующий день Инга выслушала покаянный доклад дочери о происшествии. Алина умоляла мать не сердиться на Аню, которая давно влюблена в Дениса.

— Я не знала, мамочка, что у них так далеко зашло. Но ведь Ане скоро семнадцать. Сейчас все девушки уже…

— Что значит уже?! — Взвизгнула Инга, с отвращением отвернувшись от пунцовой, опустившей глаза Ани. — И какие это девушки «уже»? Из хороших семей? Что-то не слышала… Эх, Анна, ведь ты за сестру Линочке была… Что теперь-то про нас скажут… И Денис хорош — смазливый, развратный подонок…

Алине удалось замять скандал. Никто не проговорился Верочке о предосудительном поведении её дочери. Даже Муся молча вздыхала, лишенная возможности покритиковать нравы молодежи.

— Дрянь ты, Лина, — без злобы констатировала Аня. В тот день она сбежала на пляж, не желая попадать на глаза домашним.

— Тебе-то что: твоя маманя кроткая. А мне шею свернули бы. Муська все равно от страха ничего не разглядела — она нас с двух шагов путает. Уж я-то тебя при случае постараюсь выгородить, Анечка. На всю жизнь твоей должницей буду.

— Не надо мне ничего. У меня свое счастье будет, получше твоего, лживого, — заявила Аня, и вдруг с необычайной силой почувствовала, как хочет этого самого счастья — яркого, роскошного, шумного, от которого только одна у всех болезнь — зависть.

Пути «сестричек» окончательно разошлись. Инга демонстративно давала понять окружающим, что игры в близняшек окончены. Она стала покупать дочери фирменные вещи, решительно отказавшись от изделий Веры, и как-то мимоходом, но вполне определенно заметила, что времена «самострока» миновали и не стоит портнихе копировать для своей дочери туалеты Алины.

В августе Ане исполнилось семнадцать — она была на целых три месяца старше Алины. Но вместо заранее обещанного праздника с молодежной вечеринкой на даче дело ограничилось приглашением Верочки и Ани в московскую квартиру Лаури и торжество прошло более чем скромно. Аня получила в подарок коробку шоколадных конфет и английские колготки.

— Ну вот, ты теперь совсем взрослая девочка, с собственными планами на будущее, — сказала Инга, выразительно глядя на Аню. — У Алины впереди напряженный год — надо готовиться с преподавателями к поступлению в институт. Я уже договорилась с репетиторами по истории театра и русского языка… Ужасные расходы… Так что, дорогие мои, пора браться за голову… Каждый сам хозяин своей судьбы.

Верочке почудилась укоризна в задумчивом взгляде Инги. Вот, мол, не сумела тульская дурочка свою жизнь устроить, да и от дочки ничего путного ожидать не стоит.

Они сидели на кухне, обставленной вожделенной каждым москвичом финской мебелью. На резной деревянной полке, идущей вдоль мягкого углового дивана, поблескивали медью самовары, громоздились разнообразные гжельские безделушки, среди которых мрачно взирал с потемневшей иконы темный лик Николая-угодника.

— Анечка тоже в институт собирается. — Верочка аккуратно ковырнула ложкой киевский торт.

— Ой, не забивай девочке голову, Вера! — Взмахнув пушистыми от бархатной туши «Ланком» ресницами, Инга долила гостям чай. — Без «руки» туда не попасть. А я, к сожалению, помочь вам здесь не могу — Альберту Семеновичу, сами понимаете, неудобно сразу за двух ходатайствовать.

— Да она не в ГИТИС собирается, мам! В технический. — Успокоила мать Алина, переглянувшись с Аней.

— В технический, в технический, — согласно закивала Верочка, впервые услышав об этом.

Ей, как всегда, было неудобно ставить в неловкое положение кого-то другого, и сейчас она боялась за Ингу — как бы та не добавила ещё чего-то обидное в их адрес. Верочка была из тех, кто думает, что обида в первую очередь унижает самого обидчика, и обидчика этого жалела. Но Аня относилась к другой породе.

— Нам пора. — Она решительно поднялась из-за стола. — Уверена, — вашу дочку, Инга Фридриховна, ждет блестящее будущее.

— Разумеется, деточка, разумеется. Мы приложим все силы. — Инга сделала вид, что не заметила иронии. — Надеюсь, однако, что вам удастся пронести через всю жизнь светлые воспоминания о детской дружбе.

Она собственноручно закрыла за гостями массивную дверь в шикарной передней и с облегчением вздохнула: если уж не наивная Верочка, то Анна поняла все правильно — пора учиться жить самостоятельно. Пора, ох, пора!

Вскоре Верочке дали понять, что семейство Лаури в её услугах больше не нуждается, и жалованье ей ожидать не следует. Она все ещё надеялась, что недоразумение как-то разрешится, Инга позовет её, и они снова станут жить одной семьей. Ведь не могла же Инга, ну никак не могла, узнать про то, кто был отцом Ани.

6

Приехав из Тулы к одинокой тетке — филармонической певице, выступавшей в кинотеатрах перед началом сеанса, Верочка, по её протекции, устроилась работать помощницей портнихи в пошивочный цех театра оперы и балета. Здесь как раз блистал в ведущих партиях перспективный тенор Валентин Бузыко, лауреат множества вокальных конкурсов. По репродуктору, висевшему в мастерской, транслировали идущие на сцене спектакли, и Верочка. Не раздумывая, влюбилась в Ленского, Радомеса, в Водемона, в Германа, воплотившихся в улыбчивом тридцатидвухлетнем хохле Валентине Бузыко. Он был коренаст, плотен, прост и чрезвычайно обаятелен, пользуясь в театре славой завзятого ловеласа. Но Верочка не умела, да и не хотела разделять настоящего Валю от сыгранных им героев. Она покупала цветы — дорогие болгарские гвоздики, и тайком передавала их через кого-нибудь для Вали к финальному занавесу. Разумеется, вскоре все знали, что русокосая, застенчивая, немногословная швея сохнет по звездному тенору.