Енё Рейто - Циклон «Блондинка» Страница 10

Терзаясь в муках, лорд Баннистер старался пробиться сквозь толпу. А ведь поначалу он намеревался подождать, пока погрузят его автомобиль. Но теперь ему было не до того. В душе он по-настоящему рассердился на неловкую девицу. Не исключено, что этот инцидент попадет в газеты. О господи, чего только не пишут в газетах! Хорошо хоть про развод не пронюхали. Только бы не встретить знакомых на пароходе! Желание это нельзя было счесть невыполнимым, поскольку Баннистер был замкнутым человеком и знакомился с новыми людьми, лишь когда не мог этого избежать. Врожденная деликатность мешала ему быть грубым.

На сей раз ему не повезло. Подобно воплощенной каре Господней, первым, кто попался навстречу Баннистеру, был редактор Холлер, широколицый господин в пенсне с золотой оправой на носу, один из влиятельнейших представителей печати, нередко уделявших внимание деятельности ученого. И надо же быть такому невезению: редактор тоже направлялся в Марокко, поскольку всегда проводил отпуск в Африке. Пришлось уделить Холлеру по меньшей мере минут десять. Но, как известно, беда никогда не приходит одна: этим же пароходом после визита в Лондон возвращался на родину мэр Парижа. Он также был знаком с Баннистером — в свое время он присутствовал на торжественной церемонии присуждения английскому ученому почетного звания доктора Сорбонны, — поэтому отведенные на беседу с ним десять минут превратились в мучительные полчаса, отягощенные совместно выпитым коктейлем и чрезвычайной словоохотливостью супруги мэра. К болтливым женщинам лорд Баннистер питал неприязнь.

Мэр Парижа радостно сообщил, что, судя по всему, он тоже будет избран членом Общества по охране нравственности, попечителем которого являлся лорд Баннистер. Лорд в свою очередь заявил, что для него большая честь состоять в одном обществе с достопочтенным господином мэром. Холлер посулил прервать в Париже свое путешествие и написать репортаж о лекции Баннистера. В крайнем случае можно будет потом самолетом добраться до Марокко.

Как всегда, нашлись наглецы, обратившиеся к ученому за автографом. И что за блажь — собирать чужие подписи! Пока ты работаешь пером, зрители вокруг с ухмылкой, беззастенчиво разглядывают тебя, словно ватага хулиганов заносчивую девчонку, а ты еще изволь при этом любезно улыбаться им. У Баннистера гудела голова, на лбу выступили капельки пота.

— Скажите, милорд, вам доводилось наблюдать восход солнца над Каналом?

Этот дурацкий вопрос, разумеется, задал Холлер. И ведь надо отвечать, не увернешься.

— Восход солнца? — переспросил ученый, подыскивая подходящий ответ. — Нет, не доводилось. Но случай, полагаю, представится…

— А мы с господином редактором условились, — вмешался мэр, — что не будем ложиться. Как-нибудь скоротаем оставшиеся три с половиной часа, зато сможем полюбоваться первыми лучами солнца над Каналом.

— Мы, знаете ли, восторженные почитатели природы, — обосновала сию навязчивую идею словоохотливая супруга мэра.

— Весьма рад этому обстоятельству, — с мрачным видом вздохнул лорд.

— А леди Баннистер не выйдет к ужину? — поинтересовался редактор, так как в это время раздались звуки гонга и пассажиры потянулись в кают-компанию.

Профессор вспыхнул. Этого еще не хватало!

— Леди?.. По-моему… — Он растерянно огляделся по сторонам. — Не думаю, чтобы она вышла к ужину…

— Оно и лучше начало пути провести в каюте… — заметил мэр.

«Что за бред я несу? — мучительно думал профессор, чувствуя себя зарвавшимся школяром. — Отчего было не сказать, например, что жена осталась дома? И вообще, с какой стати я должен врать!»

За ужином каждый из присутствующих стремился хоть словом обменяться со знаменитым ученым. Когда тот, пошатываясь, выбрался на палубу, мэр доверительно взял его под руку и попросил на минутку заглянуть к ним в каюту по очень важному делу. Когда они поворачивали к каюте, неожиданно сверкнула вспышка магния: Холлер не преминул запечатлеть ученого на борту судна. Баннистер покорно позволил мэру тащить себя, в голове у него царил сумбур, перед глазами плясали круги, и, должно быть, лишь благодаря этому сомнамбулическому состоянию он не лишился чувств в тот момент, когда словоохотливая супруга мэра расстегнула блузку и предложила ему осмотреть ее кожу, так как летом, стоит ей только чуть побыть на солнце, у нее начинается нестерпимый зуд и она неделями испытывает отвращение к мясным блюдам. Наверняка это распространенное явление в тропиках, вот знать бы только, что в таких случаях предписывает медицина…

Была полночь, когда лорд Баннистер добрался до своей каюты. Наконец-то одиночество и покой!

Он обессиленно рухнул в кресло, приготовил себе чай (он никогда не передоверял это другим), закурил сигару и, чтобы успокоить взбудораженные нервы, решил почитать. Однако усталость сморила его, и он тотчас же, сидя в кресле, уснул.

Тут отворилась дверь. В каюту вошла дама в лиловой пижаме — та самая дама, знакомство с которой произошло при столь неприятных обстоятельствах. Она резко встряхнула Баннистера и произнесла:

— Меня зовут Эвелин Вестон. Умоляю, позвольте мне провести эту Ночь у вас…

Глава третья

Каюта превращена в руины. Профессор в растерянности, Эвелин спит. Восходящее солнце выставляет обоих в неблагоприятном виде. Каторжник, несмотря на блестящую аттестацию, вынужден искать применение своим достоинствам в другом месте. Жирный с полным основанием отбивается от некоего шофера, доказывая тем самым свою безобидность. Эвелин отменяет заказ мистера Вильмингтона на ужин и собственноручно накрывает на стол. Гордон ищет Будду у него в доме.

Эвелин, ценой долгих усилий очистив одежду от грязи, поспешила в кают-компанию. Она и сама понять не могла, отчего присутствие профессора приводит ее в такое смущение. Как это ни глупо, но она перед ним потупляет взор, словно девчонка! После ужина Эвелин тотчас же удалилась к себе в каюту и, закончив приготовления ко сну, вознамерилась почитать.

Впервые в жизни она плыла на пароходе. Море, как и обычно в Ла-Манше, было подернуто зыбью. У девушки закружилась голова, и, отложив книгу, она решила немного проветриться на свежем воздухе. На палубе, кроме нее, никого не было. Тяжелая, мрачная ночь спустилась над морем.

Эвелин прогулялась до самой кормы и, почувствовав себя лучше, повернула обратно. Судно казалось вымершим, словно на нем путешествовала она одна. Нигде ни пассажиров, ни матросов. Эвелин ускорила шаги. Когда до каюты оставался какой-нибудь десяток метров, не более, она застыла на месте как вкопанная.