Сохейр Хашогги - Мираж Страница 12

— Если ты не возьмешь меня с собой, то я сама пойду к тюрьме, так и знай.

Малик промолчал, и Амира поняла, что победила.

Задолго до срока Амира выскользнула из дома с пакетом, где лежал ее мальчишеский наряд. Забравшись в машину Малика, она переоделась и водрузила на нос солнцезащитные очки.

Посреди выжженной беспощадным южным солнцем безлюдной площади высился вкопанный в землю толстый деревянный столб, рядом с ним громоздилась куча насыпанных чьими-то недобрыми руками крупных белых речных голышей.

Поначалу Амире показалось, что в судебной машине произошел неожиданный сбой и исполнение приговора отсрочили или отменили. Площадь была пустынна. За исключением двух полицейских, на ней никого не было.

Но нет, в тени тюремных стен прятались сотни пришедших на казнь людей. Некоторых Амира знала — это были друзья отца и Малика. Но в основном здесь собрались бедняки. И было очень много женщин, гораздо больше, чем мужчин.

Из ворот тюрьмы вывели Лайлу и привязали к позорному столбу. Глаза несчастной закрывала черная повязка. В десятке метров от столба застыли, словно статуи, члены семьи Лайлы.

Согласно закону, они были обязаны присутствовать при казни: мужчины — чтобы разделить позор женщины, а женщины — чтобы видеть, что их ждет, если они осмелятся свернуть с праведного пути.

Амире показалось, что она вот-вот потеряет сознание, но, взглянув на мертвенно-бледное лицо брата, девушка вновь обрела мужество.

Сильно сжав руку Малика, Амира услышала, как он что-то шепчет. Прислушавшись, она поняла, что это молитва. Тем временем судебный чиновник зачитал состав преступления Лайлы и огласил приговор. Вперед выступил старший брат осужденной с камнем в руке.

Размахнувшись, он изо всех сил швырнул крупный голыш в лоб сестры.

Эта ужасная картина глубоко врезалась в сознание Амиры. Кто знает, бросил ли он камень с такой силой из ненависти или из любви, стремясь одним ударом прекратить страдания любимой сестры.

Каковы бы ни были намерения брата Лайлы, он в них не преуспел. Как раз в этот момент Лайла повернула голову — Амира могла бы поклясться, что она посмотрела прямо на Малика, — и камень лишь рассек кожу на лбу несчастной.

По лицу Лайлы потекла кровь. Она вздрогнула, выпрямилась и тряхнула головой, словно стараясь прийти в себя. И в эту секунду раздался страшный крик, похожий на вой стаи бешеных псов.

Толпа бросилась к столбу. Люди отталкивали друг друга, стремясь первыми добраться до кучи голышей. На Лайлу обрушился град камней, они сыпались так густо, что казались стаей белых птиц, летящих над тюремной площадью. К своему ужасу, Амира увидела, что самыми жестокими и ревностными палачами были женщины. Они выкрикивали неистовые проклятия и, швырнув камень, бросались за следующим.

Несколько мгновений Лайла извивалась, словно стремясь увернуться от убийственных ударов, но потом ее тело обмякло и бессильно повисло на веревках. При каждом попадании камня в цель голова девушки болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Все кончилось стремительно, как дождь в пустыне: несколько секунд, и последний камень с грохотом упал на выжженную солнцем площадку у столба.

Из ворот тюрьмы вышел какой-то человек и направился к столбу. Он приложил к груди Лайлы стетоскоп, затем кивнул группе охранников. Те подошли и, не удосужившись даже прикрыть тело простыней, поволокли его в тюрьму. Это последнее унижение болью отозвалось в сердце Амиры. Неужели они не позволят хотя бы достойно похоронить Лайлу?

Толпа растаяла, гневный ропот стих. Амира взяла брата за руку и повела его прочь от тюрьмы. Невидящими глазами Малик смотрел прямо перед собой, шагая за сестрой с послушностью автомата. Амира отпустила руку брата, только когда они сели в машину. Схватившись за живот, девушка судорожно перегнулась пополам — ее несколько раз мучительно вырвало прямо в придорожную пыль.

Казалось, Малик даже не заметил этого. Глядя перед собой, молодой человек повернул ключ зажигания и нажал педаль газа — машина рванулась вперед и понеслась по дороге. За все время Малик только однажды нарушил молчание, сохраняя на лице выражение холодной ярости.

— Никогда больше, никогда, клянусь! — произнес он.

Малик

1970 год

Заходя на посадку, самолет накренился, задрав одно крыло к ослепительно синему небу и почти упершись другим в зеленоватые пески пустыни. Небо и песок. Аль-Ремаль.

Это произошло как-то вечером в Марселе. Малик отдыхал в компании друзей. Среди них был один знакомый Малику американец средних лет, который, крепко выпив, стал сентиментальным и разговорчивым. В кабачке, где они сидели, было пыльно и душно от скопления людей — моряков и туристов, забредших в портовый притон в поисках острых ощущений.

— Вот что я вам скажу, ребятки, — громогласно объявил американец. — Вы все приехали сюда с одной мыслью — сделать кучу денег и вернуться на родину богачами. Но у вас ничего не выйдет. Вы никогда больше не сможете вернуться домой. Это сказал один знаменитый писатель. Я позабыл, как его зовут, но это верная мысль, лучше не скажешь.

— Как это понимать? — поинтересовался Малик. Ему утверждение американца показалось сущей бессмыслицей.

— Это надо понимать так, что ты никогда не сможешь вернуться домой, будь ты проклят, не сможешь, как бы тебе ни хотелось этого. — Опьяневший янки снова повторил, что это сказал великий писатель, тоже американец, и попытался растолковать смысл изречения лично Малику, но безуспешно.

Один из присутствующих, молодой полиглот-ливанец, попытался перевести мысль американца на арабский язык. Малик тоже попробовал. У обоих из этой затеи ничего не вышло.

Возможно, такое утверждение было верным в Америке, но не в аль-Ремале. И вообще не в арабском мире. Араб всегда может вернуться домой и почти всегда возвращается, и не важно, где он был и сколько времени провел на чужбине.

Позднее Малик очень часто мысленно возвращался к словам американца и был вынужден признать, что это странное утверждение подходит к нему полностью. Не то, чтобы он стал в аль-Ремале чужим, нет, это было совсем не так. Просто родина стала для него тесной. Приезжая в аль-Ремаль, Малик чувствовал себя так, словно надел одежду на размер меньше — аль-Ремаль душил его, как тесный воротник рубашки.

Это чувство появилось у Малика в день казни Лайлы. Именно тогда. Думая о Лайле, он сразу же вспоминал клятву, данную себе и Аллаху. Думая о Лайле, которую он прежде любил, Малик не мог не вспомнить о маленькой Лайле, его любимой дочке. Она была совсем малюткой, когда он в последний раз держал ее на руках, а теперь она наверняка научилась ходить. Может быть, она уже произносит первые слова? Узнает ли дочка своего отца? Он отсутствовал год, нет, даже немного дольше…