Нина Стожкова - Зло вчерашнего дня Страница 15

— О, кто к нам приехал! Мудрый сын Соломона! — объявил Викентий, с трудом скрывая раздражение из-за того, что пришлось прервать беседу с очаровательной помощницей. — Какими судьбами?

— Есть одно дельце, — загадочно объявил гость и, галантно раскланявшись с Серафимой, отвел Викентия Модестовича в сторону.

Ангелина хотела вернуться к своим грядкам, но внезапно передумала и плюхнулась в полосатый шезлонг. Она потянулась и блаженно, как кошка, зажмурилась на солнце.

«Ради этих райских минут безделья москвичи и заводят дачи, — подумала она. — Если даже не коттеджи или „настоящие“ дачи, хотя бы садовые домики. Полчаса отдыха в саду перевешивают все пробки по пути на фазенду, часовую толкотню в электричках, бесконечные хлопоты на грядках и утренние бдения в деревянном туалете-скворечнике. Нет, все-таки одно из главных удовольствий на свете — воскресное июльское утро на даче! Встать пораньше, пройтись по узкой дорожке, петляющей в мокрой траве, сорвать запотевшую гроздь красной смородины, припасть лицом к влажной розе и сразу, чтобы не закружилась голова, глубоко, с наслаждением, вдохнуть прохладный воздух. А потом с удовольствием вспомнить, что еще целый долгий день впереди».

У Ангелины собственной дачи никогда не было, она навещала друзей и родственников на их фазендах. Близких семей было несколько, поэтому за лето Лина успевала побывать на их дачах раза по два, не уставая удивляться, как они все не похожи. У каждой дачи было свое неповторимое лицо. В маленьких домиках на шести сотках все говорило о прошлом хозяев. Туда, в фанерные избушки, свозили гжельскую бело-синюю посуду, от которой не стало житья в Москве, вышедший из моды хрусталь. На дощатых полках расставляли потрепанные книги — в городе читать некогда, а выбросить жалко, в дождливый денек авось пригодятся. Рядом со старым проигрывателем держали давно заезженные пластинки, которые никто никогда не слушал, довольствуясь радио «Ретро», оглашавшим округу голосами Ротару и Пугачевой. На террасах по ночам скрипели продавленные диваны, а выцветшие коврики прикрывали «гуляющие» из-за ненадежного грунта стены.

Но такая эклектика и пестрота допускались лишь в старых садовых домиках на шести сотках, доставшихся Лининым друзьям по наследству от небогатых родителей. Другое дело — в закрытых коттеджных поселках. Там весь этот милый сердцу хлам давным-давно выбросили на помойку. Весь облик элитных домов давал понять: старью тут не место. Здесь живут новые люди, которые и жизнь свою тоже устроили по-новому: просто, комфортно, современно. Как в модных телесериалах или в глянцевых журналах. Обитатели этих ВИП-резерваций изо всех сил пытались забыть недавнее прошлое, когда были как все: ездили на работу в метро, бегали по вещевым рынкам, стояли в очередях, покупали пережаренные пирожки в палатке возле автобусной остановки, а посуду мыли в раковине руками. Теперь эти новые люди изо всех сил старались одним махом перепрыгнуть в другую жизнь — без хрущевок, пыльных дворов со сломанными качелями и вонючих подъездов. Забыть, скорее стереть из памяти все, что было! В коттеджи покупалось все самое новое — даже лучшее, чем в городские квартиры. Ведь загородный дом — зримое свидетельство того, что жизнь удалась. За высокими заборами игрались свадьбы, рождались дети, им нанимали лучших нянек и гувернанток. Наконец, дети первого поколения внезапно разбогатевших россиян выросли, наступило время идти в школу. И тут оказалось, что они совершенно не умеют общаться со сверстниками. Психологи даже придумали название новой генерации первоклассников — «коттеджные дети». Эти тепличные цветы не выдерживали даже легкого дуновения ветра реальной жизни. То, что за заборами усадеб идет совсем другое существование, что не у всех детей есть шоферы и гувернантки, оказалось для большинства «коттеджных» первоклассников довольно-таки неприятным сюрпризом.

Чего только Лина не повидала в элитных подмосковных поселках! Народившаяся буржуазия принялась чудить, чтобы прочнее утвердиться в новой жизни, и теперь расставляла свои метки — свидетельства финансового и жизненного успеха. Каминные залы, в которых можно гонять в футбол, бассейны, выложенные флорентийской мозаикой, белые рояли на верандах, зимние сады под стеклянными крышами, собачьи будки, являвшие собой миниатюрные копии особняков хозяев… И разумеется, новенькая дачная мебель, стены в светлых, пастельных тонах, посуда под цвет занавесок, изысканное шелковое или льняное постельное белье, картины в той же цветовой гамме, что и комнаты. Все тщательно разработано и продумано вместе с дизайнерами по интерьеру и ландшафту. Любая деталь обстановки намекает, нет, кричит об изысканном вкусе хозяев и их высоком положении в обществе.

«Глаз радуется, а душа скучает, — размышляла в таких домах Лина, сидя где-нибудь в уголке каминного зала. — Эти жилища без прошлого похожи на гомункулов, выращенных в ретортах, красивых и стильных, но до зевоты одинаковых».

К счастью, в доме Люси былое нахально вылезало изо всех щелей, властно напоминало о себе, заполняло пустоты, если они появлялись, с быстротой звука. Воспоминания возвращали домочадцев в небогатое и суетливое, но такое радостное и надежное прошлое. На книжной полке рядом с дорогими фолиантами стояли детские книжки Люси и ее отпрысков, любимая поэма Стасика — «Василий Теркин», которую тот всегда перечитывал, когда заболевал и лежал в постели с высокой температурой. В стеклянной витрине вместе с сувенирами из дальних стран пристроились ракушки, выловленные когда-то Катей в Черном море, крошечные машинки, которые Стасик собирал в детстве. А Викентий Модестович до сих пор спал на внушительном деревянном топчане, который Денис собственноручно сколотил еще в те годы, когда не нанимал «специально обученных людей»…

Размышления Лины прервал звонкий девичий голос:

— Ангелина Викторовна, угощайтесь, я вам ягод собрала!

«Эта девушка — просто чудо!» — подумала Ангелина и, не вставая с шезлонга, лениво протянула Серафиме руку. Та от души насыпала Лине в ладонь целую горсть малины и, звонко рассмеявшись, побежала к Стасику, который маячил на полянке, ревниво присматривая за своей «боттичеллиевской Венерой».

— Видишь ли, Викеша, — до Лины долетел из беседки густой раскатистый басок гостя, — наш храм собирает пожертвования на ремонт. Надеюсь, ты внесешь достойную лепту?

— Храм? Какой еще храм? — В голосе Викентия Модестовича послышались искреннее удивление и беспокойство. — Синагога?

— При чем тут синагога? — удивился в свою очередь Михаил Соломонович. — Я хоть и еврей, но крещен в православную веру.