Майкл Прескотт - Когда отступит тьма Страница 10

Они с Робертом сразу же решили, что место это принадлежит им, и только им.

Если Роберт убил Шерри Уилкотт, то наверняка здесь, в укрытии, в полной оторванности от мира. Улики нужно было искать в пещерах.

Эрика проворно высыпала содержимое сумки на каменную землю, взяла колышек и молоток.

Деревьев вблизи не росло, привязывать веревку было не к чему. Чтобы закрепить ее, требовалось вбить колышек рядом с краем расщелины.

Эрика поискала клочок земли среди камней, нашла твердое песчаное место и воткнула в него острие колышка. Придерживая одной рукой колышек, взмахнула молотком. Три удара, четыре. Звук их походил на приглушенные ружейные выстрелы.

Она перестала стучать, увидев, что колышек согнулся посередине и не углубился в землю. В детстве они с Робертом бывали здесь только в теплую погоду. Теперь земля была мерзлой, и у нее не хватало сил забить туда заостренную железяку.

Значит, ей все же не удастся спуститься вниз. Придется оставить эту затею. Уехать.

Она почувствовала облегчение, потом устыдилась его, и это подвигло ее на вторую попытку. Эрика Стаффорд не из тех, кто ищет себе оправданий.

Она взяла другой колышек, поискала место помягче, потом, твердо держа его левой рукой вертикально, принялась бить по нему молотком.

Порыв ветра снова хлестнул в лицо Эрики шарфом, слепя ее. Она с досадой сорвала его. Подхваченный ветром шарф, колыхаясь, полетел в лес красной, неуместно праздничной лентой. Скрылся из глаз.

— Черт с ним, — прошептала Эрика. — Он мне все равно не нравился.

На самом деле этот шарф был ее любимым, подарок Эндрю на первое совместное Рождество, в лучшие дни их супружеской жизни.

Сочетание расстройства, гнева и страха придало Эрике сил, внезапно она начала колотить по колышку с яростной неудержимостью и вогнала его в землю по самое ушко.

Готово. Она почувствовала неистовое удовлетворение.

Теперь дело за веревкой. Пятнадцатифутовым мотком с узлами через восемь дюймов. Эрика кое-как продела ее в ушко, завязала тройным узлом. Проверила, выдержит ли она ее тяжесть.

Присев на корточки, она бросила веревку в расселину. Веревка, раскручиваясь, будто змея, исчезла в темноте.

Включенный фонарик послал в лаз длинный луч света. Эрика увидела, что конец ее болтается у белого дна, отбрасывая извилистую тень. Зрелище из ее детства, однако сейчас она не ощущала ни духа приключения, ни беззаботного веселья.

Никто не знал, что она здесь. Если веревка порвется и пещера превратится в ловушку…

Или, пока она занята поисками, появится Роберт…

Или, что страшнее всего, она обнаружит улики, указующие на Роберта как на убийцу Шерри Уилкотт, и отправит брата в тюрьму до конца его страдальческой жизни…

Сидя на корточках, ежась от холодного ветра, Эрика позволила себе в последний раз обдумать возможность вернуться. И вспомнила бронзовую Персефону.

Она стояла на пристани в греческой рыбацкой деревушке — статуя богини, дочери Зевса и Деметры. Впоследствии Эрике сказали, что это копия; оригинал давно отправили в музей. Но даже позеленевшая от соли копия производила впечатление древней.

Эрика не замечала этой статуи до того вечера, когда решила покончить с собой.

В памяти у нее всплыл далекий рев радиолы из бара у пристани. Где-то в дыму и полумраке рослые греки гладили мозолистыми руками женские тела, мокрые от вина губы сливались во взаимной страсти. Там были музыка, смех, похоть — но не для восемнадцатилетней Эрики Гаррисон, сидевшей в дальнем конце пристани.

Там, у кромки воды, глядя на черную гладь Эгейского моря, Эрика планировала последние минуты своего существования, проецировала их, словно диафильм на какой-то внутренний экран. Она бросится в воду с пристани и поплывет к далекому острову, видневшемуся зубчатыми очертаниями на фоне звездного неба. Будет плыть и плыть, рассекая сильными руками воду, пока не устанет настолько, что не сможет ни продолжать плавание, ни вернуться. И тогда в восторге изнеможения позволит черной воде поглотить себя.

Да. Это будет просто.

Подернутые рябью волны плескались о корпуса нескольких рыбацких лодок, оставшихся пришвартованными к пристани. Большинство их вышло в море и не вернется до утра. Обнаружит ли кто-нибудь из рыбаков ее, плавающую опутанную водорослями, с маской из зеленой слизи на лице?

Эрика содрогнулась, и от ветра с моря, освежающего жаркую ночь, ее голые руки покрылись гусиной кожей.

Намерение ее было необъяснимым. Она часто рисовала в воображении самоубийство, но представляла себе, что этот поступок будет вызван какой-то непоправимой, жестокой обидой — чем-то ярким, необычным, потрясающим. Однако этот день прошел без всяких происшествий, вечер тоже. Она не переносила никаких страданий, кроме скуки, своей давней знакомой, да неумолчного печального внутреннего шума, лейтмотива ее жизни.

Если она могла переносить их тысячу дней и ночей, то что же с ней сейчас? Эрика не знала. Казалось, запасы ее духовных сил внезапно пришли к концу. После нескольких лет гнева, отчуждения, изгнания она окончательно выдохлась.

Теперь она была одна, и море манило ее.

Эрика медленно расстегнула блузку. К смерти она поплывет нагой. В глубине души она сознавала, что это всего лишь романтическая эскапада, до невозможности сентиментальная, и полицейские, выяснив, что произошло, печально улыбнутся и скажут: «Девушка была очень юной».

И все равно она скинула туфли, сложила одежду. Нагая, с развевающимися волосами, с сухими глазами, Эрика Гаррисон бросила последний взгляд на мир и увидела статую.

Статуя была небольшой, пониже человеческого роста, явно посредственной. Но в ту минуту, озаренная звездным светом, казалась удивительно привлекательной, видением из сна.

Тоже женщина, тоже нагая. И в ее зеленом лице тоже отчаяние, усталость… и еще нечто.

Медленно, не отдавая себе отчета в своих действиях, Эрика подошла к статуе. На постаменте были выгравированы слова, но в темноте она не могла их прочесть. Проведя кончиками пальцев по высеченным буквам, разобрала пи, эпсилон, ро, после чего поняла, что перед ней Персефона.

Эрика коснулась лица статуи. Персефона была самой трагичной из богинь, девушкой — юной, лет восемнадцати — обреченной проводить треть каждого года в подземном царстве как супруга Аида, владыка мертвых. Она без конца умирала и воскресала, и каждый час ее в свете дня был омрачен тьмой, в которую она погружалась и будет погружаться опять.

В лице Персефоны Эрика видела страдание, утрату, но в нем была и решительность, запечатленная в чуть вздернутом подбородке и ровной линии бровей.