Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни Страница 16

— Нет, — прошептал Эдди.

Он начал плакать — не мог сдержаться.

— Нет, не плачь! — сказала Марион.

Сама она теперь никогда не плакала — она уже выплакала все свои слезы.

Марион села рядом с ним, и он почувствовал, как подался под ней диван, и вдруг понял, что притулился к ней. Он продолжал плакать, а она все говорила и говорила.

— Эдди, послушай меня, пожалуйста, — сказала она. — Я думала, что это какая-нибудь из женщин Теда надевает мою одежду — иногда моя одежда была помятой или висела на других вешалках. Но оказалось, что это ты, и ты был такой милый — ты даже складывал мое белье! Или пытался. Я никогда не складываю своих трусиков или бюстгальтеров. Я знала, что уж Тед-то к ним точно не прикасается, — добавила она под рыдания Эдди. — Ах, Эдди, я польщена. Правда, польщена! Это далеко не лучшее лето в моей жизни, и я счастлива, что кто-то думает обо мне.

Она замолчала; внезапно она вдруг показалась более смущенной, чем он. Наконец она скороговоркой произнесла:

— Нет, я не считаю, что ты думал обо мне. Боже мой, какая это с моей стороны самоуверенность, да? Может, все дело в моей одежде. И все же я польщена, даже если дело только в моей одежде. У тебя, наверное, много девушек, о которых ты можешь думать…

— Я думаю о вас! — выпалил Эдди. — Только о вас.

— Тогда не смущайся, — сказала Марион. — Ты сделал старушку счастливой!

— Никакая вы не старушка! — воскликнул он.

— Ты делаешь меня все счастливее и счастливее, Эдди. — Она быстро встала, словно собираясь уходить. Наконец он набрался смелости взглянуть на нее, а она, увидев выражение его лица, сказала: — Эдди, ты только поосторожнее со своими чувствами ко мне. Я хочу сказать, ты береги себя, — предупредила она его.

— Я люблю вас, — храбро сказал он.

Она села рядом с ним с таким волнением, как если бы он снова начал плакать.

— Не надо меня любить, Эдди, — сказала она, и голос ее прозвучал куда мрачнее, чем он ожидал. — Думай лучше о моей одежде. От нее тебе не будет вреда. — Наклонившись к нему поближе (но в этом движении не было ни малейшей кокетливости), она сказала: — Скажи мне, есть что-то такое, что тебе особенно нравится… я говорю о моей одежде. — Он недоуменно уставился на нее с таким выражением, что ей пришлось повторить: — Лучше думай о моей одежде, Эдди.

— То, что было на вас, когда я впервые вас увидел, — сказал ей Эдди.

— Боже мой! — воскликнула Марион. — Я не помню…

— Розовый джемпер… на пуговицах спереди.

— Ах, это старье! — вскрикнула Марион.

Она готова была расхохотаться; Эдди вдруг понял, что никогда не видел, как она смеется. Она целиком завладела им.

Если он поначалу не мог поднять на нее взгляд, то теперь — не мог отвести от нее глаз.

— Если тебе нравится это, — сказала Марион, — то, может, у меня будет для тебя сюрприз!

Она снова встала — снова быстро. И теперь он готов был расплакаться оттого, что видел: она собирается уйти. У двери на лестницу она перешла на более жесткий тон.

— Давай только без этой безысходности, Эдди… ладно?

— Я люблю вас, — повторил он.

— Не надо меня любить, — напомнила она ему.

Не стоит и говорить, что день этот прошел у него как в тумане.

Вскоре после этого разговора он как-то раз вернулся вечером из кинотеатра в Саутгемптоне и, войдя к себе в спальню, увидел, что там стоит Марион. Вечерняя нянька уже ушла домой. Сердце у него сразу же упало, потому что он понял: она здесь вовсе не для того, чтобы соблазнить его. Она начала говорить о некоторых фотографиях в его гостевой спальне и ванной; она просит прощения, что вторгается к нему, но (уважая его личную жизнь) она позволяет себе заходить в его комнату и смотреть на фотографии, только когда его нет дома. Чаще всего она вспоминает об одной из этих фотографий (она не пожелала ему сказать, о какой), а потому задержалась чуть дольше, чем хотела поначалу.

Когда она ушла, пожелав ему спокойной ночи, он почувствовал себя самым несчастным из людей. Но перед тем как лечь, он обнаружил, что она сложила его валявшуюся повсюду одежду. А еще она сняла полотенце с его обычного места на шторке в ванной и аккуратно повесила на его надлежащее место — на вешалку для полотенец. И наконец, хотя это должно было броситься в глаза в первую очередь, Эдди заметил, что его кровать аккуратно застелена. Он никогда не стелил ее, да и Марион (по крайней мере в съемном доме) не стелила свою!

Два дня спустя он, вывалив почту на кухонный стол в собачьей будке, начал готовить кофе. Пока кофе закипал, он зашел в спальню. Поначалу ему показалось, что это Марион лежит на кровати, но это был всего лишь ее кашемировый джемпер. (Всего лишь!) Пуговицы она оставила незастегнутыми, а длинные рукава были закинуты наверх, словно невидимая женщина в джемпере закинула за свою невидимую голову невидимые руки. Там, где пуговицы были расстегнуты, виднелся бюстгальтер; все это выглядело куда более соблазнительно, чем любые комбинации с ее одеждой, которые придумывал сам Эдди. Бюстгальтер был белым, как и трусики, положенные Марион именно туда, куда бы их положил и сам Эдди.

Входите сюда…

Текущая молодая мать Теда Коула тем летом 58-го года, миссис Вон, была маленькой, темноволосой, пугливой и диковатой на вид. В течение месяца Эдди видел ее только на рисунках Теда. А видел Эдди только те рисунки, для которых миссис Вон позировала со своим сыном — тоже маленьким, темноволосым и диковатым; Эдди не мог отделаться от мысли, что эта парочка может броситься на человека и покусать его. Миниатюрные черты миссис Вон и ее слишком молодежная, почти мужская стрижка не могли скрыть какую-то ожесточенность или, по крайней мере, неуравновешенность в характере молодой матери. И, глядя на ее сына, можно было подумать, что он сейчас плюнет или зашипит, как загнанный в угол кот; впрочем, может, он просто не любил позировать.

Когда миссис Вон впервые пришла позировать одна, ее движения (из машины в дом Коулов, а потом назад в машину) были в особенности пугливы. Они кидала взгляд в направлении любого звука, во все стороны, как животное, готовящееся отразить нападение. Миссис Вон опасалась, конечно же, появления Марион, но Эдди, который еще не знал, что миссис Вон позировала для ню (не говоря уже о том, что он — и Марион — на подушке в собачьей будке почуял сильный запах именно миссис Вон), ошибочно пришел к выводу, что эта маленькая женщина — психованная до безумия.

И потом, Эдди был слишком поглощен мыслями о Марион, чтобы обращать внимание на миссис Вон. Хотя Марион больше не повторяла своей проказы с созданием собственной копии, столь соблазнительно разлегшейся на кровати в съемном доме, собственные манипуляции Эдди с розовым кашемировым джемпером Марион, сохранявшим ее восхитительный запах, продолжали удовлетворять шестнадцатилетнего мальчишку в такой степени, какой он не знал никогда прежде.

Эдди О'Хара обитал в некоем мастурбационном раю. Ему бы следовало остаться там, ему бы следовало навсегда там поселиться. Потому что Эдди скоро предстояло узнать: если он и будет обладать Марион в большей степени, чем теперь, это не насытит его до конца. Но Марион держала их отношения в своей власти; если что-то еще и должно было случиться между ними, то это могло случиться только по ее инициативе.

Началось этого с того, что она пригласила его на обед. Она сама вела машину, не спросив, хочет ли он сесть за руль. К собственному удивлению, Эдди был благодарен отцу за то, что тот заставил его взять с собой рубашки, галстуки и пиджак «на все случаи жизни». Но, увидев его в этом традиционном экзетерском одеянии, Марион сказала ему, что он может оставить что-нибудь одно — галстук или пиджак, а в обоих нет необходимости. Ресторан в Ист-Гемптоне был не такой модный, как он предполагал, и он сразу же понял, что официанты видели здесь Марион далеко не в первый раз — они приносили ей вино (выпила она три бокала), даже не спрашивая.

Она оказалась разговорчивей, чем Эдди знал о ней прежде.

— Я уже была беременна Томасом, когда вышла замуж за Теда, а мне тогда было всего на год больше, чем тебе, — сказала она ему. (Она постоянно возвращалась к этой разнице в их возрасте.) — Когда ты родился, мне было двадцать три. Когда тебе будет столько, сколько мне теперь, мне будет шестьдесят два, — продолжала она. Два раза она упомянула о своем подарке ему — о розовом кашемировом джемпере. — Ну, как тебе понравился мой маленький сюрприз?

— Очень, — заикаясь, произнес он.

Быстро переменив тему, она сказала ему, что Тед на самом деле не бросил учебу в Гарварде. Его попросили взять академический отпуск…

— …в связи с «неисполнением обязанностей студента» — так, кажется, это называлось, — сказала Марион.

На каждом заднике в сведениях об авторе сообщалось, что Тед Коул бросил учебу в Гарварде. Эта полуправда явно доставляла ему удовольствие: из нее вытекало, что он был достаточно умен, чтобы поступить в Гарвард, и достаточно оригинален, чтобы бросить его.