Влюбленная. Гордая. Одинокая - Елена Левашова Страница 14

– Правильно сделала, что не взяла, – уверенно шепчет Алиса, ободряюще сжимая мою кисть. – Так что же было в записках?

Мой плутоватый взгляд не укрывается от подруги. Сердечко трепыхается в груди, как пойманная в сачок бабочка, когда я вспоминаю о записке. Рассудок превращается в дым и покидает тело, оставляя его в рабстве у чувств.

– Честное слово, я не хотела ее брать. Курьер забрал цветы и случайно обронил записку возле лифта, – сглатываю горький ком в горле. Могу ли я надеяться на его искренность? Я даже на секунду боюсь поверить…

– Люба!

– Всего два слова: «Прости меня»…

* * *

Я отыскиваю в цветочной корзине своих эмоций счастье. Ворошу пальцами бутоны грусти и слабости, вырываю колючки обиды и самоуничижения, ласково приглаживаю пальцами нежные лепестки благодарности и жизнелюбия. «Я счастлива!» – твержу отражению в зеркале и улыбаюсь симпатичной рыжей девчонке, с интересом глядящей из него.

Александра Георгиевна, дай бог ей здоровья, словно почувствовав мои напряжение и скованность, предложила разговоры по душам. Мы пьем кофе из белых фарфоровых чашек, слушаем песни Элтона Джона, играем в карты, а потом она замолкает и глубоко затягивается сигаретой Chapman, мгновенно погрузив комнату в облачко сизого дыма.

Скидывает с узловатых ног туфли и ложится на скрипучую софу, словно я не рядом. Растягивается поудобнее и, стряхнув золу в пепельницу из прозрачного стекла, бормочет:

– Никогда нельзя любить кого-то сильнее, чем себя, Любаша. Самая большая любовь твоей жизни – к себе. Поняла, детка?

– Да, – неуверенно киваю я.

От взгляда Савской мне хочется провалиться сквозь землю или рассыпаться на атомы, он проникает лазерным лучом в самое сердце, высвечивая мои истинные мысли. А «да» ли там? Люблю ли я себя или ответ – вежливая отмашка? Молчанием Александра Георгиевна пробуждает ото сна мою осознанность, сверлит взглядом, пока я не повторяю:

– Да! Я люблю себя больше, чем кого-либо.

– Ты сильная, детка, что бы ты ни говорила, – знакомым жестом Савская ослабляет воротничок-стойку изысканной шелковой блузки и, смяв окурок в пепельнице, поднимается с дивана. – А знаешь, Любаша, как поступает любящий себя человек?

– Как?

– Он не равняется на других и прощает себя за ошибки.

Прощает себя… А я ненавижу себя за слабость перед ним! Ковыряю незаживающую рану, испытывая почти маниакальное стремление купаться в чувстве вины.

– Я не знаю, что сказать…

– А ничего и не нужно говорить, детка: ступай домой и пожалей маленькую девочку Любашу, обними ее, погладь по голове. Не ругай…

И я жалею… Вымываю из души крупицы золота, безжалостно избавляясь от песка. Эх, как же на словах все просто и логично и какая сложная и непредсказуемая жизнь…

Каблучки звонко стучат по мраморному холодному коридору банка. Прижимаю разноцветные папки к разгоряченной груди и торопливо бегу к дверям Федорцовой.

Ну, как бегу? Если цоканье по скользкому полу на высоких шпильках можно посчитать бегом, то да…

В периферию зрения врывается высокая темная фигура, чувствую движение прохладного воздуха. Оборачиваюсь. Макс…

– Любаша, привет. То есть Любовь Петровна…

Какой же он красивый… Темно-серый костюм оттеняет глаза парня цвета расплавленной стали, белая рубашка контрастирует с золотистым тоном кожи. Макс виновато опускает глаза, а я почти уверена, что он прокручивает в голове воспоминания о нашем горе-свидании…

– Макс, это по-прежнему я, – мягко касаюсь руки парня. «Почему я ничего не чувствую?!»

– У тебя все в порядке, Любаш? Ты не думай, я как друг спрашиваю, – неуверенно звучит его голос.

– Макс, я разве выгляжу несчастной или…

– Нет, что ты! – спешит он меня разубедить. – Ты выглядишь встревоженной и уставшей. Но все равно очень красивой. Люба, послушай…

– Не нужно, Максим, – ободряюще сжимаю его кисть и опускаю взгляд на носки замшевых туфелек. – У меня все нормально.

Губы Макса растягиваются в улыбку, но она не касается его глаз.

– Если тебе что-то понадобится…

– Спасибо, непременно, – бросаю небрежно, чувствуя разбегающиеся по телу мурашки нетерпения. Только выяснения отношений мне сейчас не хватает! Нет уж, дудки. Встреча с Максом в моей квартире была точкой, а не запятой. – Мне пора.

Оставляю парня наедине с невысказанными словами и устремляюсь к дверям кабинета Федорцовой стремительно, как к райским вратам.

Пальцы касаются прохладного металла дверной ручки, и я окунаюсь в атмосферу безопасности. Плотно закрываю дверь изнутри, желая усилить это ощущение.

– Любаш, привет, – Оксана Сергеевна бросает на меня короткий взгляд и возвращает его на монитор. За большим блестящим столом, заваленным папками, она кажется совсем миниатюрной. Чашка с надписью «Снегирево–2019» теснится со стаканчиками с ручками и источает аромат зернового кофе.

– Привет, Оксана Сергеевна. Вы звали? – протягиваю папки ей в руки. Федорцова вымученно вздыхает, обводя взглядом рабочий беспорядок на столе, и кладет их рядом с семейной фотографией. На ней смеющаяся дочь Наташа и муж Иван – врач снегиревской больницы.

– Любаша, можешь сообщить маме: кредит тебе одобрили под низкий процент, как сотруднику. Деньги я начислила на твой зарплатный счет, – отвечает она, щелкая по клавиатуре тонкими пальчиками. – Если подождешь, помогу сделать перевод на счет больницы.

– Я сама, Оксаночка Сергеевна. Спасибо!

Вот она, молния, пронзившая грозовое небо моего уныния! Лучик света и счастья, вмиг отодвинувший остальные переживания прочь, сделавший их пустыми и жалкими.

Я совершаю платеж по реквизитам детской областной больницы и звоню обрадовать маму. «Оплачено» – приходит подтверждение на мою рабочую почту. Значит, мой Алешка скоро поправится и будет гонять по двору мяч, ходить с папой на рыбалку и помогать копать картошку…

– Мамуля, я оплатила операцию. Договаривайся с врачом о дате госпитализации.

– Спасибо, Любаня.

Я не вижу маму, но представляю совершенно ясно: она возбужденно топает по гостиной, меряя ее широкими шагами, и вытирает слезы кухонным полотенцем, пытаясь усмирить волнение и переполняющую душу радость…

Смотрю на мелькающие за окном огни рекламных вывесок, автомобили, выбивающие из-под колес серо-желтую снежную кашу, и слушаю мамулины причитания в динамик.

Рабочий день подходит к концу. Верхушки деревьев, оплетенных проводами подсветки, молитвенно клонятся, смиряясь перед стихией. Мусор, обломки веток, пакеты взвиваются от порывов ветра и оседают в канаву вдоль широкой четырехполосной дороги. Люди в разноцветных куртках походят на ползающих муравьев. Добротное панорамное окно скрывает звуки улицы, тишину моего убежища нарушает лишь ветер, тонко посвистывающий через щели.

Но через мгновение в идиллию тишины и спокойствия врывается оглушительный звук рабочего телефона.

– Пока, мам, – вздрагиваю я и даю отбой. – Слушаю, – отвечаю в рабочий телефон, слегка прокашлявшись.

– Любовь Петровна, юрист консалтингового агентства привез документацию. Оно числится у вас на обслуживании.

– Хм, пускай поднимается, – бросаю взгляд на наручные часики. Сегодня