Татьяна Тронина - Гнездо ласточки Страница 16

Почему мужья бьют жен? Так принято? Бьет – значит любит? Почему жены это терпят? Считают нормальным? Оба виноваты? Она довела мужа до белого каления, вот он замахнулся и ударил…

Истории. Много историй о семейном насилии.

Где-то там, в глубинах радугинского блога, пряталась и исповедь Киры. Конечно, Кира не под своим именем ее писала, не все подробности вывалила. Так, самое основное:

«Здравствуйте, Наталья. Хочу рассказать Вам свою историю.

Мой отец бил мою мать. И меня.

Но никто об этом из окружающих не знал. Может, кое-кто из родных и знакомых догадывался, замечал – но не придавал значения. Подобные вещи случаются часто, никого уже не шокируют. Подумаешь, глава семейства дал оплеуху дочери (дети, они такие избалованные, их порой только оплеуха в себя и может привести!), толкнул жену (довела мужика, бабы – они же часто истерички с вечным ПМС!).

Тем более что отец на людях был совершенно другим человеком. Веселый, приветливый, добродушный. Про нас с матерью говорил – «мои девчонки». Вел себя очень галантно, подавал матери руку, придерживал двери, придвигал стул. Рыцарь, принц на белом коне… Моей матери завидовали – такой мужественный, красивый мужчина ей достался! Даже если бы она вздумала вдруг рассказать всем, как этот «принц» обращается с ней дома, то ей никто бы не поверил. Никто.

А он бил ее. Умело, почти не оставляя следов. Знал, куда и как бить – недаром из правоохранительных органов. Нет, я не хочу сказать, что если полицейский, значит – садист. Другие полицейские такими не были. Я видела, как дети его сослуживцев смотрят на своих отцов. Они смотрели на них – с любовью. Они обнимали их, не боясь ничего, разговаривали с ними…

Я всегда с тех пор обращаю внимание на то, как дети смотрят на своих родителей, по одному их взгляду угадываю, что за обстановка в семье. Если в глазах ребенка – страх, если он скован, подавлен, молчалив, похож на загнанного зверька – все, есть повод засомневаться в его счастливом детстве.

Странно, что другие люди не обращают на это внимание. Я же – сразу выхватываю в толпе забитого ребенка, я ВИЖУ его.

…Как только мы оказывались в своем доме и за нашими спинами закрывалась дверь, отец сразу же сбрасывал с себя маску галантного рыцаря. Это был уже другой человек. Мстительный, злой, способный придраться к любой мелочи. Его главным врагом оказывалась мать.

Тычки, толчки, затрещины, пощечины, оплеухи – в нашей семье обычное дело. Мать это, наверное, и за битье не считала. Но стоило ей допустить какую-либо серьезную (с точки зрения отца) оплошность – ей уже доставалось по полной программе. Отец начинал ее избивать. Уронила вазу, лишнее слово сказала при посторонних, не так на кого-то посмотрела, пересолила суп? На казнь.

Мне тоже доставалось за малейшую провинность. Плохая оценка, неаккуратно застеленная постель, забыла калитку на засов запереть – негодяйка, заслуживающая наказания.

Помимо битья, отец умел заставить испытать мучительный стыд. Он рылся в моих вещах, белье, высмеивал мою внешность, походку, то, как я говорю. В выражениях и сравнениях он не стеснялся. Я была в его глазах грязной шлюхой, тварью, ничтожеством. Друзей ни у меня, ни у матери не было. В дом никогда и никого не приглашали, по телефону нам звонили лишь родственники отца.

Замечали ли они то, что творилось в нашем доме? Я думаю, они не хотели ничего замечать.

Да и внешне, как я уже говорила, в нашей семье все было чинно-благородно.

Наверное, доктора в местной больнице о чем-то все-таки догадывались. Уж больно часто мы с матерью попадали в больницу. То перелом, то ссадина, то сотрясение. Но связываться с отцом никто из медработников тоже не хотел – во-первых, мы с матерью ни в чем бы не признались (боясь гнева отца), во-вторых, отец работал в полиции (милиции тогда).

Все детство мое прошло в страхе. Я мечтала сбежать из дома. И, едва только появилась возможность, я сбежала. В Москву, учиться. Познакомилась с человеком, который является полной противоположностью моего отца. Искренний и открытый. Что на уме, то и на языке. Человек без второго дна. Любящий меня до безумия, потворствующий любой моей прихоти. Конечно, у моего избранника много других недостатков. Но зато есть главное достоинство – он не способен поднять на меня руку.

Люблю ли я его? Не знаю. Мне кажется, я выбрала его лишь за то, что он не способен меня ударить.

Прошло много лет с тех пор, как я сбежала из дома. Не приезжаю туда, очень редко созваниваюсь с родными. Словом, свела все контакты к минимуму. Хочу забыть, но не могу. Вернее, не вспоминаю, а на душе все время тяжесть, все время ощущение, что я гадкая, грязная маленькая шлюшка, неумеха-криворучка, дура. Мне в голову отец вбил, что из меня ничего не получится, что я ничтожество. Это не так. Но я ничего не могу с собой поделать, измениться, забыть об оскорблениях.

Мне, наверное, надо срочно к психологу, а я не могу. Если я начну вспоминать, рассказывать о своем детстве в подробностях – мне кажется, я просто умру. Меня смоет волной, не волной даже, а цунами, и я захлебнусь в собственных воспоминаниях.

Мать до сих пор продолжает жить с отцом. Но она говорит, что отец со временем стал мягче, добрее и уже реже поднимает на нее руку. А с тех пор, как родилась моя младшая сестренка, и вовсе перестал.

Надеюсь, что так и есть. Ведь, в самом деле, невозможно жить с тираном, да еще рожать ему новых детей!

Я завидую своей младшей сестре – она не видит того ужаса, в котором я прожила все свое детство. Последние мои дни перед побегом из родного дома оказались самыми тяжелыми.

Мне было шестнадцать, я училась в последнем классе. И я влюбилась… До безумия. Поначалу у меня с моим бойфрендом были весьма невинные отношения. Но потом свершилось неизбежное – мы стали близки. В это время я как-то мало думала о том, что скажет отец, у меня словно отключились мозги. Потому что в первый раз в жизни я оказалась счастлива, я любила и была любимой. Никогда, никогда, никогда потом не испытывала подобного. В первый и последний раз я испытывала счастье – тогда.

Отец узнал. Он рылся в моих вещах, нашел записку от любимого (не успела уничтожить ее вовремя, потеряла бдительность). Остальную правду он из меня просто выбил .

Я ему рассказала всё, абсолютно всё. Глупо. Надо было врать и изворачиваться. Но я не могла. Очень трудно врать, когда тебе медленно выворачивают руку. И ломают ее, глядя прямо в глаза. А ты – слышишь, как хрустят твои кости…

Вот такая она, моя история».

– Я любила и была любимой, – вслух произнесла Кира. Захлопнула крышку ноутбука, легла щекой на подушку.

Гм, любила… Бежала прочь из родного городишки, только пятки сверкали. Любила ли?