Людмила Бояджиева - Уроки любви Страница 12

— Ах, Матильда, до качалок мне далеко. Мать здесь весь район обстирывает — из последних сил спину гнет. А я и гроша заработать неспособна… Словно кто меня проклял — за что ни возьмусь — одна беда.

— А это от красоты. — Понимающе заверила Матильда. — Вон я-то совсем никудышная была — бледнолицая, конопатая, плоская. — одним словом, «дитя трущоб». Никто на меня и не зарился, пока форму не приобрела. Форма, Настя, большое дело… Вот, к примеру, «Настенька» только сельскую красоту изображать может. Не ходовой товар — здесь у нас за нее много не платят. Здесь — город портовый. Им всем, кобелям, Париж подавай. Хошь он неделю немывшись, а до того отродясь в вонючем захолустье свиней пас — нынче он «морской волк», при деньгах на берег покутить выбирается. Чтобы ему и красота, и формы, и бельишко с кружевцем, и премудрости постельные — все чин-чинарем было представлено. Ему не поцелуи, а «безешки» нужны — смыслишь?

— Не дура. Положение хорошо представляю, но мне-то что делать прикажешь? Это у меня самое лучшее платье. И духов капля осталась. А чулки все штопаные.

— М-да… Ну, ничего, экипировку с первого почину подберешь. А для начала напирай на красоту, которую умеючи подать надо… Я тебя, лапусенька, давно заприметила. Что, думаю, девка дурью мается — то двор метет, то в чужом грязном белье рученьки белые губит. Все одно — к нам ей дорожка, в мир «легкокрылых прелестниц», «камелий» — по-французски выражаясь.

Матильда, а попросту Маруська-косая, в узелках тряпичных папильоток, загасила папироску и подсела к гостье. В ее узких желтых глазах горело любопытство.

— Вот только, милая, надо с околоточным разобраться, чтобы тебе в отделении все бумаги выдали и медицинское освидетельствование провели. Работа такая — надо себя в чистоте блюсти… У тебя-то, как, кавалеры из приличных были?

— Из благородных. — Настя поперхнулась. — А без полицейских и врачей нельзя? Может, я еще передумаю, может, у меня не получится?..

— А как с поличным застукают?

— Скажу, — полюбовники, давно в связи состоим.

— Все такие умные, девонька… Но первый пробный заход сделать надо — это ты резонно мыслишь… Вот, что я думаю, скажу своему дружку, чтобы пришел завтра с приятелем. Они через Турцию товар везут. Три раза в месяц в Одессу заходят. Постоянные-то клиенты вернее… А еще лучше, — барина солидного, содержателя найти… Что там у тебя с благодетелем-то, Лихвицким, не сладилось? Солидный мужчина, денежный. Супруга, правда, мегера страшная. Приехала в прошлую зиму прямо к мамзель Пинарской, да ей при всем честном народе в парик вцепилась… Сраму-то было… Все же воспитание имеет. — Осуждающе поджала губы Матильда.

— Постой… Тебе откуда про Лихвицких известно?

— Профессия у нас такая. — Матильда понизила голос. — Многие девушки, что при иностранцах работают, в сексотах состоят. Супротив шпионажу, значит… А про тебя тут все известно, красавица. — Она пренебрежительно покосилась на перекрашенное саржевое платье Насти с гимназическим высоким воротничком.

— Ну, может, вам тут и все известно, только Софья Давыдовна женщина добрая. Знай она, как со мной поступили, уж давно бы выручила. — Нахмурилась Настя, подозревавшая в злодеяниях, учиненных против нее, вину Вольдемара и Алексея.

— Бесплатный урок хочешь? При твоей красоте женщинам доверять нельзя. И никому из них душу не открывай, всегда одна корысть и зависть. Что Зосенька твоя, что барыня.

— А ты как же?

— И я не лыком шита. Как зарабатывать начнешь, будешь мне от каждой выручки процент платить. А если по-другому жизнь устроишь, найдешь способ со своей благодетельницей расплатиться. — Распахнув дверцу шкафа, Матильда перебирала платья. Резко запахло дешевыми духами и папиросным дымом.

— Вот это. к примеру, прикинь. — На колени Насти упало сине-красное платье из недорогого гипюра и атласа, сшитое небрежно, словно для куклы, измятое и изрядно потрепанное.

— Мне?! Нет… — С ужасом отстранила платье Настя.

Прищурившись, Матильда приняла боевую стойку — руки в боки, ноги расставлены, подбородок презрительно вздернут:

— Слова такого от тебя чтобы никто не слышал! У девочки с панели «нет» не бывает! Синяки, сломанные ребра, сифилис, выбитые зубы — это пожалте, сколько угодно. А «нет» — не бывает… Тоже мне, — краля в обносках.

В сине-красном платье, с подведенным кармином ртом, небеленая и надушенная, Настя послушно восседала за столом. Пирушку устроили кавалеры — водка, копченая ставрида, кровяная колбаса странно сочетались с огромным янтарным ананасом, нарезанным в широкой селедочнице. Экзотический фрукт умыкнули с судна «матросики», один из которых был помощником рулевого, а второй — начальником таможенного караула.

Быстро опьянев, клиент Матильды — рыжий курносый силач по имени Пархом, сгреб свою «фифу ненаглядную» в охапку и, бросив на кровать, под визги и вскрики женщины, приступил к отчаянному тисканью.

— Пусти, пусти, медведь разлапистый, — притворно сопротивлялась Матильда. — Уж вы б его, господин начальник, усмирили — все тело изомнет! — Просюсюкала она невысокому офицеру, угрюмо сидевшему за столом рядом с Настей.

— Еще по одной? — Осведомился тот у соседки, проигнорировав жалобы Матильды.

— Не надо… Голова болит. — Настя накрыла ладонью стопку. «Начальник» налил себе, выпил и крякнув, отер тыльной стороной ладони усы.

На узком, обтянутом сухой шершавой кожей лице, крысиным оскалом поблескивали мелкие, редкие зубы. На Настю мужчина почти не смотрел, бросая исподтишка короткие злые взгляды. Она молча смотрела в тарелку с нетронутым кружочком темной колбасы и заклинала себя не думать ни о чем — ни о презрении к предавшему ее Алексею, ни о слюнявом Вольдемаре и пропавшей бесследно из ее жизни Зосе, ни о своих мечтах и надеждах. Только не забывать. что в затхлой каморке тяжело храпит измученная непосильной работой мать, а нищета все чаще и чаще грозит настоящим голодом. «Я каменная, бесчувственная, неживая. — Твердила себе Настя. — Мне не ведомо, кто я и зачем на этом свете. Мне ничего не страшно и ничего не жаль. Не жаль, не жаль…»

Крики Матильды перешли в стоны, всеми пружинами скрипела старая кровать. Команды Пархома не отличались разнообразием. «Майна-вира! Отдать концы!» — рычал он в такт своим действиям, сопровождая «любезности» смачными витиеватыми ругательствами.

Кавалер Насти мрачнел, подливая себе водку. Его словно окатило багровой краской — даже острые хрящеватые уши пылали. Настя вздрогнула, почувствовав на своем колене цепкую, сильную пятерню. Переборов желание вскочить и убежать, она осталась, не поворачивая лица к «начальнику».