Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод Страница 10

– Попрятались, сволочи, – вздохнула я.

Вообще-то я равнодушна к детям и животным. Это качество в моей собственной системе ценностей обозначает категорическую недоразвитость и неполноценность человеческого экземпляра. Впрочем, до действий по этому поводу у меня никогда не доходило, так как законы природы и их требования – это, пожалуй, единственное, что я действительно уважаю. Как я уже упоминала, у меня есть взрослая дочь. А у окна, в большой и неистребимо вонючей клетке живут четыре морские свинки. Я их, разумеется, не люблю, но прилежно за ними ухаживаю, кормлю, рву свежую травку на витамины и слежу, чтобы у них всегда была чистая вода, хотя, кажется, хомяки и морские свинки в последнем не нуждаются, если едят достаточно сочную пищу. Но я не знаю наверняка и потому регулярно, с брезгливой гримасой на физиономии прочищаю поилку. Свинки, разумеется, завелись в комнате не по моей воле. Одна девочка три года назад умолила меня взять ее морскую свинку всего на две недели, пока она едет в отпуск на море. Прямые наезды на меня не действуют абсолютно, но вот если начать меня убеждать, что это необходимо, и только я могу помочь… Обычно я в конце концов соглашаюсь.

Девочку я больше никогда не видела, а подозрительно толстая, бело-рыжая свинья в положенный срок разродилась четырьмя маленькими уродливыми свинками. Один из детенышей к вечеру сдох, а три других выросли и превратились в точную копию мамаши. Я их не слишком-то различаю, хотя и дала из приличия имена. Свинок зовут Топси, Мопси, Хлопси и Флопси. Все они невероятно глупы, и имен своих, конечно же, не знают. Впрочем, Флопси (если я не ошибаюсь) кажется посмышленее остальных и где-то года за полтора научилась носом отодвигать задвижку в клетке, если я не запираю ее до самого упора. Увидев открытую Флопси дверцу, свинки расходятся по углам и там затаиваются. Вечером, обнаружив пропажу, я шарю под диваном и прочей мебелью шваброй и где-нибудь непременно натыкаюсь на испуганное пофыркиванье. Три свинки, будучи схваченными, висят покорно, как пыльная ветошь (грязи у меня в углах столько, что свинок после каждого похода приходится полоскать в тазу), а Флопси лягается короткими ножками и пытается укусить меня за руку. Понятно, что Флопси нравится мне больше других.

Единственная видовая информация, которой я располагала на момент заведения своих домашних животных, относилась еще к той поре, когда я работала в научно-исследовательском институте. Там бытовала такая сексистская загадка: «Угадай, что общего между морской свинкой и женщиной ученым?» Правильный ответ: «Морская свинка по сути и не „морская“, и не „свинка“. А женщина-ученый – и не ученый, и не женщина».

О прочих привычках своих постояльцев я не осведомлена, и даже не знаю, кто они по полу. Формальная логика подсказывает, что все – самки, иначе количество свинок в нашей квартире возрастало бы в геометрической прогрессии. Возможно, у морских свинок действует та же, что и у людей, закономерность: самцы менее живучи, и единственный представитель «сильного» пола в свинячьем семействе сдох сразу после рождения.

Топси (Мопси, Хлопси) на руках Кирилла закатила глаза и приобрела вид еще более идиотский, чем обычно. Приблизительно такой вид почему-то имеют дамы в годах, появляющиеся «в обществе» с молодым кавалером.

– Колян сказал, что за два дня до того папаша с каким-то хмырем базарил, который на «мерсе» приехал.

– Но, может быть, хмырь просто дорогу спрашивал, или номер дома? – предположила я, решив пока не вдаваться в подробности и уточнения. Представить себе, что у Федора могли быть какие-то дела с владельцем «мерседеса» я не могла категорически.

– Да! Как же! Он сказал, они как бы не час беседовали, Колян, пока ждал, всю водяру вылакал, папаша его потом сам чуть не убил…

– А что же, Федор потом пересказал Коляну содержание разговора? – спросила я.

– Нет! В том-то и дело! – торжествующе воскликнул Кирилл. – Колян и сейчас обижается, мол, рассказал бы мне, может, ничего дальше и не было бы. Он спрашивал его, конечно. А папаша уперся: секрет фирмы, говорит, и ухмыляется так паскудно…

– Зачем это тебе? – спросила я.

Кирилл бросил на меня быстрый взгляд, шевельнул губами и не ответил. Однако, я поняла. Пареньку очень хотелось, чтобы если не в жизни, то хотя бы в смерти отца было что-то значительное, превышающее масштаб квартальной рюмочной.

– Хорошо, – сказала я. – Сведи меня с Коляном. Но как хочешь: сделай так, чтобы он был хотя бы относительно трезвым.

Кирилл кивнул, встал, опустил Хлопси в кресло и вышел, ничего более не сказав. Я не обиделась, так как давно привыкла к тому, что говорить «спасибо» и вообще благодарить Кирилл, по-видимому, просто не умеет. Так же, как и приблизительно половина лиговских детей. Порою мне даже кажется, что проще было бы научить их выражать свои эмоции по-собачьи: кусаться или лизать руки – в зависимости от обстоятельств. Скорее всего это не так, просто я, как уже упоминалось, не люблю ни детей, ни животных.

Иногда мне кажется, что на Лиговке всегда – поздняя осень. Впрочем, нет. Еще бывает середина жаркого пыльного лета. Все прочие времена года здесь куда-то деваются. Местный феномен. Флуктуация. В фантастике шестидесятых описывали что-то подобное.

Многие говорили и писали об акварельности ленинградских и петербургских пейзажей. Я и сама знаю в городе такие места. Лиговка нацарапана на закопченном стекле. Или написана углем на картоне.

Матово-желтое солнце на сером небе. Пейзаж несвежего яйца. Снег падает изредка и исчезает неизвестно куда, как гуманитарная помощь. Когда приходишь из ближайшего магазина домой, хочется выпить водки или почиститься щеткой. Хотя твердо известно, что это не поможет. Лиговка живет внутри. Излечиться от нее также трудно, как от гепатита.

Колян был похож на телевизионную помеху в старом, черно-белом телевизоре. На нынешнем сленге его состояние называлось – «колбасит и плющит». Тоже довольно точно.

На пальто моего собеседника виднелись следы вчерашней закуски. Кажется, это были сардины и бобы в томатном соусе. Из кармана торчало горлышко пустой бутылки. Дрожащие руки жили своей суетливой жизнью. Мозг умирал без литавров, панихид и чьих-либо ( в том числе и хозяина) сожалений.

Чтобы поскорее извлечь нужные мне сведения, не терзать свое обоняние и сократить время мучений Коляна, я без зазрения совести использовала все известные мне и подходящие к случаю психотехники.

Результат обескураживал.

Получалось, что пьяница Колян действительно видел, как накануне смерти его друг Федор Кривцов встречался с явно заинтересованным именно в нем, Федоре, человеком. Человеку было около пятидесяти лет, он ни от кого не прятался и не скрывался, приехал на машине марки мерседес, был одет в кожаное длинное пальто и кожаную же кепку. Роста среднего, никаких особых примет не имеет. Когда незнакомец разговаривал с Федором, то показывал ему какую-то бумагу из папки, которую держал в руках. Может быть, текст, может быть, фотографию. Федор, глядя в раскрытую папку, отрицательно качал головой. Незнакомец вроде бы Федору ничем не угрожал и ничего от него не требовал, с начала до конца разговаривал вполне спокойно и даже уважительно. Последнее утверждение можно списать на гордыню Коляна, но первое – сомнений не вызывает. Разговор был спокойным. В этом Коляну можно верить. Алкаши чувствуют изменения окружающей эмоциональности внелогичным способом, как собаки и маленькие дети. Условие выживания.